Хвастаются разнообразными способами: и воображаемым стоицизмом в отношении воображаемых же побоев, и воображаемой близостью с людьми, считающимися почему-либо влиятельными, и всевозможными искусствами, не исключая и кулинарного. Так, например, недавно, почти на днях, одна сартянка хвасталась при нас тем, что может сварить три разных кушанья, не снимая котла с очага и моя его после приготовления каждого кушанья тут же, на очаге, при помощи половника.
Хвастаются и нарядами, и благосостоянием, и положением, занимаемым мужьями, и проч. Словом, в этом отношении никто не может упрекнуть сартянку в том, что ей далеко до других женщин. Лета свои сартянка скрывает, так же как и последние, очень тщательно. Часто случается, что через пять-шесть лет после выхода ее замуж в четырнадцатилетнем возрасте, ей оказывается шестнадцать, много – семнадцать лет.
Попрошайничество и вороватость очень развиты в низших, бедных классах туземного населения, причем вторая распространена гораздо более первой, ибо название попрошайки, гадай, считается зазорным, а уличить в воровстве не всегда легко. Попрошайничают лишь у людей состоятельных, а воруют более или менее безразлично. Следует, впрочем, заметить, что такое женское воровство по большей части мелкое и производится лишь на домах. На базаре вы очень часто можете видеть открытую лавку с разложенными товарами и без хозяина, отлучившегося куда-либо по делу. Из сартов никто ничего не тронет. Это привычка, оставшаяся от ханских времен, когда ворам и воровкам отрубали руку. Мелкие же воровства на дому, где воровать гораздо удобнее, очень нередки. Часто воруют даже и у тех, кто охотно дал бы украденное, если бы его попросили. Случаи этого рода происходили и с нами не один раз.
Так, несколько лет тому назад одна женщина, пользовавшаяся в течение долгого времени нашей помощью, приехала из кишлака, вероятно, за помощью же, но прежде чем обратиться с просьбой, она воспользовалась нашим отсутствием из комнаты и направилась к письменному столу, из которого незадолго перед тем при ней же вынимали деньги. Случайно один из нас помешал ей, не подав, впрочем, виду, что заметил ее намерение. Она ничуть не сконфузилась, отправилась на кухню, выждала, когда в ней никого не осталось, набрала в мешок разной провизии, но и тут была застигнута прислугой.
Когда мы жили в кишлаке, у нас очень часто пропадала мелкая посуда, сбруя, хлеб, лоскуты материй и пр.
Нигде, впрочем, воровство не развито между женщинами так, как у киргизов. Осенью, во время приготовления кошем (их валяют здесь женщины) в зажиточных киргизских семьях принято сзывать всех аульных баб и делать кошмы помочью. В этом случае два или три члена данной семьи находятся неотлучно при женщинах, наблюдая за целостью шерсти. Но и такое окарауливанье не всегда помогает; каждая проворная баба успевает запрятать в свои широкие сверху штаны несколько комков шерсти и унести ее в штанах же домой.
Такого же рода отношения наблюдаются у бедных классов к долгам и другим обязательствам. В то самое время, как большая часть туземной торговли совершается в кредит, причем никогда почти не приходится слышать о мошенничестве, грошовые сделки и долги, особенно городского населения, нередко бывают поводами не только к ссорам и дракам вроде вышеизложенной, но даже и продолжительным тяжбам, затягивающимся иногда очень подолгу, вследствие скрывательства должников. Скрывательства эти, являющие собою прямое последствие былых, ханских времен, когда каждое отдельное бекство было отдельным же вассальным государством, соваться в которое зря, без заступничества своего бека или надлежащего поклона беку тамошнему, было далеко небезопасно, скрывательства эти, говорим мы, иногда бывают в высшей степени комичными.
Заимодавец-простолюдин, неохотно обращающийся к посредству суда и администрации, считает своего должника совершенно неуловимым даже и в том случае, если он скрывается от него где-нибудь за 20–30 верст, съездить куда сам он не имеет времени. Он тогда только признает должника попавшимся в свои руки, когда встретится с ним лицом к лицу. «Никогда не могу его встретить», – жалуется он своим знакомым. Но вот наконец он случайно поймал его на базаре; он хватает своего должника непременно за полу халата; скрутив оную наподобие того, как выжимают мокрое белье, и крепко ухватив обеими руками, кредитор предлагает или немедленно же уплатить долг, или отправиться к начальству. Если должнику и удается удрать, сбросив с себя быстрым телодвижением верхний, неподпоясанный халат, то последний все-таки останется в руках кредитора; часть долга, как-никак, будет, следовательно, уплачена, а окончательная ликвидация дела, само собою, откладывается до будущей подобной же встречи.
Приходит к нам женщина из другого кишлака и просит дать ей четыре рубля; получает деньги и уходит, обещая возвратить взятое или деньгами же, или маслом через шесть месяцев; не является она целый год. Наконец в один прекрасный день приходит, и, конечно, с пустыми руами. «Ас-селям алейкюм!» – «Алейкюм ас-селям!» – «Как живете-можете? Здоровы ли? Детки здоровы ли? Выросли ли?» – «Слава Богу». Гостье подаются лепешки, чай. Долго идут разговоры об урожае, о погоде, о новостях, о предстоящей у соседей свадьбе и пр. Собирается гостья уходить: «А ведь деньги-то ваши я не принесла, не раздобыла. Вы дайте мне еще два рубля – на будущий год я вам уж все зараз отдам».
Выше, говоря о жилище, мы упоминали уже о том, что как двор, так и комнаты, в особенности наружные, содержатся у сартов опрятно. Однако же опрятность эта, как и везде, в богатых семьях больше, чем в бедных, и в городах больше, чем в кишлаках. То же почти следует сказать и о содержании посуды, утвари и одеял. Посуда вымыта (досуха ее почти никогда не вытирают, оставляя сохнуть самое по себе) и расставлена в нишах; котел накрыт крышкой; одеяла, хотя и вшивые, тщательно свернуты и сложены поверх сундука. Пол комнаты, так же как и двор, ежедневно метется, а последний летом, кроме того, еще и поливается водой. Пища, особенно в городах, приготовляется тоже довольно опрятно. Дотрагиваться до продуктов во время приготовления пищи, равно как и есть последнюю немытыми руками, считается грехом. Перед приготовлением кушанья вся нужная для этого посуда опять-таки моется. Также тщательно промывается рис и другое зерно.
В кишлаках, впрочем, приходилось иногда видеть, как раскатанные, но не испеченные еще лепешки за неимением лишнего дастархана раскладывались на носильном халате, вывороченном наизнанку, чего в городах встречать не приходилось. Таким образом, внешняя, так сказать, опрятность сартянки, по крайней мере городской, может еще считаться до некоторой степени удовлетворительной. Совсем иное приходится сказать о личной ее чистоплотности.
В баню, и то только в городах, ходят одни лишь мужчины. Ходить туда женщинам считается неприличным, а потому бани посещаются здесь из женщин или дамами легкого поведения, или же туземными еврейками, у которых принято бывать здесь, кажется, по пятницам вечером.
Однако же и из мужчин в бани ходят далеко не все, а наибольшее число посетителей бывает на рассвете в пятницу, т. е. после обычных здесь супружеских четвергов.
Религия запрещает мусульманину видеть не только чужие, но по возможности даже и свои аврэт, части тела между поясом и коленами.
Оттого в банях моются или в штанах, или в полотенцах, повязываемых на ягодицы и бедра. Это же постановление служит одною из главнейших причин того, что туземные мужчины и женщины, даже и летом, купаются очень редко.
Вместе с тем в то самое время, как аврэт тщательно скрываются и мужчиной и женщиной от всех вообще взоров, первый не стесняясь работает в одних только штанах, а вторые не считают неприличным кормить грудью ребенка при тех мужчинах, которым не запрещается вход в ичкари.
В массе туземного населения отношения к религии ничем, в сущности, не отличаются от тех, которые наблюдаются и у других народов. К религии прежде всего относятся, как к обычаю, неисполнение которого преследуется общественным мнением, а страх последнего очень развит в сарте, по крайней мере, гораздо больше, чем страх кары небесной.
Дела и поступки разделяются на дурные, грехи (гуннах), подлежащие расправе в геенне огненной, и добрые (саваб), за которые будет вознаграждение. Как те, так и другие, вписываются двумя ангелами в книгу живота. Замечательно, что, несмотря на полную уверенность в существовании и ангелов, и книги, – и сарт, и сартянка об геенне помышляют сравнительно очень редко. Гораздо чаще оба думают о том, нельзя ли инить какой-нибудь такой саваб, совершение которого было бы и нетрудно, а главным образом недорого. Рассыпать зерно на землю грех; а подобрать его – саваб и даже очень большой. Поэтому никто никогда не упустит случая совершить столь душеспасительное дело, да еще совершивши его, сотворит краткую молитву, дабы дело было верней. Таких савабов много, так много, что и не перечтешь: голову мыть по пятницам – саваб; подобрать с земли крошки хлеба – саваб; примирить ссорящихся – саваб; нищему подать – тоже саваб, и так без конца. Очень возможно, что одно обилие савабов и легкость их выполнения уже сами по себе служат до некоторой степени стимулом успокоения сердец по части страха геенны огненной. Иногда для совершения возможно большего саваба составляется компания на акциях.
Так, например, однажды пожилой сарт, вероятно нуждавшийся в пополнении некоторых пробелов своей книги живота, обратился к нам с таким предложением: «Давайте, – говорит, – сообща мечеть выстроим. Вы деньги пожертвуйте, а я работами буду распоряжаться; савабга тинк шерик буламыз» (в савабе будем иметь равные паи). Совершенно как бы коммерческое предприятие какое!
За подобными отношениями к религии непосредственно следует, между прочим, конечно, и суеверие, ибо последнее всегда и везде было верным спутником религии при известных отношениях к ней человека.