Общественная жизнь
Говоря об общественной жизни туземного населения трактуемой эпохи, по необходимости приходится иметь в виду одну только наиболее культурную его часть, сартов, так как у киргизов того времени вследствие очень невысокого уровня развития, а равно и раздробленности на роды и колена, зачастую враждовавшие между собой, некоторые проблески только что нарождавшейся гражданственности, с нашей точки зрения, проявлялись лишь в большем или меньшем интересе к делам своего рода или колена, и то лишь постольку, поскольку дела этой категории могли клониться к выгоде или невыгоде того или другого частного лица или группы таких лиц.
Что же касается сартов, то у них ко времени нашего прихода в Среднюю Азию общественная жизнь была уже развита в значительной степени, а главнейшей особенностью их общественного быта являлось отсутствие потомственных каст или сословий, причем общественное положение лица определялось или его служебным положением, или степенью его зажиточности, или степенью учености, или родом его профессионального занятия.
Среди туземцев имелись и имеются сеиды и ходжи, считающие себя потомками пророка или первых четырех халифов1; но на арене общественной жизни каждый сеид или ходжа занимал то или другое положение в зависимости не от своего происхождения, а от своего служебного ранга, или от степени богатства, или учености.
С исто[506][507] мусульманской точки зрения ничто не возвышает человека так, как его ученость, обилие и солидность его научных познаний, под именем которых разумелось, однако же, главным образом знание мусульманского регламента, шариата, являющего собой обширный свод комментариев к Корану.
В весьма обширном отделе мусульманской духовно-нравственной литературы имеется масса изречений и рассуждений, выясняющих вопрос о том, как должен истыи мусульманин относиться к науке и к ученым. Так, например, в Дурр-уль-аджаиб[508], одной из книг упомянутого отдела восточной литературы, имеются нижеследующие указания.
«Поддержкой государственного порядка служат: знания ученых, правосудие султана, щедрость богатых и молитвы бедняков». «Следует уважать тех, кого Бог просветил светом знания; они – украшение земли так же, как звезды – украшение неба».
«Быть в обществе ученого-бессребреника все равно, что быть в обществе одного из пророков, что, в свою очередь, равносильно прощению грехов в день Страшного суда».
«Сон ученого лучше, чем намаз (молитва) неуча».
Таким образом, в теории ислам отводит науке и ее представителям очень высокое, видное место. Однако же на практике постановления, касающиеся отношении к науке и ее представителям, исполнялись и исполняются лишь по наружности. На словах всеми признавалось и признается регламентируемое шариатом значение науки и учености; на деле же наука ценилась и ценится тогда только, когда из нее можно извлечь какую-либо материальную пользу, материальныи доход.
То почтение, которое согласно шариату должно оказываться знанию, в большинстве случаев, минуя последнее, оказывалось и оказывается служебному положению и туго набитому кошельку.
Наружное почтение, оказывавшееся заведомо ученому человеку, всегда усугублялось с того момента, когда он назначался на должность казия.
Выше мы заметили уже, что у сартов резко разграниченных потомственных каст или сословии не было; сын обедневшего купца зачастую делался чернорабочим; сын чернорабочего, окончив курс Мадраса, впоследствии попадал иногда на должность казия; внук бывшего хакима (губернатора) служил конюхом; сын кузнеца попадал, при счастье, в хакимы.
При этом следует иметь в виду, во-первых, что в приемные высокопоставленных лиц, богачеи и ученых, по установившемуся обычаю, имели доступ лица самых разнообразных общественных положении, не выдворявшиеся отсюда ни во время трапез, ни во время бесед, не имевших особо секретного характера; во-вторых, что у туземцев того времени, вследствие относительнои патриархальности, не было подобно тому, как у нас, чрезмерной отчужденности прислуги, которая зачастую ела и беседовала с хозяевами в качестве почти равноправных лиц; в-третьих, что ежегодно зимой мужчины самых различных общественных положений, образовав артели[509], собирались по вечерам на посиделки, где пелись песни, рассказывались новости, плясали батчи и читались вслух произведения различных авторов, и, наконец, в-четвертых, что все сколько-нибудь интересные новости, несмотря на отсутствие почты и телеграфа, передавались с изумительной быстротой на сотни верст.
Таковы причины, по которым все сартовское население, не принадлежавшее к разряду ученых-книжников, отличалось большой однородностью степени своего развития, а потому и большой степенью взаимопонимания.
Опытный глаз легко различал в толпе чернорабочего, кузнеца, ткача, лавочника и крупного торговца по их внешности, по манерам, быть может, даже и по говору; в этом отношении все они имели характерные профессиональные особенности; но мировоззрение всех их было совершенно одинаковым, ибо с детства все они прошли через горнило одной и той же житейской духовно-нравственной школы, о которой все необходимое будет сказано в следующем отделе очерка.
В мусульманстве на всем лежит характерная печать ислама, старающегося все регламентировать, на все установить свой взгляд, исключительно мусульманский. Такой взгляд ислам пытается установить и на разного рода профессиональные занятия, превознося одни, как науку, одобряя другие, как земледелие, мастерства и торговлю, не одобряя третьи, как занятия мясников и акушерок, и, наконец, возбраняя четвертые, как приготовление вина и всех вообще опьяняющих напитков, торговлю предметами, не могущими приносить пользы человеку, и т. п. На почве сочетания этих ортодоксально мусульманских постановлений с практической неумолимой жизнью установились действительные отношения сарта к разного рода известным ему профессиональным занятиям, из которых ни одного он не любил так, как земледелие, и ни за одним он не гнался так, как за торговлей.
К первому тяготела его душа. Ко второму его влекли меркантильные соображения, которыми жило все окружавшее его общество, давно уже признавшее, что для того чтобы быть хорошим, чтобы иметь возможность беспрепятственно выполнять хотя бы главнейшие требования божественного закона, именуемого шариатом, чтобы иметь возможность угодить Богу и людям и тем самым приобрести неотъемлемое право на вечное блаженство в загробной жизни, необходимо быть богатым или, по крайней мере, состоятельным.
Достаточно упомянуть о том, что шариат советует, например, резать жертвенного барана во время праздника Курбан (воспоминание о жертвоприношении Авраама) только состоятельным людям, ибо иначе бедняки, которым такая жертва не по средствам, могут наносить ущерб бюджету своих семей. Вместе с тем резать жертвенного барана желательно и даже необходимо, ибо в день Страшного суда он провезет на себе жертвоприносителя через тот ужасный мост сырат, который висит над адом, остр, как меч, и тонок, как волос; праведники пронесутся по нему с быстротой молнии в рай, а грешники низвергнутся в геенну огненную.
Мудрено ли после этого, что ислам, весь пропитанный такой мелочной меркантильностью, почти поголовно заразил ею и своих последователей.
Кроме того, весьма важным нравственным оправданием чуть не поголовного влечения к торговым операциям, как к средству добиться материальной возможности быть хорошим, служило также и то обстоятельство, что это занятие не было чуждо и самому пророку, одно время ведшему торговые дела Хадиджи, сделавшейся впоследствии его женой[510].
Однако же ни большая склонность к торговле, ни большое число лиц, занимавшихся ею, не сделали в то время сартов среднеазиатскими финикийцами[511], ибо, во-первых, сарт того времени был чрезвычайно малоподвижен, а потому старался торговать поблизости от своего места жительства, по возможности в своем же городе; во-вторых, вследствие непрестанных между собой и внешних войн, а равно и враждебных соотношений с кочевниками, внешняя торговля робким сартам того времени представлялась малозаманчивой. Лишь немногие из них лично вели торговые сношения с киргизами, с Кашгаром[512] и с Россией. На этом поприще, как уже было отмечено выше, с ними широко конкурировали татары, в руках которых главным образом сосредоточивалась внешняя торговля с Россией, с Кашгаром и с киргизской степью [513], в которой они, в торговом отношении, были почти полными хозяевами.
Неподвижность сарта, являвшаяся следствием как его темперамента, так и тогдашней совершенной необеспеченности личности, была так велика, что, не говоря уже о женщинах, масса мужчин родились, жили и умирали в своих городах или селениях, не видев ничего, кроме ближайших окрестностей своего места жительства.
И это совершенно понятно, ибо для частного лица поездка, например, из Намангана в Андижан (около 75 верст) была тогда зачастую довольно рискованным предприятием, а поездка из Коканда в Ташкент (около 300 верст) представлялась большим, трудным и, безусловно, небезопасным путешествием, ибо в каждом населенном пункте можно было натерпеться всяких неприятностей от разных ханских чиновников, привыкших к вымогательствам; ни на одной переправе нельзя было проехать безостановочно, не ублаготворив главного заправилу и состоявшую при нем челядь, а в любом пустынном месте легко могли ограбить и даже зарезать разбойники.