Вместе с тем общественное мнение по необходимости, дабы быть мнением исто мусульманского общества, должно было держать сторону книжников, беспомощно мечась между суровостью принципов, насаждавшихся и поддерживавшихся представителями ортодоксального направления, и небольшой долей либерализма, проводившегося в жизнь некоторыми из ишанов-суфистов, нередко проявлявшими большую склонность критически относиться к букве закона, что в немалой мере, и невзирая на старания ортодоксов, усугублялось широким знакомством значительной части общества с той частью персидской литературы, которая проникнута идеями свободомыслия и даже атеизма.
Так, например, персидский поэт Шамс-и-Тавризи, скептически и иронически относясь к необходимости хаджа, поклонению меккским святыням, обращаясь к отправившимся в Мекку паломникам говорит: «О, вы, отправившиеся на поклонение в Мекку! Где вы? (куда это вы отправились?) Возлюбленная здесь! (т. е. Бог здесь, как и везде; зачем же его искать непременно в Мекке). Вернитесь же! Вернитесь!»[521]
Поэт Бидыль[522] говорит: «Пей вино; сжигай священные книги; сожги Каабу (священная мечеть в Мекке); живи в капище идолов; одного только не делай, – не обижай человека».
Вышеупомянутый Шамс-и-Тавризи говорит: «Что ты хочешь от неба? Чего ты ищешь на земле? То (небо) – купол, в котором царит неправосудие. Это (земля) – театр марионеток (не имеющих вполне свободной воли)». Один из среднеазиатских поэтов пошел в этом направлении с мусульманской точки зрения еще дальше и, жалуясь Богу на несправедливость неба, иносказательно обвинил последнее в том, что оно в некоторых отношениях отдало совершенно незаслуженное предпочтение Мухаммаду перед Христом.
Следует, однако же, иметь в виду, что этот отдел либеральной и даже атеистической литературы являл и являет собой лишь маленький и до некоторой степени обособленный уголок того широкого и разностороннего воздействия, которое вся вообще литература в течение многих веков производила на ум и на душу местного общества. Говоря же о воздействии литературы на местное общество, следует иметь в виду, что издавна духовным достоянием последнего были литературы: арабская, персидская и своя, местная. Та часть арабской литературы, которой пользовались и пользуется наиболее уеные туземцы, основательно знакомые с арабским языком, преимущественно состоит из трактатов богословских и юридических и из сочинений по части истории, реже географии, космографии и медицины.
Обширная персидская литература, наполовину стихотворная, издавна знакомая всем туземцам, прошедшим хоть часть учебного курса Мадраса, в течение какового периода ими всегда приобретается между прочим и весьма основательное знание персидского языка, может быть подразделена на несколько отделов, главнейшие из коих суть:
1) Сочинения духовно-нравственного содержания, устанавливающие (весьма часто в стихах) принципиальные взгляды на общие и частные вопросы нравственности, что по большей части аргументируется текстами Корана и иллюстрируется житейскими примерами, сравнениями, уподоблениями и проч.
В сочинениях этого рода говорится о добросовестном отношении человека к лежащим на нем обязанностям; о благодарности Богу за все то, что он ниспосылает; о терпении; о борьбе со страстями; о смирении; о правдивости и правосудии; о всепрощении; о сострадании; о щедрости; о необходимости заботиться о меньшей братии и т. п.
К этой категории отнесем и те многочисленные книги, в которых с большими подробностями излагаются как правила вежливости и общежития, так равно и все те правила, которыми человек должен руководиться в различнейших случаях общественной и частной жизни.
2) Сочинения мистического содержания (суфизм).
3) Многочисленные сочинения по части истории мусульманского Востока, иногда вперемежку с географическими сведениями о подлежащих странах, и мемуары.
4) Философия жизни (по большей части в стихах).
5) Многочисленные сборники повестей, рассказов и анекдотов.
6) Поучения, изречения и афоризмы.
Что же касается местной, туземной, литературы, то оно, по содержанию и по внешней форме, являет собой подражание персидской. Вполне оригинальные произведения весьма немногочисленны.
В этой обширной и по-своему весьма разнообразной совокупности трех литератур каждый туземец, незнакомый до нашего прихода в Среднюю Азию с внешней, немусульманской жизнью и привыкший думать, что ислам и мусульманская литература исчерпывают абсолютно все то, что может быть вопросом для пытливого человеческого ума, всегда находил (в этой литературе) что-нибудь такое, что по условиям того времени удовлетворяло его умственные и духовные нужды, тем более что его собственная литература продолжала обогащаться новыми произведениями местных авторов, довольно быстро распространявшимися в рукописном виде, причем труд переписчиков по большей части выпадал на долю беднейших учеников Мадраса, зарабатывавших на этом от 20 до 40 коп. в день.
В Кокандском ханстве особенно сильный подъем литературной деятельности относится ко времени Омар-хана, царствовавшего с 1816 по 1821 год[523]. Омар-хан, сам весьма недурно писавший стихами, был вместе с тем и большим меценатом, широко поощрявшим литературную деятельность местных писателей.
Таким образом, отрешившись от наших обыденных, иногда несколько узких и не совсем правильных взглядов на способ оценки чуждых и несвойственных нам форм общественной и иной жизни, мы должны будем признать, что ко времени завоевания нами Туркестанского края туземное, сартовское, общество стояло уже на относительно высокой ступени общественности и культурности; что у него были уже общественные и иные идеалы, созданные общественным умом на почве сопоставления фактов жизни с учением ислама и с философскими идеями, проводившимися главным образом персидской литературой, издревле находившейся под сильным влиянием суфизма, некогда бывшего учением весьма либерального направления.
Невзирая на тяжесть гнета ханского правительства, с одной стороны, и припертого к стене книжниками общественного мнения – с другой, туземное общество, в течение веков зачитывавшееся персидскими поэтами, издавна привыкло, во-первых, быть очень наблюдательным, а во-вторых, критически относиться ко всем выдающимся и интересовавшим его явлениям общественной и государственной жизни.
Сфера духовно-нравственной жизни
Вряд ли можно сомневаться в том, что во всех вообще человеческих обществах закон (в смысле как его существа, так равно и степени строгости выполнения его требований) всегда играл роль одного из важнейших факторов в деле нравственного воспитания народной массы.
Если же такая роль кодекса несомненна в отношении тех человеческих обществ, где гражданский закон, непрестанно видоизменяющийся под влиянием столь же непрестанной эволюции форм общественной жизни, совершенно отделен от религии и признается всеми не более как продуктом юридического мышления человеческого ума, то эта воспитательная роль закона, конечно, делается неизмеримо большей в таких теократических государствах, как мусульманское, где веро– и законоучения, канонические правила и юридический кодекс слились в одно, почти неразрывное, целое, где преступление является грехом, а грех преступлением, ибо каждое постановление, каждая статья такого закона признаются основанными непосредственно на божественном откровении, каковым в глазах мусульман является Коран.
Мусульманские веро– и законоучения изложены в книгах шариата, являющего собой обширный, многотомный комментарий к Корану, причем само название «шариат», в переводе с арабского, означает – «путь», т. е. прямой, вернейший путь к спасению. Малейшее отступление от этого пути уже делает мусульманина грешником.
Наравне с чисто каноническими правилами, касающимися омовений, молитвы, поста и паломничества в Мекку, шариат включает в себя законы о разного рода правах, о договорах, о торговле, о доверенностях, об орошении земли, о вакфе, о наследстве, об охоте, о браке и разводе, об опеке, о рабстве, о кровной мести, о прелюбодеянии, об употреблении вина, о краже и разбое, о вероотступничестве, о верховной власти, об отправлении правосудия и т. д.
Вместе с тем, во-первых, шариат силится установить взгляд на себя, как на учение абсолютно учиверсальное, дающее ответы на все те вопросы, которые могут возникнуть в уме мусульманина, и при том – как на учение вполне законченное и не подлежащее более никаким изменениям или усовершенствованиям, во-вторых, шариат, с невероятной подробностью регламентируя массу различнейших обрядностей, требует непременного выполнения всех устанавливаемых им мелочных деталей. Так, например, несоблюдение одного из правил, установленных относительно времени и места совершения молитвы, одежды, в которой она может совершаться, порядка произнесения молитвословий, совершения поясных и земных поклонов и т. п., с шариатной точки зрения делает такую молитву недействительной. И так во всем.
Стараясь столь мелочно регламентировать по возможности все явления человеческой жизни, шариат подчиняет себе эту жизнь, проникает в ее самые интимнейшие уголки и этим путем закабаляет не только деяния, но даже мысль в воображении верующего мусульманина, причем, сверх всего этого, являет собой учение, развивающее в своих адептах большую нетерпимость к другим религиям.
Настоятельные, педантичные требования шариата, предъявляемые им мусульманину в отношении мельчайших подробностей совершения молитвы, держания поста, очищения посуды после соприкосновения с ней чего-либо оскверняющего, подробностей фактического сожительства с женой и т. п., слишком многочисленны и сложны, а многие из них слишком трудновыполнимы для человека толпы, который не имеет возможности ни знать, ни помнить все эти мелочи, ни выполнять их вследствие недостатка в досуге и в материальных средствах, которые всегда и везде облегчали и облегчают человеку возможность удовлетворения всем вообще требованиям, предъявляемым ему частной, общественной и государственной жизнью.