Вышеочерченная картина духовно-нравственной жизни туземной народной массы, туземной мусульманской толпы, осталась бы далеко не полной, не законченной, если не упомянуть, хотя бы в самых общих чертах, о былой деятельности ишанов, духовников и наставников своих многочисленных и покорных мюридов; а прежде чем говорить об ишанах, в свою очередь, необходимо сказать несколько слов о тасаввуфе, суфизме, ибо все ишаны, по крайней мере ишаны прошлого времени, были носителями и распространителями в народе этого учения.
В своей основе тасаввуф (суфизм, иначе называемый европейцами также дервишизмом или мюридизмом), зародившийся как ересь еще в первые века ислама, не только не имеет ничего общего с последним, но даже и противоположен ему[526], ибо ислам проповедует строгий монотеизм, а суфизм являет собой проповедь пантеизма в самом широком значении этого слова. Кроме того, суфизм, отличаясь мистическим направлением, чуждым Корану, рекомендует своим последователям стезю навеянного христианством и буддизмом подвижничества, аскетизма, безусловно отрицаемого Кораном[527].
Ислам не допускает никаких критических отношений к провозглашенным им доктринам; самое большее, что дозволяется верующему мусульманину, – это вывод умозаключений, не представляющих противоречий духу Корана, при посредстве аналогий.
Суфизм, по крайней мере в его первоначальном виде, наоборот, дает самую широкую свободу религиозному и юридическому мышлению своих последователей.
Ислам есть предание себя Богу, покорность воле Божией, беспрекословное исполнение его велений. Верующий мусульманин-ортодокс может быть только рабом Божиим, ищущим спасения своей дули, для которого даже мечта о достижении святости уже сама по себе греховна, ибо святость есть дар, ниспосылаемый Богом лишь его избранникам.
Суфизм есть стремление к духовной чистоте (сафа.), достигая которой, суфи (дервиш) постепенно приближается к абсолютной чистоте или, вернее, к абсолютной святости, т. е., к божеству. Путем непрестанных упражнений в разного рода мистериях и в богоугодных делах он настолько очищает себя от скверны греха, что с течением времени в этом отношении может стать равным не только своему пиру (ишану, наставнику), но даже и Богу. С пантеистической точки зрения суфизма это последнее тем более возможно, что все атомы единой мировой материи, вне зависимости от того, в какой внешней форме они фигурируют на арене мировой жизни, считаются в одинаковой мере проникнутыми духовной силой и разумом божества.
После продолжительной борьбы между исламом и суфизмом, главным образом в Персии, где народная масса издревле отличалась большой склонностью к свободомыслию и к свободной критике вопросов религии, ислам, не оказавшийся в состоянии совсем подавить суфизм, должен был признать его мусульманским учением[528].
В свою очередь и суфисты постепенно сделали много уступок исламу, прикрыв все неуступленное текстами Корана и хадисов[529], что не представляло особой трудности вследствие неясности многих мест обоих последних. Таким образом, суфизм, поставленный в необходимость ради примирения с исламом многое изменить в первоначальном строе своего учения, постепенно и в значительной мере омусульманился и, подразделившись внутри самого себя на несколько орденов, сделался по наружности как бы сектой ислама.
Однако же, невзирая на это, суфизм и до сего времени, по существу, все еще во многом отличается от ислама в его чистом, ортодоксальном виде. Суфи (дервиш) прошлого времени громогласно отрицал необходимость для себя таких установлений ислама, как намаз (уставная молитва), поклонение меккским святыням, пост и т. п. Нынешний суфи не решается уже на это, но, тем не менее, говорит, что, совершая намаз лишь как требуемый религией, в зикре, в мистической молитве суфиста, он находит то, чего не дает и не может дать намаз: религиозный экстаз и общение души молящегося с божеством.
Несмотря на значительность уступок, сделанных исламу, либеральный суфизм долгое время сохранял за собой роль не только замаскированного противовеса, но иногда даже и явной оппозиции схоластической сущности, деревянной неподвижности и излишней суровости многих доктрин ортодоксального ислама, одновременно с чем ишаны (или пиры), носители и распространители в народной массе учения суфистов, в зависимости от степени либеральности каждого из них естественным образом тоже становились в положение оппонентов клики книжников ортодоксального направления.
В старое время таких ишанов было очень много; но, по-видимому, ни об одном из представителей этого направления народная память не сохранила до сих пор таких ярких воспоминаний, как о Машрабе, ученике знаменитого в свое время наманганского ишана Муллы Базара.
Машраб, имя которого поныне известно в Кашгаре, в Фергане, в Ташкенте, в Самарканде и в Бухаре, в течение всей своей жизни был бичом книжников, которых он жестоко казнил и речами и звучными стихами, впоследствии собранными в сборник под названием «Мабда-и-нур»[530], за их недомыслие, буквоедство, любостяжание и всестороннее фарисейство.
Каждый ишан, прежде чем сделаться таковым, проходил (и ныне проходит) под руководством добровольно избранного им пира (ишана) положенный по уставу того или другого ордена искус, послушничество, непременным условием которого, помимо общесуфистского стремления к достижению возможной степени нравственной чистоты, является также безусловное подчинение воли послушника (мюрида) воле наставника (пира). По прохождении всех степеней послушничества, попутно с изучением теории суфизма, достойнейшие мюриды получали (и получают) от своих наставников иршады, преемственные грамоты, снабжающие бывших мюридов правом самим сделаться пирами, наставниками доброхотных мюридов.
Выше было уже замечено, что одной из главнейших принадлежностей суфизма всегда был аскетизм. Суфи должен развивать в себе терпение, уменье бороться со всеми присущими ему страстями, умеренность в пище и питье, уменье довольствоваться тем, что имеется, уменье не только покоряться воле Божией, но даже и радоваться всему, ниспосылаемому небом, не исключая всевозможных несчастий.
Тем, кто в состоянии достигнуть такой высокой степени нравственного совершенства, рекомендуется факр, добровольная бедность, добровольное отречение от обладания каким-либо имуществом.
Но так как истинный, неподдельный аскетизм никогда не был и не может быть посильным для среднего, заурядного человека, а вместе с тем принадлежность к ордену и желание быть не хуже других, в свою очередь, не могли не порождать у суфиев желания если не быть, то по крайней мере казаться аскетами, то поэтому и здесь, как и в сфере ортодоксального ислама, в конце концов в результате получились ханжество, притворство и лицемерие.
Особенно крупные последствия это имело в отношении факра, обета добровольной бедности.
На этом поприще, как и в других сферах суфистского аскетизма, в свое время было много совершенно искренних подвижников, перед которыми благоговела толпа, ибо, отказавшись от обладания каким бы то ни было имуществом, они по необходимости должны были существовать подаяниями, количества которых, в зависимости от популярности того или другого подвижника, доходили иногда до колоссальных размеров, причем искренние подвижники тратили все накоплявшиеся таким образом богатства на дела благотворительности.
Но наряду с относительно небольшим числом искренних было немало, а с течением времени становилось все больше и больше, неискренних, которые постепенно стали обращать все большую и большую часть благих даяний в свою личную собственность, превращая, таким образом, обет добровольной бедности в способ наживы на счет добродушно-доверчивых мюридов.
Наряду с этими стяжателями на глазах толпы проделывалось и многое другое. Достаточно сказать, что в конце концов среди ишанов появились даже и такие (в одном из городов Ферганы), которые сделали своей профессией не имеющее ничего общего с основами суфизма отчитывание неплодных женщин, из которых ни одна сколько-нибудь приглядная не уходила от такого ишана, не изменив своему мужу.
Народ все это частью видел, а частью знал; а потому постепенно, параллельно падению достоинства и нравственности большинства ишанов, падали доверие и уважение народной массы к значительной части этих по-своему либеральных наставников и руководителей народа в сфере интимнейших уголков его духовно-нравственной жизни, руководителей, предшественники которых в свое время были вернейшим прибежищем для всего того люда, которого душили вериги, налагавшиеся на него книжниками-ортодоксами, который в (относительно) гуманных, либеральных речах и проповедях пиров былого времени находил бальзам, врачевавший духовные раны, наносившиеся ему плетями уставного мусульманского изуверства.
Это постепенное, но чуть не поголовное падение ишанов было тяжкой, невозместимой потерей для духовной жизни народа, ибо, лишаясь бальзама, он лишался вместе с тем и единственной сколько-нибудь здоровой духовной пищи, которую при посредстве ишанов он находил до того времени в уголках духовной темницы, созданной для него руками ортодоксального книжничества, которое, в свою очередь, отнюдь не могло удовлетворить спросы и потребности народного ума и народной души.
Изверившись в гражданской власти, умевшей только давить и обирать народ и не умевшей создать сколько-нибудь сносные формы государственной и общественной жизни, тяготясь веригами, налагавшимися кликой книжников на все сколько-нибудь значительные явления общественной и частной жизни, местное общество, или по крайней мере та часть его, которая искала мирного убежища для своей души, начинала извериваться, а частью уже изверилась и в этом убежище, в полезности духовного общения с