сь свободой действий, гарантируемой русским законом, несомненно, можно и должно произвести некоторые упрощения в сфере религиозно-бытового ритуала.
Опять нашлось несколько смельчаков, за которыми молча пошла большая часть туземной толпы, свободно вздохнувшая после того, как с легкой руки ее вожаков она, навсегда вероятно, отделалась от многих дорогостоивших обычаев: от обычая устройства пышных, дорогостоивших празднеств по случаю обрезания сыновей и их женитьбы, что стало совершаться неизмеримо скромнее и с производством неизмеримо меньших против прежнего расходов; от дорогих поминок, от так называемых ху-даи (жертвоприношений) по самым разнообразным случаям; от ежегодных богомолий на наиболее чтимых мазарах (могилы святых), куда ныне богомольцев стекается неизмеримо меньше, чем в прежнее время.
Значительная часть населения утратила прежнюю духовную потребность в религии, к которой стала относиться критически. Религия мало-помалу для многих стала обращаться в пережиток, в формальность, требующуюся лишь кодексом общественных приличий, в то верхнее платье, без которого неудобно выйти на улицу.
В течение тех 10–12 лет, о которых идет речь в настоящем отделе изложения, туземное общество, сначала в лице отдельных представителей разных общественных классов, а затем благодаря значительной компактности общества и отсутствию резкой кастовой розни и всей почти своей массой, успело воспринять от нас немалое количество разного рода полезных, практических знаний в области ремесел, архитектуры и строительства вообще, в области земледелия, торговли и счетоводства, в области общедоступных, так сказать, ходячих, сведений по части законов, географии, этнографии и истории.
Одновременно с этим туземцы начали постепенно вводить в свой домашний обиход многие из предметов производства нашей фабричной и мануфактурной промышленности в виде утвари, разного рода материй, обуви и т. п., и здесь останавливаясь главным образом на том только, что обращало на себя их внимание удобством и практичностью, что, в свою очередь, доказывает не косность их, как это полагают многие из русских, знающих и видящих туземную жизнь лишь из окон своих квартир, а трезвую рассудительность и осторожность, удерживающие их от подобного нашему легкомысленного прыгания навстречу иногда самым нелепым новинкам, в чем туземцы проявляют большое сходство с желтой расой, некогда, в глубокой древности, влиявшей на жизнь и культуру аборигенов Средней Азии[565].
Книжники и фарисеи, раньше неутолимо гнавшие всякие вообще новшества и заимствования чего бы то ни было от неверных, постепенно должны были прийти к убеждению, во-первых, что они не в состоянии бороться со всесокрушающей жизнью, а во-вторых, что и сами они в конце концов никуда не уйдут ни от произнесения слов языка неверных, ни от сношений с русскими, ни от русских ситцев и сукон, ни от резиновых калош, ни от самоваров и экипажей.
Поэтому они изменили направление своей тактики и стали проповедовать, что все, на чем не лежит абсолютного запрещения шариата, подобно вину, азартной игре, роскоши в домашней жизни и т. п., все на потребу человеку, все это может считаться дозволенным, халяль, если только это практично, полезно, не ведет к развитию роскоши, порицаемой ортодоксальным исламом, и может служить к благу в дальнейшей жизни мусульманского общества, не разлагая его краеугольных основ.
Немало перемен произошло за упомянутый период времени и в сфере отношений туземцев к нам, русским, вообще и к русскому правящему классу в особенности. Прежде всего туземцы, в особенности сарты, не только вполне избавились от панического страха, наводившегося на них раньше одним лишь словом «русский», но, наоборот, зачастуо, имея основания считать себя в том или другом случае совершенно неуязвимыми, туземцы начали проявлять к русским очень бесцеремонные отношения, ибо они прекрасно соображали и понимали, что многие стороны местной экономической жизни находятся, безусловно, в их руках, так как русские, стремясь к скорой и крупной наживе, считая многие овчинки не стоящими выделки потому только, что на этих овчинках невозможно наживать по 60 и по 100 процентов, – по складу своей жизни и по грандиозности своих ни с чем не сообразуемых (кроме мещанского желания не отстать от других), аппетитов – не в состоянии с ними, с сартами, конкурировать и что, кроме того, благодаря постепенному накоплению в их (туземных) руках денежных средств, не истощаемых жизнью не по средствам, жизнью напоказ, являющей собой больное место русских вообще, а русского правящего класса в особенности, они, туземцы, многое могут купить в кабинетах и в канцеляриях многих русских служащих людей.
Избавившись от панического страха перед словом «русский», туземцы мало-помалу перестали столь же панически относиться и к уездному начальнику, который раньше в их глазах был прямым заместителем безгранично властного ханского хакима.
Ознакомившись с подлежащими статьями положения об управлении краем[566] и присматриваясь к соотношениям между нашими органами разных ведомств, туземцы мало-помалу начали приходить к убеждению, что русский уездный начальник далеко не то же, что ханский хаким, ибо закон предоставляет уездному начальнику сравнительно небольшой круг административных прав; что такие органы, как прокурорский надзор, при желании с их стороны, имеют возможность во многих случаях ограничивать произвол администрации, чему бывали и примеры; что лютость и юридическая мощь прокурора, в свою очередь, очень часто разбиваются об изумительную изворотливость адвоката; что государственная машина, поражавшая когда-то их воображение казавшейся стройностью и призрачным совершенством своего устройства, при ближайшем ознакомлении оказывается лишь обширным лабиринтом не всегда достаточно светлых зал и коридоров; но, как доказывают опыты, производившиеся многими из их компатриотов, всегда можно найти снисходительных и услужливых людей, которые за достаточную мзду охотно проведут по этому лабиринту и столь же любезно и благополучно выведут на свет Божий из его мрачных коридоров и отпустят душу на покаяние.
Упомянув выше об уездном начальнике, мы сознательно умолчали о губернаторе и генерал-губернаторе, ибо в глазах народа их значение неизмеримо меньше, чем значение хакима, потому что народ считает ступеньки служебной лестницы своим, особым счетом.
В его глазах самое большое начальство – волостной управитель и участковый пристав; за ними следует уездный начальник. Губернатор и генерал-губернатор, в представлении наибольшей части туземного населения, существуют как нечто почти отвлеченное.
Достаточно сказать, что через насколько месяцев после назначения генерала Иванова, раньше долго служившего в крае, на должность генерал-губернатора за смертью генерала Духовского туземцы, живущие в 10 верстах от Ташкента (около Дурмана, что за Никольским поселком), при упоминании о новом генерал-губернаторе с изумлением спрашивали пишущего эти строки: «А где же старый?» (они не знали его фамилии). «Когда назначен новый? Кто он такой и откуда приехал?»
Второй период эволюции
С устройством Закаспийской железной дороги и с открытием правильного пассажирского и товарного движения между Самаркандом и Узу-ада (с дальнейшим движением на Батум или на Ростов), с возникновением, таким образом, удобных и относительно дешевых способов сообщения края не только с Европейской Россией, но даже и с Западной Европой, прежняя малая подвижность туземцев начала все шире и шире уступать место обратному явлению. Торговля, в особенности с развитием в крае хлопководства, все больше и больше ширилась и разнообразилась; все большее и большее число туземцев стало посещать Россию, все шире и глубже знакомясь с тамошней жизнью, с тамошними порядками и явлениями общественного быта.
Некоторые наиболее предприимчивые туземцы стали проникать в Западную Европу. Другие, получая обыкновенные заграничные паспорта, начали тайно проникать через Турцию в Мекку, паломничество куда долгое время не разрешалось нашим туземцам под предлогом эпидемий в Аравии[567].
Туземцы, возвращавшиеся из этих дальних поездок, везде были желанными гостями, ибо сообщали очень много интересного.
Побывавшие в Западной Европе повествовали о виденных ими фарангах, инглисах и немис; о великолепии и благоустройстве европейских городов; о богатстве и культурности виденных ими стран; о том, насколько отстала от них обширная, но сравнительно бедная и малокультурная Россия.
Еще больший интерес представляли хаджи, богомольцы, совершившие поклонение меккским святыням. Святая вода из колодца Замзам, мекская земля, камешки из ближайших окрестностей Мекки и раковинки из морей, ближайших к Аравии, многими принимались и даже покупались с внешним, нередко деланым благоговением. Но наибольший интерес представляли не эти святыни, а рассказы и повествования о Турции, о халифах и о турках.
Здесь необходимо упомянуть о том, что каждый раз, когда в Стамбуле узнавали о прибытии туда проезжих паломников из Средней Азии, их немедленно же разыскивали и окружали всевозможным вниманием включительно до предоставления возможности лицезреть халифа.
Возвращавшиеся из этих поездок туземцы не без преувеличений рассказывали о величии султана и о блеске его двора, о гостеприимстве турок в отношении среднеазиатских путников, о полезности для туземцев общения с Турцией ради общемусульманского дела под верховной эгидой халифа, о полезности, по примеру турок, заимствовать от неверных все то полезное и практичное, что может способствовать увеличению материальной, а следовательно, и политической мощи мусульманства, которое, быть может, с Божией помощью вернется к старому, вновь сделавшись единой религиозной общиной.