Но прибывали подкрепления. Каждое утро Мать Солнце поднималась над всё большим количеством воинов Ютмарка, Инглефольда и Нижеземья. Еще больше разукрашенных шендов с безумными глазами и костяными серьгами. Перед гаванью теснилось все больше кораблей, перекрывавших любую помощь оборонявшимся. Их дух, быть может, и поднимался от маленьких побед, но от ужасной арифметики становилось только хуже. Подвалы Матери Оуд переполнялись ранеными. Уже дважды они отправляли наружу корабли с командами мертвецов, чтобы сжечь их на воде.
Скаре казалось, будто они копали рвы, чтобы остановить прилив. Можно сдержать одну волну. Можно сдержать десять. Но прилив всегда побеждает.
Она кисло рыгнула, сдержала тошноту и скинула ноги с постели. Обхватила голову руками и издала долгий рык.
Она была королевой. Ее кровь стоила дороже золота. Нужно спрятать страх и показать хитроумие. Она не могла махать мечом, так что ей оставалось вести другую половину войны и воевать лучше Светлого Иллинга. Лучше Отца Ярви и Матери Скаер. На нее смотрели люди. Люди, которые поставили на нее все свое будущее. Она была зажата между надеждами и нуждами, между ожиданиями живых и мертвых и словно блуждала по лабиринту из шипов. Надо рассмотреть дюжины мнений, вспомнить сотни уроков, сделать тысячи надлежащих вещей и десятки тысяч ненадлежащих, о которых она не могла и подумать...
Она глянула на дверь. С другой стороны, она знала, спал Рэйт. Или не спал.
Она не знала, что чувствовала по отношению к нему. Но знала, что не чувствовала этого ни к кому. Она вспомнила холодное потрясение, когда подумала, что он умер. Тепло облегчения, когда увидела его живым. Искру жара, когда их глаза встретились. Ту силу, которую ощущала, когда он был рядом с ней. Головой она понимала, что он ей никоим образом не подходит.
Но все остальное думало иначе.
Она встала, ее сердце стучало, когда она ступала по полу, голыми ступнями по холодному камню. Она бросила взгляд в комнатку, где спала невольница, но та не собиралась лезть в дела госпожи.
Ее рука замерла перед дверью, пальцы покалывало.
Его брат был мертв. Она сказала себе, что нужна ему, хотя на самом деле это он был ей нужен. Нужен, чтобы забыть о своем долге. Чтобы забыть о своей земле, о своем народе и получить хоть что-то для себя. Ей нужно было знать, каково это, когда тебя целует, обнимает, хочет кто-то, кого выбрала она сама, прежде чем станет слишком поздно.
Мать Кира за одну эту мысль выдрала бы ей все волосы, но Мать Кира прошла через Последнюю Дверь. А сейчас, в ночи, когда Смерть скреблась за стенами, то, что до́лжно, уже не казалось таким важным.
Скара дрожащими пальцами отодвинула засов и прикусила губу, чтобы не издать ни звука.
И медленно-медленно открыла дверь.
Не любовник
После того как все закончилось, Рэйт дышал, не открывая глаз. Он хотел лишь обнять кого-нибудь, и чтобы его обняли, так что провел забинтованной рукой по ее голой спине и крепко прижал к себе.
Ракки был мертв.
Он все еще видел это, словно наяву. Все еще видел, как его лицо последний раз мелькнуло перед тем, как вспыхнул огонь и земля обвалилась.
Она поцеловала его. Не грубо и не поспешно, но было понятно, что это поцелуй на прощание, и Рэйт прижался ближе, чтобы он длился чуточку дольше. В его жизни было мало поцелуев. Может, не так много возможностей ждет и в будущем. Он всё своё время тратил попусту, и теперь каждый миг прошлого казался болезненной потерей. Она положила руку ему на грудь и легонько оттолкнула. Потребовалось усилие, чтобы оторваться.
Сдавленно застонав, он поставил ноги на тростниковую циновку и схватился за ребра. Весь бок жутко болел. Он смотрел, как она одевается – черная фигура на фоне занавески. В слабом свете было почти ничего не видно. Перекатывающиеся мышцы на спине, вены на ногах, свет на одной стороне лица, когда она от него отворачивалась. Он не знал, хмурилась она или улыбалась.
Ракки был мертв.
Он посмотрел на свою забинтованную руку. На миг он забыл о боли, но теперь она вернулась вдвое сильнее. Он поморщился, тронув руку, и снова вспомнил, как последний раз мелькнуло лицо брата, так похожее на его лицо и так непохожее. Как две носовые фигуры корабля, одинаково вырезанные, но смотрящие всегда в разные стороны. Только теперь фигура осталась лишь одна, а корабль плыл по течению безо всякого курса.
Она села рядом с ним.
— Болит?
— Словно всё ещё горит. – Он пошевелил пальцами и почувствовал огонь до самого локтя.
— Могу я что-нибудь сделать?
— Никто не может сделать ничего.
Они сидели в тишине, бок о бок, и ее ладонь лежала на его руке. У нее были сильные, но нежные пальцы.
— Тебе нельзя оставаться. Прости.
— Я знаю.
Он собрал разбросанную одежду, но, надевая ее, заплакал. В один миг он возился с ремнем, и больная рука была слишком неуклюжей, чтобы застегнуть пряжку, а в следующий его взгляд поплыл, и вот уже плечи содрогаются от тихих всхлипов.
Он никогда так не плакал. Никогда в своей жизни. Сколько бы побоев ему ни доставалось, что бы он ни потерял, сколько бы надежд ни провалилось – всегда рядом был Ракки.
Но Ракки был мертв.
Теперь, когда он начал плакать, казалось, что он не сможет остановиться. Как не починить разрушенную плотину, пока поток все еще течет. В этом-то и беда с тем, чтобы становиться тверже. Одна трещина – и обратно уже не собрать.
Она обхватила его голову, прижала к своему плечу и начала баюкать.
— Ш-ш-ш, – шептала она ему на ухо. – Ш-ш-ш.
— У меня не было семьи, кроме брата, – прошептал он.
— Я знаю, – сказала она. – У меня тоже.
— Потом станет легче?
— Может быть. Мало-помалу.
Она застегнула его ремень, протащив потертую кожу через потертую пряжку, а он стоял, свесив руки. Никогда и не думал о том, чтобы женщина застегивала ему ремень, но выяснилось, что ему это нравится. Никто о нем никогда не заботился. Кроме Ракки, наверное.
Но Ракки был мертв.
Когда она на него посмотрела, ее лицо тоже было в слезах, и он протянул руку, чтобы их вытереть, стараясь быть таким же нежным, как она. Казалось, в его больных, скрюченных, покрытых струпьями, побитых пальцах не осталось никакой нежности. Казалось, его руки не способны ни на что, кроме убийства. Брат всегда говорил, что он не любовник. Но он постарался.
— Я даже имени твоего не знаю, – сказал он.
— Я Рин. А тебе лучше уйти. – И она задернула занавеску маленькой ниши, в которой стояла ее кровать.
Он заковылял по ступеням из кузницы, одной рукой держась за стену. Мимо куполообразной печи, в которой три женщины готовили хлеб, а мужчины собрались голодною толпой с тарелками наготове. Он проковылял по двору, освещенному серебристым светом высокого, полного Отца Луны и прошел мимо выжженных конюшен. Таких же выжженных, как он сам.
Рэйт услышал, как кто-то засмеялся, и вскинул голову, начиная улыбаться. Может, это голос Ракки?
Но Ракки был мертв.
Он обхватил себя руками, бредя мимо пня Крепостного Дерева. Ночь не была холодной, но он мерз. Словно его рваная одежда была слишком тонкой. Или его рваная кожа.
Он прошел по длинной лестнице, шаркая ногами в темноте, в длинный коридор, окна которого смотрели на мерцающую Мать Море. Там двигались огни. Фонари кораблей Светлого Иллинга, следящих, чтобы никакая помощь не пришла в Оплот Байла.
Рэйт застонал и, медленно, как старик, опустился перед дверью Скары. У него все болело. Он накинул одеяло на колени, откинул голову к холодному эльфийскому камню. Удобство его никогда не интересовало. Это Ракки мечтал о рабах и прекрасных гобеленах.
Но Ракки был мертв.
— Ты где был?
Он дернул головой. Дверь приоткрылась, и в щель на него смотрела Скара. На голове копна темных завитков, диких и спутанных со сна, как в день, когда он впервые ее увидел.
— Простите, – заикаясь, сказал он и скинул одеяло. Заворчав от боли, вставал и вцепился в стену, чтобы не упасть.
Внезапно она выскочила в коридор и подхватила его под локоть.
— Ты в порядке?
Он был опытным воином, меченосцем Гром-гил-Горма. Он был убийцей, выточенным из камня Ванстерланда. Он не чувствовал боли и жалости. Но слова никак не выходили. Ему было слишком больно. Больно до мозга костей.
— Нет, – прошептал он.
Он посмотрел на нее, заметил, что на ней лишь рубашка, и понял, что в свете факела видит под ней стройную фигуру.
Он заставил себя посмотреть на ее лицо, но от этого стало еще хуже. Было что-то в том, как она на него смотрела, яростно и целеустремленно, как волк смотрит на тушу, и от этого Рэйта внезапно охватил жар. Он едва мог смотреть ей в глаза. Едва мог вдыхать ее аромат. Он предпринял слабую попытку вытащить руку, но лишь придвинул ее ближе, прямо к себе. Она тоже прижалась к нему и провела одной рукой по его больным ребрам, заставив охнуть, а другой прикоснулась к его лицу и притянула его к себе.
Она поцеловала его, причем совсем не нежно – впилась ему в рот, царапая зубами его разбитую губу. Он открыл глаза – она смотрела на него, словно оценивала произведенный эффект, и ее большой палец с силой давил ему на щеку.
— Ни хрена... – прошептал он. – В смысле, моя королева...
— Не называй меня так. Не сейчас. – Ее рука скользнула ему на затылок, крепко сжала. Она провела носом вверх с одной стороны его носа, а потом с другой стороны вниз и снова его поцеловала. В его голове было пусто, как у пьянчуги.
— Идем со мной, – прошептала она. Ее дыхание обжигало щеку, и она потянула его к двери, едва не втащила внутрь, а одеяло все еще путалось у него в ногах.
Ракки всегда говорил, что Рэйт не любовник. Рэйт подумал, что он сказал бы на это...
Но Ракки был мертв.
Он резко остановился.
— Мне надо вам кое-что сказать... – Что он только что плакал в чужой постели? Что она обручена с Гром-гил-Гормом? Что он чуть не убил ее несколько ночей назад, и в его кармане все еще лежит яд? – Много чего, на самом деле...