[1033]), Де-Пуле считал его результатом «воспитания польской науки в местных политических принципах… а не прирожденное нечто»[1034], при этом подчеркивал первоочередную роль экономических и социальных условий в его складывании[1035].
Самый обширный и подробный очерк описания польского (шляхетского) характера – также с целью объяснения причин падения Речи Посполитой – принадлежит перу Н.И. Костомарова[1036], основные постулаты которого были разобраны нами ранее. Он видел «коренные причины падения Польши в… том складе племенного характера, который производит эти явления или сообщает им вид и направление». В отличие от славянофильской точки зрения на поляков, он разделял мнение о том, что они вполне воплощают славянское начало, поэтому им, как и всем славянам, присущи уже известный «избыток и господство сердечности над умом»[1037]. Описание Костомаровым польского характера было призвано подчеркнуть их историческую зависимость от него, он влек их «к порокам, неисправностям, низостям и преступлениям». Однако Костомаров неоднократно подчеркивал, что главное – не столько недостатки поляков, сколько отсутствие у них «тех светлых сторон… которыми обладают другие нации»[1038].
Мы полагаем, что неоправданно трактовать эту характеристику Н.И. Костомарова как его личную точку зрения. При хорошо известном негативном отношении к полякам, продиктованном в том числе и оценкой малороссийско-польских отношений, историей которых ученый занимался основательно, этот фрагмент его работы трудно рассматривать в таком ключе, если учитывать только раннюю историографию польских разделов. Утверждение о том, что в этой монографии «негативный образ Польши и поляков» выстроен с «железной последовательностью»[1039], необоснованно. Перед нами – набор не просто хорошо известных, но стереотипных положений с элементами цитирования, художественное описание (иллюстрированное историческими примерами) основных общеславянских качеств нрава. Даже если не учитывать эти обстоятельства, то и тогда нельзя считать данное описание негативным. Костомаров не указывал, как славянофилы, никаких отрицательных свойств, приобретенных поляками вследствие овладения германской стихией. Сохранение черт исторического детства народа на стадии варварства (как у В. Мацеёвского) определяет такой характер и становится первопричиной поведения польской шляхты. В. Кутявин исходит из посылки, что Костомаров, наделяя поляков этими «врожденными», «неизменными» качествами, уходит от выяснения факторов, их формирующих. Это неверно, так как подобные представления были общими для европейской науки XIX века в целом, и характер поляков, согласно этой концепции – как и других народов – сформировался в результате природных факторов и воздействий.
В этой, на наш взгляд, вполне доброжелательной и снисходительной критике Костомарова можно обнаружить явственные мотивы и метафоры, к которым прибегали другие, в том числе и польские историки, описывающие характер «молодых» народов (польские романтики во главе с К. Бродзиньским, И. Лелевель, В. Мацеёвский и др.). Отсутствие определенного контроля, отеческой строгости государства приводит к тому, что «неразумное дитя», которое не в силах еще самостоятельно, волевым усилием, подавлять свои страсти, уступает соблазнам мира.
«Преобладание сердечности над умом», в столь резкой форме выраженное в работе Смита, Костомаров наделял иным значением, усматривая в нем господство страстного чувства над холодным европейским разумом. Именно это «преобладание» переводило недостатки поляков в область природного и, следовательно, неизменного, что отличало их ценности, идеалы и исторический путь от якобы универсальных благ европейских народов, достижения которых основаны на здравомыслии и рассудочности. Эти народы способны к большей гибкости и расчетливой приспособляемости. Природное детство славянства против дряхлеющего разума германства – так оценивали эту дихотомию Мицкевич и вслед за ним Костомаров.
Свобода также интерпретировалась российским историком в романтическом ключе: через оппозицию разум / сердечность: «Свобода у них была только сердечная и никак не разумная». Повторяя это утверждение польских романтиков, историк меняет оценки: идеал разумной свободы – порядок, гармония; а свобода сердечная не управляется умом, «ее идеал – беспорядок, потому что без всеуравновешивающего ума, дающего всему место и время, размеры и границы, невозможно согласить разнообразие личных свойств и побуждений». Вводя идею «нормы» как главного критерия оценки и свободы, и государственности, историк обращался, по сути, к перекодировке сложившейся классификации народов на славян и германцев («неевропейцев» и «европейцев»). Означало ли это, что и историю российской государственности Костомаров в этом контексте «прочитывал» как воплощение «разума и порядка» и способности к самоограничению? Причислял ли он, в таком случае, русский народ к рациональной европейской стихии? Или же ставил поляков между двумя цивилизациями – русской и европейской?
Таким образом, сочинение, получившее широкую известность благодаря многочисленным переизданиям, одно из наиболее занимательных по форме описаний «падения» Польши в русской исторической литературе второй половины столетия, повторяло наиболее устойчивые клише и стереотипы польского характера. Акцент был сделан на физической природе нрава, среди которых качества темперамента являлись определяющими, а главная задача автора состояла не в обличении, а в объяснении и даже в оправдании польского своеобразия. Характеристика поляков у Костомарова является, на наш взгляд, адекватной иллюстрацией того, как одни и те же свойства народа наделяются то положительными, то отрицательными коннотациями, что и делает их источником самоутверждения или предубеждения.
Следует отметить, что и те ученые, кто был не склонен всерьез заниматься проблемой народных характеров, в той или иной степени воспроизводили известные клише, касающиеся польского нрава[1040]. Иначе трактовал вопрос о народном нраве поляков один из крупнейших российских полонистов, профессор Варшавского университета Н.И. Кареев. Он не отрицал существования отличительных особенностей племен и народов, однако весьма скептически относился к распространенным во второй половине XIX в. попыткам реконструировать его на материале фольклорных текстов, по источникам законодательства или хроникам. Анализируя исторические труды о Польше, Кареев в довольно резкой форме высказался против идеи происхождения польского «безнарядья» (так переводилось польское слово «nierząd»). Он критиковал стремление «сваливать» все на национальный характер, которое, по его мнению, довольно распространено в российской науке[1041], и призывал исследователей к строго научному подходу в изучении национальных характеров (в частности, польского), который можно осуществить лишь строгими методами. В качестве примера такого анализа он приводил сочинение М. Бобжиньского, который, по его мнению, верно уловил условия формирования «того, что считают народным польским характером». Польский историк показал, что «типичная фигура буйного и недальновидного польского шляхтича, видевшего свободу во всяком отсутствии настоящей дисциплины и не понимавшего истинных потребностей польского государства», сформировалась под влиянием конкретных культурно-исторических условий и причин. Точнее было бы говорить не о национальном характере поляков, – соглашался российский полонист с польским коллегой, – а о «характере одной шляхты в известную эпоху», который объясняется ее положением, ролью в государстве, воспитанием, образом жизни, политическими идеями. Они, в свою очередь, представляют собой «продукт истории».
Н.И. Кареев, категорический противник концепции природной обусловленности этнического склада ума и нравственности, стремился оправдать резкие утверждения Н.И. Костомарова о врожденных свойствах польского нрава, доказывая, что Костомаров «не делает из польского национального характера… фатума» и что для него дело «в исторической системе воспитания, а не в прирожденности»[1042]. Кареев отметал как ненаучные рассуждения о древних (в том числе и славянских) элементах характеров современных народов, заявляя, что шляхта не может представлять всю польскую нацию и что ее свойства не являются врожденным набором качеств (как нрав или темперамент), а формируются в течение длительного времени под влиянием ряда условий. Поэтому даже положительные черты не могут быть признаны собственно «польскими», поскольку не могут быть распространены на массу «забитого поспольства»[1043]. Кареев, таким образом, одним из первых в российской полонистике отмел врожденный характер стереотипных свойств польской шляхты и отказался признавать их в качестве национальных польских особенностей.
Единодушное принятие концепции польских этнических свойств историками разных научных направлений и политических убеждений неоднократно вызывало недоумение историков XX века, считавших концепцию национального характера ненаучной и весьма архаической; трудно было не только совместить ее с представлениями о «прогрессивной» науке XIX века, но и объяснить широкое распространение ее в качестве аргумента своеобразия исторической жизни в целом. Современный исследователь В.А. Якубский в связи с этим отмечал: «на почве полонистики отчасти стиралась грань между славянофилами и западниками… различаясь, иногда весьма сильно, – в частностях и в политическом подтексте, они составляют определенное типологическое единство»