«Как только распространилось известие о войне, вся молодежь, не ожидая призыва, бросилась к оружию, – описывает состояние польского общества графиня Потоцкая. – Ни угрозы России, ни расчеты и опасения родителей не могли остановить этот патриотический порыв…
Новое поколение пришло на смену старому, которое отчасти уже исчезло в рядах французской армии, и дети, пылая от возбуждения, с лихорадочным любопытством слушали рассказы старших: надежда вернуться с победой устремляла их к героическим поступкам. Солдаты, едва вышедшие из юношеских лет, приводили в восхищение старых гренадеров. Без военного мундира никто не решался показаться па улице, боясь насмешек уличных мальчишек».
И без того великий патриотический подъем подпитывался извне. Наполеон понимал, что по‑настоящему преданных союзников в Европе у него быть не может, за исключением поляков. Его старания описывает Потоцкая:
«Очень искусно играя на слабой струнке поляков, император не пренебрегал ничем, что могло польстить им, и довел их энтузиазм до крайней степени напряжения, поддерживая их заветные надежды, но, не давая в то же время никаких определенных обещаний».
Биньон – официальный представитель Франции в Варшаве – «получил распоряжение тщательно ознакомиться с национальными традициями поляков во время поголовных восстаний».
Поляки были действительно готовы на многое. Вот как описывает ситуацию барон де Марбо:
«Самые горячие господа из различных провинций Польши предлагали Наполеону поднять все провинции и привести к нему на службу свыше 300 тысяч человек в тот день, когда он провозгласил бы принципиально, что все разделы их страны аннулируются, и восстанавливается Польское королевство».
Несомненно, поляки бы выставили достойную армию по одному только росчерку пера этого вершителя европейских судеб. Но их чаяния не мог удовлетворить даже всемогущий Бонапарт. Ведь подразумевалось отнять польские земли не только и не столько у России, но у Австрии и Пруссии. А ведь в кампании 1812 г. на левом фланге наступал на Ригу наполеоновский маршал Макдональд с 35 тысячами пруссаков; на правом фланге шел корпус князя Шварценберга с не меньшим количеством австрийцев.
Что бы произошло, если б Наполеон пошел навстречу пожеланиям поляков? Оба фланга Великой армии моментально перешли бы на русскую сторону; а в тыл бы ей ударили войска Австрии и Пруссии. (Одна только австрийская армия имела на то время под ружьем 200 тысяч человек.) В такой ситуации у Наполеона было мало шансов добраться даже до Смоленска.
Поэтому Наполеон продолжал делать то, что ему оставалось: возбуждал поляков к борьбе за независимость родины, периодически обвинял их в недостатке патриотизма, использовал польских воинов на самых опасных участках и почти ничего не делал, чтобы вернуть им государство. Французский император и сам понимал, что одними обещаниями нельзя поднять весь народ, а потому, по словам барона де Марбо, «на берега Немана Наполеон не привез никаких запасов оружия, ни обмундирования для вооружения и экипировки войск, которые могли бы выставить поляки».
И все же, энтузиазм поляков и литовцев был выше самых смелых ожиданий Наполеона.
23 июня 1812 г. передовые отряды Великой армии поили коней в Немане, который служил границей между Россией и покорной Наполеону Европой. Внезапно к бивуаку 6‑го польского уланского полка на бешенной скорости подъехала карета в сопровождении двух всадников. Из нее вышел Наполеон и начальник главного штаба – Бертье. Оба сняли французские мундиры. Наполеон надел сюртук и фуражку польского полковника Поговского, Бертье также облачился в польскую форму. Затем два человека, от которых зависели судьбы Европы, поскакали в направлении литовского Ковно, находившегося на расстоянии пушечного выстрела. Французский император спешился и долго осматривал окрестности. Через несколько часов он вновь появился на этом же месте в сопровождении инженерного генерала Аксо. Последний получил приказ к вечеру начать возведение трех мостов через Неман.
Происходившее далее описывает русский историк Михайловский‑Данилевский:
«На этом пространстве, почти возле самого Немана, стояли пехота, конница и артиллерия, в густых, необозримых колоннах. Запрещено было разводить огни и велено хранить величайшую тишину, чтобы никакой бивачный дым, никакой шум не изменили присутствию неприятельских сил на рубеже России. Солнце село; наступила темнота, и Наполеон прибыл к Неману руководствовать переправой. При нем пущены понтоны на воду, и 500 поляков 13‑го полка отчалили от берега на лодках. Они заняли лежавшую на нашей стороне небольшую деревню. Тут был лейб‑казачий разъезд. Начальник его, Жмурин, поскакал донести командиру полка графу Орлову‑Денисову о переправе неприятелей и испрашивал приказаний: ударить ли на них или отступить? Разъезду велено собраться и отойти назад; о произошедшем посланы донесения. Между лейб‑казаками и поляками произошло несколько ружейных и пистолетных выстрелов. Гул их огласил песчаные берега Немана. Так началась война, которая должна была превзойти все войны, какие когда‑либо освещало солнце».
«Наполеон шел в Россию с намерением восстановить Польшу, а если император Александр не смирится, то освободить крестьян – эта последняя мера должна была, впрочем, только служить одним из средств обуздать противника, так как завоеватель далеко не имел сентиментальной любви к свободе вообще», – такими словами начинает свою книгу о Наполеоне великий русский художник В. Верещагин.
А какие же причины грандиозной войны приводит сам Наполеон? Накануне вторжения Великой армии был зачитан приказ императора:
«Солдаты! Вторая польская война началась. Первая окончилась Фридландом и Тильзитом!.. В Тильзите Россия поклялась быть в вечной дружбе с Францией и воевать с Англией. Она нарушает теперь свои клятвы; она не желает более давать никакого объяснения своего странного требования, чтобы французские орлы не переходили Рейна, оставляя тем самым наших союзников в ее распоряжении… Россия увлекаема роком, ее судьбы должны совершиться. Неужели она думает, что мы выродились? Разве мы уже не солдаты Аустерлица? Она ставит нас между бесчестьем и войной: выбор ясен. Итак, идем вперед, перейдем Неман и внесем войну на ее территорию. Вторая война польская будет столь же славной, как и первая, но мир, который мы заключим, принесет с собой и гарантию: он положит предел тому гибельному влиянию, которое уже 50 лет оказывает Россия на дела Европы.
Наполеон»
Воззвание Наполеона было разослано во все подразделения Великой армии, за исключением корпуса Макдональда, состоявшего в основном из пруссаков и австрийского корпуса Шварценберга. Последним было возвещено о начале военных действий в особых приказах. Предусмотрительность Наполеона понятна: ведь Пруссия и Австрия владели значительными польскими территориями и могли не понять не только возвышенного желания Бонапарта восстановить независимость Польши, им не понравилось бы и само название очередной войны.
Французский император избрал великий благородный повод для войны, однако слова и дела Наполеона наполнены презрением в отношении несчастных поляков. Как справедливо заметит в мемуарах его адъютант граф де Сегюр, «он пренебрег объявлением независимости страны, которую только что освободил…. Он даже не позаботился очистить южные польские провинции от бессильных русских отрядов, сдерживавших патриотизм этих провинций, и не обеспечил себе посредством хорошо организованного восстания прочную операционную базу». И, тем не менее, он будет требовать от поляков небывалых жертв.
Воодушевленные надеждой поляки всегда сражаются в первых рядах Великой армии, в их окружении Наполеон вступает на российскую территорию, они готовы жертвовать собой по первому капризу императора.
Возле Ковно казаки разрушили мост, и данное обстоятельство страшно рассердило французского императора. «Наполеон сделал вид, что презирает это, как все, что составляло ему препятствие, и приказал польскому эскадрону своей гвардии переплыть реку, – рассказывает Сегюр. – Это отборное войско бросилось туда безо всякого колебания.
Вначале они шли в порядке, а когда глубина увеличилась, и они уже не достигали дна, то удвоили усилия и вскоре вплавь достигли середины реки. Но там более сильное течение разъединило их. Тогда лошади перепугались, уклонились в сторону, и их стало уносить силой течения. Они уже перестали плыть и просто носились врассыпную по поверхности воды. Всадники выбивались из сил, тщетно стараясь заставить лошадей плыть к берегу. Наконец, они покорились своей участи. Их гибель была неизбежна, но они пожертвовали собой перед лицом своей родины, ради нее и ее освободителя! Напрягая последние силы, они повернули голову к Наполеону и крикнули: «Да здравствует император!» Трое из них, еще держа голову над водой, повторяли этот крик и затем исчезли в волнах. Армия точно застыла от ужаса и восхищения перед этим подвигом.
Что касается Наполеона, то он быстро отдал приказания и с точностью указал все, что надо было сделать, чтобы спасти наибольшее число из них».
Судя по всему, первоначальный план Наполеона действительно состоял в том, чтобы разбить армию противника, отнять у России земли, ранее принадлежавшие Речи Посполитой, и на том остановиться. В канун рокового вторжения польская тема не сходит с уст Бонапарта. Напрасно Коленкур убеждал, что Россия невероятно огромная, и русским нет необходимости меряться силами с французами в пограничной битве; вероятнее они попытаются удалить Наполеона «на большее расстояние от Франции и принудить его раздробить свои силы».
– Но в таком случае, – с живостью возразил император, – я получаю Польшу, а Александр в глазах поляков бесповоротно опозорит себя тем, что отдает ее без боя. Уступить мне Вильно – значит потерять Польшу.
Наполеон все рассчитал: он рассказывал Коленкуру о развертывании своих сил на русской территории и их быстрых продвижениях и пришел к выводу, что русские корпуса не смогут спасти свой обоз и свою артиллерию. Он не допускал и мысли, что русские смогут далеко уйти от его стремительно продвигавшейся армии.