– Меньше чем через два месяца, – сказал император Коленкуру, – Россия запросит мира. Крупные помещики будут перепуганы, а многие из них разорены. Император Александр будет в большом затруднении, так как русским, по существу, весьма мало дела до поляков, и они вовсе не хотят терпеть разорения из‑за Польши.
Если б Наполеон воевал в Западной Европе, а его соперниками были австрийцы или немцы, соглашавшиеся на любые мирные условия после первой же проигранной битвы, то все пошло бы по плану гениального Бонапарта. Но соперниками были русские, огромная страна не имела дорог для скорого движения армии, а сама армия Наполеона в силу своей многочисленности стала неповоротливой.
В ночь с 23 на 24 июня дивизия Морана перешла Неман и заняла позицию на русском берегу. Затем по понтонному мосту отправился Наполеон, а за ним все разноязычное воинство. Французы, австрийцы, итальянцы, поляки, хорваты, долматинцы, солдаты многочисленных немецких княжеств, португальцы… – казалось, вся Европа отправилась в поход на Россию.
Наполеон вступил в Вильно 28 июня, как пишет Лабом, «предшествуемый польскими уланами 8‑го полка князя Радзивилла».
Вильно – древняя столица Великого княжества Литовского – по свидетельствам некоторых авторов, настороженно встретила своего освободителя. «Город казался опустевшим, – рассказывает Коленкур. – Несколько евреев и несколько человек из простонародья – вот все, кого можно было встретить в этой так называемой дружественной стране, с которой наши войска, изнуренные и не получающие пайков, обращались хуже, чем с неприятельской. Император не остановился в городе. Он осмотрел мост, окрестности и подожженные неприятелем склады, которые еще горели. Он приказал поскорее починить мост, отдал распоряжение о некоторых оборонительных работах под городом, вернулся обратно и заехал во дворец. Хотя о его возвращении было объявлено, хотя двор, штаб, гвардия и все, что указывало на его присутствие, обосновались там, население ровно ничем не проявляло любопытства, никто не выглядывал из окон, не наблюдалось никакого энтузиазма, не было видно даже обычных зевак. Все выглядело угрюмо.
Император был поражен этим и, входя в кабинет, не мог удержаться от слов:
– Здешние поляки не похожи на варшавских.
Это объяснялось некоторыми беспорядками, имевшими место в городе и напугавшими жителей, а также тем, что здешние поляки, довольные русским правительством, были мало расположены к перемене. К тому же русские находились еще очень близко, и никакого решительного сражения до сих пор не было».
Неизвестно, насколько можно верить тонкому политику Коленкуру, мемуары которого выходили в те времена, когда сама Франция находилась во власти врагов Бонапарта. Если судить по прочим мемуарам, в том числе, русских авторов, Литва ждала Наполеона с нетерпением. Когда Великая армия перешла Неман, император Александр находился в Вильно, но даже присутствие русского царя не умерило восторги жителей литовской столицы:
«Поляки даже на глазах императора не скрывали своих надежд и желания нашей гибели, – пишет Бенкендорф. – Ангельская доброта императора и невозмутимое спокойствие были единственным ответом на заносчивость этой нации, постоянно обманываемой мечтами и постоянно употребляющей во зло милосердие».
Даже пламенный патриот своей родины российский историк М. Богданович не согласен с изворотливым французским дипломатом Коленкуром:
«Вступление его (Наполеона) в сей город было торжественно. Улицы и площади наполнились народом, многие из домов были изукрашены дорогими коврами, во всех окнах видны были женщины, изъявлявшие живейший восторг; громкие восклицания раздавались повсюду; в числе поляков, предававшихся шумной радости о мнимом освобождении отчизны, вероятно, было много таких, которые незадолго перед тем встречали с увлечением своего законного государя».
Полковник Бутурлин также возмущается поведением жителей Вильна:
«Едва успели они (российские войска) выйти из Вильно, как город сей отправил к Наполеону депутатов для поднесения ему ключей».
Эжен Лабом опять же утверждает, что ловкий манипулятор душами целых народов встретил великолепный прием в Вильно. Принцу Евгению Богарне (под командой которого сражался автор мемуаров) и его офицерам «посчастливилось быть свидетелями некоторых хитростей, к которым прибег Наполеон, чтобы укрепить свою власть. Он щедро подогревал энтузиазм людей самыми пышными обещаниями, и взамен получал от них все. Дворяне тоже прилагали массу сил в деле распространения идей и взглядов завоевателя. С помощью золота они надеялись обеспечить независимость Польши и восстановить своей стране ту славу, которой она обладала во времена Ягеллонов, Казимиров и Собеских.
Вид польских знамен, водруженных на стенах древней столицы литовских великих князей, вызывал радость всех жителей и пробуждал славные воспоминания в сердцах всех тех, кому была дорога древняя слава своей любимой родины. Эти мысли о былом величии разгорелись еще ярче, когда на берегах Вилии они встретили воинов, которые посвятили время периода упадка Польши, прославлению польского имени на берегах Нила, Тибра, Тахо и Дуная. Воздух переполнялся приветственными возгласами, народ толпами ходил за ними, всем хотелось увидеть их, запечатлеть в своем сердце образ их храбрых соотечественников, и все были воодушевлены благородным желанием идти вместе с ними под одними знаменами».
Величайший политик – Наполеон – немедленно принялся перевоспитывать неправильных поляков Виленского края. Организовать страну, вдохнуть в нее польский дух было поручено герцогу Бассано и члену назначенной Бонапартом литовской правительственной комиссии – князю Сапеге‑Коденскому. «Но, – пишет снова выделившийся из общего ряда Коленкур, – жители были, по‑видимому, не очень склонны откликнуться на призыв к их патриотизму. Грабежи и беспорядки всякого рода, производимые армией, разогнали все деревенское население. В городе видные лица сидели по домам. Приходилось вызывать их от имени императора, так как никто не представлялся, не стремился выдвинуться вперед, как ни старались об этом поляки, прибывшие вместе с армией».
Если серьезно рассматривать утверждения Коленкура, то можно предположить, что слишком быстро разворачивались события, и литовцы с некоторой долей балтской медлительности, явно не поспевали за стремительной мыслью и желанием Бонапарта. Они предпочитали ждать и смотреть, а не бросаться с головой в неожиданный водоворот. Коленкур с пониманием описывает настроение литовских умов:
«Все ясно видели, что представляют собой литовцы: они очень холодно относились к польскому делу, были мало склонны к жертвам и очень недовольны стеснениями, связанными с войной, и беспорядками, неизбежными при таких быстрых передвижениях войск. Несомненно, они были бы довольны восстановлением Польши, но они сомневались в том, что это – единственная цель императора, а в особенности в том, что они получат такую форму правления, которая соответствовала бы их притязаниям, интересам и обычаям. Тем не менее, удалось организовать правительственную комиссию».
Арман Огюстен Луи де Коленкур был представителем старой знати; в отличие от наполеоновских герцогов и графов, вышедших из среды ремесленников или лавочников, он появился на свет в родовом замке. Ему приходилось много лавировать, чтобы остаться в живых и сделать карьеру в неспокойное время революций и переворотов. Прекрасному дипломату – Коленкуру – удалось найти свое место в новом мире, но презрение к этому новому миру и его представителям у старого аристократа осталось. Он не упускает случая в мемуарах поддеть маленького человека с Корсики; иногда уж слишком смакует его неприятности, а потому описание холодного приема, оказанного Бонапарту в Вильно, вызывает подозрение.
Довольно скоро литовско‑белорусские земли стали враждебными России. Бенкедорф, посланный к Багратиону с приказом идти на сближение с армией Барклая де Толли, на обратном пути натолкнулся на следующее препятствие:
«Я вынужден был уже сделать большой объезд, так как неприятельские партии, руководимые поляками, подвигались из Вильны к Сморгони и старались стать на сообщениях наших обеих армий. Я проехал через Минск и нашел императора в Видзах».
Наполеон преждевременно и напрасно жаловался на литовцев. Уже 5 июля офицер итальянского вспомогательного корпуса Цезарь де Ложье пишет в Троках в своем дневнике:
«Наполеон учредил в Литве своего рода временное правительство, и первой заботой этого правительства было сформировать пять пехотных и пять кавалерийских полков. Вид польских знамен, поднятых под стенами Вильны, вызвал в литовцах энтузиазм и пробудил самые славные их воспоминания. Цвет виленской аристократической молодежи под начальством князя Огинского образовал почетную гвардию императора. Множество молодых людей из лучших семей, много студентов поступают в армию…
Рассказы виленских товарищей, находящихся от нас на расстоянии всего нескольких миль, внушают нам бодрость, и мы не можем не полюбить храбрый польский народ, который мы до этой войны знали только в качестве солдат, с 1796 г. сражающихся бок о бок с итальянскими легионами, да видели еще с тех пор польских евреев».
В Вильно Бонапарт чувствует себя всемогущим: под его командованием находилась самая многочисленная армия из тех, что он водил; император не сомневается в успехе, и собирается делить его с союзниками по собственному усмотрению. Однако величайший завоеватель заискивает перед местными обывателями, словно лавочник‑еврей перед своими потенциальными покупателями. «Наполеон, – рассказывает М. Богданович, – желая привлечь к себе жителей Литвы, уделял свои досуги на прием почетнейших лиц и являлся на балы, где старался казаться приветливым и словоохотливым со всеми удостоенными его беседою, но по временам невольно впадал в задумчивость».
Александр отправил к Наполеону в Вильно в качестве посла своего генерал‑адъютанта Балашева. Российский император предлагал мир, но главным условием было то, что французы должны немедленно покинуть пределы России. Александр сохранил свое миролюбивое лицо, но он, конечно, не предполагал, что Наполеон, перешедший Неман с армией, каких не видела Европа, покинет Россию без сражений и победы. На угрозу Балашева, что война будет ужасна, и французам придется иметь дело не с одними войсками, а со всем русским народом, Наполеон хвастливо заявил, что одних только поляков в его армии 80 тысяч, и что он наберет их до 200 тысяч. «А они сражаются как львы, – сказал он. – Если вы станете продолжать войну, я отниму у вас польские области».