На сей раз Вандам слишком сильно провинился, так как занялся грабежом не врагов, а союзников Наполеона. И вместо прощения ему доставили очередной приказ императора: возвращаться во Францию. Московская кампания прошла без участия Доминика Вандама. Только в марте 1813 г. Бонапарт вернул на службу грабителя‑генерала.
Сколько поляков и литовцев шло в составе Великой армии Наполеона? Цифры называются самые разные, но даже приблизительное количество установить не представляется возможным.
Русский историк М. Богданович утверждает, что 5‑й польский корпус Юзефа Понятовского состоял из 36 тысяч человек. Он же приводит еще одну цифру: маршевые части войск и полки, сформированные в Литве – 8 тысяч человек. Это далеко не все поляки и литовцы, которые встали под знамена Наполеона.
Огромное их количество служило в других корпусах и подразделениях Великой армии. В кавалерийском корпусе Мюрата, по сведениям барона де Марбо, было 6 тысяч поляков, довольно много их было и в корпусе маршала Даву, 8‑й полк польских улан сражался в составе корпуса Удино. 5‑й, 10‑й, 11‑й пехотные полки, объединенные в бригаду князя Радзивилла, сражались в корпусе маршала Макдональда, легкая кавалерийская дивизия Рожнецкого была в составе 4‑го резервного кавалерийского корпуса Латур‑Мобура. Поляки считались одними из лучших солдат Наполеона, и потому приличный их контингент находился в самой элитной части – императорской гвардии (отдельное подразделение из поляков в ней – Висленский легион). Не все части участвовали в походе на Москву. Например, дивизия небезызвестного Домбровского охраняла переправу через Березину в Борисове.
Польский контингент в Великой армии был вторым по численности после французского. Д. Бутурлин в своей книге опубликовал перечень батальонов и эскадронов Наполеоновской армии; приведем лишь представителей первых десяти земель из этого длинного списка:
286 батальонов 259 эскадронов французских
80 – 64 – польских
27 – 54 – австрийских
30 – 24 – баварских
24 – 32 – саксонских
20 – 24 – прусских
20 – 16 – вестфальских
17 – 16 – итальянских
14 – 16 – виртембергских
12 – швейцарских
Пополнение из польских и литовских земель прибывало в Великую армию на протяжении всей Наполеоновской эпопеи. Например, в августе 5‑тысячная бригада генерала Косинского присоединилась к 7‑му саксонскому корпусу генерала Ренье.
Поляки продолжали присоединяться к Великой армии Наполеона даже тогда, когда она давно перестала быть великой, а превратилась в толпу обреченно бредущих в сторону Франции людей. Уже после трагической переправы через Березину на выручку арьергарду французов прибыл свежий отряд поляков в 1800 человек. Он и спас «хвост» наполеоновской армии от полного уничтожения.
Жизнь Литвы во французские времена
Некоторые французские офицеры весьма сдержанно описывают восторги жителей Литвы в адрес явившихся освободителей. Видимо мемуаристам, находившимся подле Наполеона, передалось разочарование императора, который полагал, что литовцы и поляки должны немедленно подняться – все до единого – и впереди Великой армии гнать русские войска. И, при этом они должны обеспечивать огромную наполеоновскую армию всем необходимым. Хотя… Большинство авторов издавало свои мемуары во времена реставрации Бурбонов, и очень многие, чтобы реабилитироваться перед новой старой властью, не гнушались поливать Наполеона грязью, терпеливо выискивать его промахи и ошибки, разбавляя реальное собственной фантазией.
Несмотря на некоторое разночтение в источниках, именно с Наполеоном население бывшего ВКЛ связывало свои надежды на будущее. Однако совсем иначе относилась к завоевателям оккупированная французами Курляндия. Рассказывает Михайловский‑Данилевский:
«В продолжение пятимесячного отчуждения своего от России, даже и тогда, когда видимый успех сопровождал орудие Наполеона, жители не обнаружили охлаждения к России. Оставленные нашими войсками, они ничем другим не могли доказать своих чувств к законному монарху, кроме беспрекословного перенесения всех тягостей войны. Никто не присягнул неприятелю, не вступил в его армию; в церквах, во время богослужения, несмотря на угрозы французов, поминали государя и императорскую фамилию. Словом сказать, жители Курляндии не оказывали никакой приверженности к неприятелю, и вступавшие в отправление поручаемых от него должностей делали то поневоле, устрашенные угрозами и насилием».
Поляки и литовцы настойчиво пытались возмутить Курляндию в пользу Наполеона, однако, как пишет историк, «ухищрения ляхов оказались тщетными».
Что любопытнее всего, русский патриот Михайловский‑Данилевский подробно рассказывает о том, что население бывшего Великого княжества Литовского действительно принимало французов как освободителей (хотя и сейчас иные историки зачем‑то пытаются опровергнуть выводы тех, кто видел войну 1812 г. своими глазами). А ведь за подобное изложение фактов Михайловского‑Данилевского можно считать изменником отечеству и царю; в сталинские времена автора ожидала бы пуля за подобное написание истории, и по нынешнему мышлению можно бы о некоторых фактах умолчать! Но, нет! Не была в царское время цензура жестока, и за правду не расстреливали.
К слову, сочинение свое генерал‑лейтенант Михайловский‑Данилевский писал по повелению Его Императорского Величества. Ему было поручено «составить описание сей достопамятной эпохи в духе правды и беспристрастия, описание, основанное на подлинных актах, на непреложных свидетельствах». И генерал‑лейтенант добросовестно исполнял царские рекомендации, а если где и кривил душой в русскую пользу, то это сразу становится заметно. Врать русские историки не умели – по крайней мере, не умели убедительно.
Как только русское войско оставило Вильно, городской магистрат и большая часть жителей пошли из города с ключами навстречу неприятелю. Их встретил командовавший авангардом Мюрат и затем отправил к Наполеону. «Обласкав встретивших его, Наполеон объехал стоявшие вблизи войска и приказал им вступать в Вильну, куда сам въехал в полдень. Дома увешаны были коврами, женщины из окон махали платками, ляхи рукоплескали, приветствовали Наполеона радостными кликами. Вечером город запылал в разноцветных огнях. В прозрачных картинах сияло торжество врагов, изображалось падение России. Ослепленные называли этот день – днем освобождения гнезда Гедиминова, мечтали, что дерзкий пришелец возможет поколебать Богом хранимую державу Александра».
Вестфальский король Жером – брат Наполеона – шел через Гродно. И здесь его ждали «удовольствия, пышные приемы поляков, которые, при его вступлении в Гродно, тотчас же начали сзывать конфедерацию и ополчаться против России».
Минск занял маршал Даву, «где была ему сделана самая пышная встреча: звонили колокола, гремела музыка на галерее ратуши; дорогу его усыпали цветами».
Пресса подогревала страсти. 22 июля 1812 г. «Курьер Литовский» пишет:
«Динабургская крепость пала перед победителями, как стены Иерихона. Двина, укрепленные берега коей казались неприступными, течет ныне посреди французских орлов, как Вилия и Неман. В один месяц совершил Наполеон подвиги, на которые нашим королям и князьям нужны были многие столетия».
Оды Наполеону звучали в прозе и стихах, на подмостках местных театров ставились хвалебные пьесы.
Идиллическую картину братания народа‑освободителя с народом угнетенным изрядно портил продовольственный вопрос. Снабжение было налажено исключительно плохо; первый же город по ту сторону границы – Ковно – подвергся разграблению. По мере продвижения вглубь России дела с продовольствием только ухудшались. Во‑первых, Наполеон никогда не вел в поход столь огромную армию; во‑вторых, армия‑победительница привыкла кормиться за счет покоренных народов. Теперь она пришла не в то место, и не в то время. Литовские крестьяне сами голодали, так как прошлогодний урожай был уже съеден, а нынешний еще не убрали с полей.
Плохое снабжение Великой Армии привело к тому, что от нее начали отделяться дезертиры и мародеры, которые толпами бродили по окрестностям и творили все, что позволяла грубая солдатская фантазия. Подобное явление получило столь широкое распространение, что Наполеон вынужден был отметить его в приказе: «В тылу армии совершаются преступления бродягами и солдатами, недостойными имени французов. Они затрудняют сообщения и препятствуют устройству продовольствия». Согласно этому приказу в Вильно была учреждена комиссия, которая предавала суду бродяг и грабителей. Для поимки таковых сформировали три маршевых колонны.
Но даже всесильный Наполеон не в состоянии прекратить бедствие, ему оставалось только утешать разграбленных дезертирами. «В Витебске Наполеон иногда разговаривал с жителями, расспрашивал их о местностях, способах края, народонаселении и с вежливостью выслушивал ответы, – пишет русский историк. – Прибегавшим к нему во множестве с жалобами на разорение и грабительство войск его говорил, что последствия войны всегда таковы; некоторым давал деньги, по 30, 50, и даже по 100 наполеондоров».
Местным помещикам также было приказано отлавливать дезертиров, обезоруживать их и доставлять в города. «Среди наших успехов, – сообщает французский писатель, – являлось необыкновенное зрелище: наши безоружные солдаты были водимы караулом литовских крестьян». Впрочем, бывали случаи, когда к шайкам французских дезертиров присоединялись местные крестьяне и шляхта, которым пришлась по нраву вольная жизнь гостей.
«Укрощая одной рукой неистовства войск, другой Наполеон разжигал пламя бунта, – рассказывает Михайловский‑Данилевский. – По его приказанию, отданному за несколько дней до вторжения в Россию, собрался в Варшаве сейм, который объявил восстановление Польского Королевства и обнародовал акт Генеральной Конфедерации, на основании коего все принадлежащие России области бывшей Польши приглашались присоединиться к Конфедерации по мере удаления из них русских и составлять сеймики и городские собрания для присылки в Варшаву депутатов, с изъявлением согласия участвовать в Конфедерации. Всем находившимся в русской службе военным и гражданским чиновникам, уроженцам из возвращенных от Польши губерний, предписывалось оставить русскую службу. Военных обещали поместить в польскую армию, гражданским дать места в управлениях. Одно воззвание Конфедерации следовало за другим, и каждое дышало ядовит