«… Но все покушения этого изменнического управления образовать вооруженную силу в пользу французов остались напрасны. Хотя и удалось временному правительству набрать из шляхтичей до 400 охотников, названных народовою гвардиею, однако же, они не принесли ни малейшей пользы и разбежались, не сделав против русских ни одного выстрела. К сожалению, Могилеву суждено было явить единственный в войну 1812 года пример презрения священнейших обязанностей. Архиепископ могилевский Варлаам не только принял сторону неприятеля и поминал на ектениях Наполеона, как законного государя, но возбуждал к тому же свою паству и составил клятвенное обещание, которым обязывал всех принадлежавших к его епархии, исполнять в точности распоряжения властей неприятельских».
Правосудие требует: да будет выслушана и другая сторона! Наполеоновский гренадер Бургонь утверждает, что в российском войске белорусские крестьяне желали служить гораздо меньше, и симпатии их остались на стороне французов – даже отступающих и тысячами умирающих на обочинах дорог. Накануне переправы через Березину заблудившиеся друзья – Бургонь и Пикар – голодные и уставшие, из последних сил пытались найти свои бегущие полки:
«Мы ехали уже около получаса, как вдруг встретили на опушке леса семерых крестьян, как будто дожидавшихся нас. Одеты они были в овчинные тулупы, на ногах лапти. Они подошли к нам, поздоровались по‑польски и, казалось, обрадовались, что встретили французов. Затем они объяснили нам, что вынуждены идти в Минск, где находится русская армия, поскольку их включили в состав ополчения. Таких вот крестьян силой заставляли идти против нас – повсюду, во всех деревнях казаки гнали их ударами кнута».
Какова дальнейшая судьба литовских воинских формирований. Об этом также подробно рассказывает М. Богданович:
«Движение Дунайской армии адмирала Чичагова в тыл Большой французской армии произвело в Литве чрезвычайную тревогу. Немедленно все литовские полки получили приказание сосредоточиться в Вильно. Из отчетов, в то время представленных литовскому генерал‑губернатору Гегендорпу, оказывается, что в этих войсках вообще было под ружьем, не считая полка генерала Конопки, более 19‑ти тысяч человек; но часть набранных людей была вооружена плохо, либо даже вовсе не имела оружия. Конопкин полк, неожиданно атакованный 20 октября в Слониме русской конницей генерала Чаплица, был совершенно уничтожен; сам полковой командир попался в плен. Татарский эскадрон состоял при польском уланском полку Наполеоновой гвардии до 1814 года, а потом распущен. Часть пехоты, собранной под Вильно, с 18‑м уланским полком, была послана в Минск для прикрытия этого важного пункта. Из числа сих войск, полки 22‑й пехотный, 18‑й уланский и стрелковый батальон, были впоследствии рассеяны графом Ламбертом. Остальные пехотные полки: 18‑й, 19‑й, 20‑й и 21‑й, примкнули к 5‑му корпусу князя Понятовского, вместе с ним отступили к Варшаве и, в числе от пяти до шести тысяч человек, составили большую часть гарнизона Модлинской крепости, во время осады ее генералом Паскевичем в 1813 году.
Что же касается кавалерии, то выше было сказано об участи, постигшей 18‑й уланский полк. 20‑й, в котором только два эскадрона имели лошадей, и небольшая часть 19‑го отступили, вместе с 10‑м корпусом Макдональда, в Данциг и вошли в состав 9‑го польского уланского полка, находившегося в этой крепости. 17‑й и 19‑й уланские полки, которых формирование было совершенно окончено, прикрывали отступление остатков французской армии через Пруссию до Эльбы, а потом поступили в корпус маршала Даву, занимавший Гамбург. Когда же Дания была принуждена принять участие в войне и присоединить часть своих войск к Наполеоновой армии, тогда оба литовских полка находились во французском отряде, расположенном в Голштинии и Шлезвиге, а по заключении Парижского мира возвратились в Польшу и вошли в состав новой польской армии, формировавшейся под начальством великого князя Константина Павловича.
Наконец, 21‑й конно‑егерский полк полковника Монюшки, которого формирование было в самом начале, послужил к укомплектованию 5‑го конно‑егерского полка войска герцогства Варшавского».
Земли Великого княжества Литовского не сумели интегрироваться в Российскую империю; не чувствовало себя их население частью России, не смогло позабыть прежние свободы и вольности, которые господствовали в шляхетской республике – Речи Посполитой, как не смогло забыть прежних обид, накопленных за многие века литовско‑московского соперничества. Слишком мало времени прошло с момента разделов польско‑литовского государства. И жители западных областей России встретили Наполеона весьма неплохо; если уж не как отца родного, то, как долгожданного гостя. Совсем напрасно французский император обижался на литовцев, когда его полуголодное разноплеменное войско вступило на их земли.
Другое дело, литовцы желали видеть в Наполеоне не завоевателя их земель, а освободителя, который поможет обрести свободу. Имел место справедливый элемент настороженности к огромнейшей армии и человеку ее приведшему на литовские земли, тем более Наполеон совсем не спешил объявлять независимость освобожденных территорий. Император чувствовал недоверие, и потому возмущался поведением литовцев. Тем не менее, последние помогали ему, как могли. Именно литовцы (белорусы) сыграли не последнюю роль в том, что 3‑я русская армия удалилась с пути следования основной массы французских войск и вынуждена была избрать белорусские земли своей операционной базой. Существенный российский воинский контингент не был на Бородинском поле, не защищал Москву, хотя… и доставлял Бонапарту и его союзникам немало огорчений.
В то время как Наполеон вел свою армаду на Москву, у него в тылу хозяйничала русская армия под командованием Тормасова. Этот генерал отнял у саксонцев Ренье Брест и нанес им жестокое поражение под Кобрином. Тормасов уже подумывал вторгнуться в Варшавское герцогство, и его разъезды были в окрестностях Белостока. Победа над саксонцами привела в ужас весь край от Варшавы до Кенигсберга. Губернатор Кенигсберга Луазон писал начальнику Главного штаба Наполеона маршалу Бертье:
«Рапорты комендантов на Польской границе известили меня о движении русского корпуса на Белосток и побудили выступить к Растенбергу, чтобы удостовериться в справедливости показаний о намерениях русского генерала и успокоить край, в котором распространился такой ужас, что остановилось отправление всех должностей».
На помощь Ренье поспешил австрийский корпус князя Шварценберга. Несмотря на численное превосходство неприятеля, Тормасов довольно успешно ему противостоял. Однако в борьбу неожиданно включилась третья сила. Эта сила восточнее Смоленска будет нещадно выкашивать наполеоновскую армию, но на территорию западных российских губерний ее действие, прежде Наполеона, испытала на себе 3‑я русская армия. Тормасов сообщает о действиях местных партизан:
«Все жители взбунтовались против нас, вооружались вилами и косами, укрывались в лесах, убегали от войск наших и нападали на малые партии и курьеров».
В Гродненской губернии 3‑й армии нельзя было оставаться, как пишет русский историк, «и потому, что Тормасов находил неодолимые препятствия в продовольствии». Тем временем в Варшавском герцогстве спешно собиралось войско.
Тормасов покинул белорусские земли и устремился на юг, имея целью соединиться с Дунайской армией адмирала Чичагова.
Возмущение против русских войск населения Западных губерний носило отнюдь не единичный характер. В Мозыре стоял русский корпус генерала Эртеля, который контролировал также и Бобруйск. А Могилев и Минск Наполеон поручил охранять польской дивизии Домбровского. Обе враждебные стороны иногда посылали друг против друга отряды – на большее сил у них не хватало. После ухода с белорусских земель Тормасова, Шварценберг послал в помощь Домбровскому 5‑тысячный отряд генерала Мора. Этот австриец «наблюдал» за Эртелем, который, как пишет Данилевский‑Михайловский, «для содержания края в повиновении употреблял убеждения, а иногда и строгие наказания ослушных. Его меры были действительны только до тех пор, пока не появлялся неприятель, но как скоро прибывали в какой‑либо город или местечко отряды и разъезды Домбровского и Мора, то обыкновенно возникали беспорядки».
В общем, если на исконно русских землях поднялась дубина народной войны и пошла бить Наполеона, то на землях бывшего ВКЛ еще раньше поднялась своя дубина – только противник у нее был совсем другой.
В Смоленске Наполеон встретил совсем иной прием – не было ни хвалебных речей в его честь, ни оваций. Многие века за этот город боролись Великое княжество Литовское, затем Речь Посполитая – с Московскими князьями, а затем с русскими царями. Иногда Смоленск уходил из московских владений, но город неуютно себя чувствовал под властью литовской и польской. Население города восприняло Наполеона как врага и вовсе не горело желанием с ним встретиться, а тем более воевать под его знаменами.
До вторжения французов в Смоленске проживало 15000 человек. «С исхода июля начали уезжать из Смоленска; – рассказывает русский историк, – переселение продолжалось до самого отступления нашей армии. Очевидцы согласуются в показании, что при занятии Смоленска неприятелем было в нем до 1000 человек старых, больных, младенцев и несколько праздношатающихся да ста два литовских погонщиков, которые везли за русской армией разные тяжести и потом от нее отделились. Нашествие не застало в Смоленске ни одного дворянина, кроме весьма малого числа чиновников, не успевших спастись, ибо от князя Багратиона тогда только было получено разрешение удаляться, когда 4 августа загорелось сражение».
По примеру уже захваченных земель, в Смоленске были образованы новые органы власти. Их описывает Михайловский‑Данилевский:
«Для управления Смоленской губернией учреждена была Наполеоном Верховная Комиссия по гражданской части, под председательством французского интенданта Вильбланша. Военными губернаторами были сперва Коленкур, потом генералы Шарпантье и Жомини. Кроме того, учредили муниципалитет, из 10 членов и 30 чиновников, исправлявших должности переводчиков, писцов, казначеев и комиссаров, употребляемых для разъездов. По невозможности ввести какое‑либо устройство в занятых неприятелем уездах, откуда жители выехали или разбежались по лесам, французское управление должно было ограничиться заготовлением продовольствия и отводом квартир. Все 40 человек, поступившие в муниципалитет, большей частью по принуждению, были люди без имени, иностранные мастеровые, шляхтичи, выключенные из службы подьячие».