Генерал Михаил Грабовский во главе своей бригады первым бросился на крепостные валы города. Героическая смерть генерала, по большому счету, была бессмысленной, так как русская армия намеревалась продолжать отступление вглубь страны. (Князь Чарторыжский, потрясенный гибелью молодого генерала, поставил в своем прекраснейшем имении – Пулавах – памятник Грабовскому.) Во время этого штурма получил ранение дивизионный генерал Зайончек, шедший впереди своих колонн.
По иронии судьбы Смоленск сильно укрепили сами же поляки двести лет назад; причем, делали это на совесть – и теперь город представлял для противника неодолимую преграду. В 1611 г. после взятия города король Сигизмунд III приказал построить на западной стороне Смоленска Королевский бастион. Теперь западный форпост не удалось взять с ходу маршалу Нею. Даже этот храбрец считал сооружение Сигизмунда III непреступным: Ней овладел соседним Красненским предместьем и ограничился тем, что выстроил против Королевского бастиона дивизию Маршана.
Наполеон, отчаявшись взять город штурмом, выставил перед ним более ста орудий (преимущественно гаубиц). Несколько часов длилась непрерывная канонада, сея в Смоленске опустошение, пожары и смерть; из 2250 обывательских домов уцелело только 350.
Оставляя Смоленск, русские подожгли его. Коленкур, всегда сопровождавший императора, передает диалог с ним на фоне пламени, озарявшего впереди весь горизонт:
– Это извержение Везувия! – воскликнул император, хлопнув меня по плечу и разбудив. – Не правда ли – красивое зрелище, господин обер‑шталмейстер?
– Ужасное, государь.
– Ба! – возразил император. – Вспомните, господа, изречение одного из римских императоров: труп врага всегда хорошо пахнет.
Великая армия шла по выжженной земле. Русская армия, отступая, не оставляла за собой ни одного человека; жители деревень и местечек исчезали, сжигалось все, что невозможно было спешно эвакуировать: продовольствие и фураж, казенные здания и частные дома. Многие во французской армии не могли допустить и мысли, чтобы русские так поступали с собственной страной, и в пожарах обвиняли авангард собственной армии и казачий арьергард вражеской. Наполеон, чтобы найти виновных в пожарах даже отправил под Вязьму генерала Коленкура (брата автора мемуаров) с отрядом гвардии. Ему было дано указание поддерживать порядок. Увы! Вязьма заранее была подготовлена к сожжению, и запылала с разных сторон, едва французы приблизились к ней.
Все были поражены. Только Наполеон смеялся над этим новым типом войны: мол, противник сжигает свои дома, чтобы не дать нам переночевать в них одну ночь.
Наполеон продолжает шутить, он привык смотреть опасности в лицо, не опуская глаз. Однако сожженные собственными руками города и деревни вызывали мрачные мысли. Подобное поведение противника свидетельствовало о том, что он готов бороться до конца, что он готов принести на алтарь этой борьбы решительно все, что не будет почетных капитуляций и достойных соглашений. Он понимал…, однако надеялся – почти всю свою кампанию – заключить более‑менее выгодный мир с Александром и делал все для этого, потому что это был его единственный шанс выйти из безвыходного положения.
В Смоленске ищут какого‑нибудь пленного офицера, который бы передал Александру предложение Наполеона о мире. Русского офицера нашли, он согласился исполнить поручение императора, но при этом произнес очевидное: он не верит в возможность мира, пока французы остаются в России.
Наполеон щедро тратит свое необыкновенное красноречие, чтобы убедить пленного генерала Тучкова, что России срочно необходим мир:
«Не лучше ли вступить в переговоры о мире до сражения, чем после? Да и какие последствия должно иметь для вас проигранное сражение? Я займу Москву, и, какие бы я ни принял меры для избавления ее от разорения, ничто не поможет. Занятая неприятелем столица похожа на женщину, потерявшую честь: что ни делай после, но чести возвратить уже невозможно».
По словам Коленкура, в эти дни император был скучен; «ему надоела война, конца которой он не видел. Он жаловался на поляков. С самого начала кампании он дал понять князю Понятовскому, что недоволен им за то, что князь просил у него помощи и жалованья для своих солдат. Корпус Понятовского давно уже не получал жалованья и испытывал много лишений. (К слову сказать, в итоге походная казна Наполеона достанется русским; и будут казаки делить золотые наполеондоры, меряя их шапками.) Точно так же император каждый день жаловался, что в Варшаве ничего не делают. Литва держится холодно, рекрутские наборы не удаются и от него требуют денег, как будто поляки не должны приносить никаких жертв для восстановления своей родины».
Наполеон ведь начал войну с Россией под предлогом освобождения Польши; теперь он надеется, что отказавшись от предлога войны, ее удастся более‑менее достойно закончить. Эта мысль непрерывно преследует французского императора. Бонапарт анализирует положение Александра, и его европейская логика продолжает питать призрачные надежды:
– Александр прекрасно видит, что его генералы делают только глупости, и что он губит свою страну; но он предался в руки англичан, а лондонский кабинет подстрекает дворянство и мешает ему прийти к соглашению с нами. Его убеждают, что я хочу отнять у него все его польские провинции, что он получит мир лишь этой ценой, а он не может заключить такой мир, потому что если он уступит, то русские дворяне, которые все владеют поместьями в Польше, через год задушат его, как отца. Напрасно он не доверится мне, так как я не хочу ему зла; пойду даже на жертвы, чтобы спасти его из затруднительного положения. Если бы не этот страх, он написал бы мне, он послал бы ко мне кого‑нибудь, ибо он не заинтересован в том, чтобы продолжать эту войну.
В разговоре в Смоленске Наполеон уже назначает виновных за неудачи в этой войне и оправдывает еще не совершенное собственное предательство:
– Я тоже не заинтересован в том, чтобы продолжать войну, так как поляки не в состоянии поддержать эту борьбу; наборы не осуществляются; они не делают ровно ничего ради собственного дела; ежедневно они просят денег, а в Литве из‑за оккупации России у них есть только бумажные деньги. Поляки хотели бы получить Галицию; что им за беда, если я поссорюсь с Австрией? Я ожидал большего от обещанных ими преданности и усердия. Я не хочу разорять Францию ради них. Если бы Александр послал мне какое‑нибудь доверенное лицо, то мы быстро пришли бы к соглашению. Никогда он не получит таких хороших условий и никогда у него не будет лучшего случая. Я придаю Польше не больше значения, чем чему‑либо другому.
А поляки продолжали героически сражаться, не зная, что Наполеон был готов ими пожертвовать при малейшей надежде на мир с Александром; впрочем, русский император не предоставил французскому случая предать своих самых верных союзников.
Злой рок заставил Наполеона покинуть Смоленск (как ранее не дал ему остаться в Витебске) и продолжить движение вглубь России. Генерал Вильсон был представителем Англии в России, а по сути дела, он всегда находился в том месте, где мог нанести хотя бы малейший вред Наполеону. Рассказывают, будто этот английский генерал писал в Петербург и Лондон, в первой депеше: «Все потеряно, Смоленск взят», а два дня спустя он послал второго курьера с известием: «Все спасено, французы идут на Москву».
Бородино
В Бородинском сражении Юзеф Понятовский командовал правым флангом Великой армии.
5 сентября начался локальный бой за Шевардинский редут. Он располагался впереди Бородинской позиции и был сооружен по предложению Барклая де Толли. Редут представлял собой пятиугольное сооружение, рассчитанное на размещение батареи из 12 орудий. По мнению М. Богдановича, назначение редута было следующим:
«Это укрепление служило опорою передовой позиции, которую мы намеревались занять не столько для задержания неприятеля, сколько для обозрения его сил и раскрытия первоначальных его распоряжений с господствующих высот Шевардинских». Строительство редута не было закончено.
В битву за это небольшое укрепление были втянуты огромные силы: по М. Богдановичу, число русских войск, участвовавших в бою при Шевардине, простиралось до одиннадцати тысяч человек; Наполеон направил против них более тридцати пяти тысяч солдат и офицеров.
Корпус Понятовского, двигавшийся по старой Смоленской дороге, также участвовал в атаке на Шевардинский редут. Передовые отряды поляков со стороны Ельни начали теснить русских егерей 5‑го полка. На помощь егерям пришли Киевские драгуны, и все вместе опрокинули воинов Понятовского. Впрочем, торжество длилось недолго: поляков подходило все больше и больше; они обошли егерей с левого фланга и оттеснили их в лес между Шевардином и Утицей.
Фланговый обход Понятовского решил исход боя за Шевардинское укрепление. Кутузов приказал князю Багратиону оставить редут, практически разрушенный за время боя, и отвести войско на главную позицию.
5 сентября, как пишет Коленкур, Понятовский со своими поляками добился здесь значительного успеха и выиграл большое пространство.
Следующий день с обеих сторон прошел «во взаимном наблюдении, если не считать поляков, которые вновь выиграли небольшое пространство, что дало весьма выгодную позицию для завтрашней атаки на неприятельском фланге» (Коленкур).
Перед главной битвой Наполеон вдохновил войско короткой и проникновенной речью: император всегда умел найти нужные слова, чтобы заставить своих солдат яростно сражаться и безропотно умирать:
«Воины! Вот сражение, которого вы столько желали. Победа зависит от вас. Она необходима для нас; она доставит нам все нужное, удобные квартиры и скорое возвращение в отечество. Действуйте так, как вы действовали при Аустерлице, Фридланде, Витебске и Смоленске. Пусть позднейшее потомство с гордостью вспомнит о ваших подвигах в сей день. Да скажут о каждом из вас: он был в великой битве под Москвою!»
Де Сегюр сообщает, что честь начать судьбоносную битву выпала полякам: