«Во время вступления неприятельского в Москву арьергард наш выходил из нее безвредно. Обеспечив шествие вверенных ему войск, Милорадович выехал за город и увидел влево двух польских уланов, а за ними конницу, тянувшуюся наперерез Рязанской дороги. При Милорадовиче не было в ту минуту ни адъютантов, ни ординарцев: иные уехали с приказаниями, другие отстали за утомлением лошадей. Милорадович поскакал к польским уланам. Удивленные появлением русского генерала, они остановились и на вопрос «Кто ими командует?» почтительно отвечали, что начальник их генерал Себастиани, едущий вслед за ними».
Себастьяни с французской галантностью, позволил русскому арьергарду выйти из Москвы, прежде чем самому в нее войти. Он приказал дивизии встать у обочины Рязанской дороги, и мимо французов беспрепятственно прошли последние войска арьергарда, а также обоз с войсковым и казенным имуществом, эвакуировавшимся из столицы.
Почему поляки следовали во многих наполеоновских частях первыми? Потому что это были не совсем поляки, а скорее жители западных русских губерний, по традиции именовавшиеся мемуаристами собирательным именем – поляки. Они свободно изъяснялись по‑русски и были незаменимыми переводчиками, проводниками, в общем, людьми, способными внести ясность в абсолютно чужом для французов краю.
15 сентября Наполеон вступил в московский Кремль. Произошло бы подобное событие в другой европейской столице, оно бы значило колоссально много. Как минимум, то была бы победа и окончание войны. В России было все по‑другому; все события имели отличный от западного смысл.
Наполеон не успел насладиться триумфом и даже осмотреть вражескую столицу. Пожары запылали в разных концах Москвы, едва французы вступили в ее пределы. Не решившись бороться мечом, невидимый противник сражался огнем. Огонь начался с окраинных предместий и, движимый ветром, устремился к центру; и вот уже полыхали дома вокруг Кремля.
В разных местах столицы начали отлавливать людей, пытавшихся поджечь здания. Особенно отличились в этом деле солдаты князя Понятовского. Как свидетельствует Коленкур, «поляки донесли, что они арестовали уже таких поджигателей и убили их; по их словам, эти люди и некоторые жители признались, что русский губернатор дал агентам полиции приказ поджечь ночью весь город».
Вслед за пожарами и грабежами в Москве начался голод. Если французская армия худо‑бедно еще снабжалась, то немногочисленные местные жители оказались на гране голодной смерти. Пожалуй, наполеоновские войны были последними грандиозными войнами, которые велись с элементами рыцарства. (Если, конечно, оставить за рамками основных событий португальцев, издевательски убивавших русских пленных; головорезов‑партизан Фигнера вовсе не бравших вражеских солдат в плен и мужиков, добивавших крестьянскими вилами обессилевших французов.) Оккупанты по собственной инициативе, исходя из своих возможностей, кормили как оставшихся русских жителей, так и иностранцев, проживавших в Москве в достаточно большом количестве, как и в любой другой столице мира.
Среди занимающихся благотворительностью особенно отмечены Коленкуром поляки:
«Польские офицеры из гвардии, как, например, граф Красинский, зная русский язык, могли лучше, чем мы, идти навстречу нуждам несчастных русских. Своей гуманностью они приобрели большое уважение со стороны всех порядочных людей».
Подвижные казачьи отряды наносили огромный урон коммуникациям Наполеона и доходили до предместий Москвы. В противовес им Бонапарт мечтает завести свою многочисленную легкую кавалерию – польских казаков. Тогда он мог бы спокойно остаться зимовать в русской столице. Подкрепило его мечты сообщение от герцога Бассано, что «в Польше произведены большие рекрутские наборы и вскоре прибудут 6 тысяч польских казаков».
Пока Наполеон бездействовал в Москве и терял свои силы, (между делом, соображая как бы получше предать поляков при заключении мира с Александром), в Польше и Литве действительно шла мобилизация. Герцогу Беллюнскому (маршал Виктор) было поручено расположиться между Оршей и Смоленском. Так вот, согласно Коленкуру, «герцог получил в свое распоряжение, кроме имевшихся у него трех дивизий, еще вестфальскую бригаду из Вильно и войска Домбровского, у которого было не меньше 6 тысяч человек пехоты и 12 тысяч польских кавалеристов, набранных недавно в районе Минска.
В то же время в Варшаве была организована под командой генерала Дюрютта 32‑я пехотная дивизия, составленная частично из немцев…»
Прошло слишком много времени, прежде чем Наполеон понял, что дальше оставаться в Москве смертельно опасно, и что никакие польские казаки не смогут исправить положения.
Перед отступлением Наполеон захотел «отметить в Париже свое пребывание в Москве какими‑нибудь трофеями и осведомился, какие предметы можно было бы, по его выражению, послать во Францию на память об успехах нашего оружия. Он сам осмотрел весь Кремль, колокольню Ивана Великого и соседнюю с ней церковь». По словам Коленкура, именно поляки и посоветовали Наполеону «сувенир» на память, который очень неудачно сняли со своего места:
«Поляки все время говорили Наполеону, что церковь Ивана Великого высоко почитается русскими и с нею связаны даже различные суеверия. Железный крест на колокольне церкви, говорили императору, служит предметом почитания всех православных. В результате этих разговоров император приказал снять крест. Это трудно было сделать, так как не оказалось рабочих, которые согласились бы взобраться на такую высоту. Князю Невшательскому, как и всем нам, претило отнимать у разрушенного города часть единственного памятника, оставшегося нетронутым. Император повторил свой приказ и поручил его выполнение гвардейским саперам. Отныне трудностей не существовало, и крест был частично отделен от колокольни, но не был спущен, а упал с нее. К этому железному кресту присоединили еще некоторые предметы, которые, как предполагалось, употреблялись при коронации русских императоров, а также две старые пушки, на которые заявили претензию поляки, утверждая, что когда‑то русские отняли эти пушки у них, но пушки остались на своем месте, так как мы не нашли в России ни одной лошади для замены потерь в нашем конском составе, а у нас не было лошадей даже для того, чтобы запрягать наши собственные артиллерийские орудия. Поляки удовольствовались старинными знаменами, отнятыми у них когда‑то русскими и хранившимися в кремлевском арсенале».
Что еще досталось полякам при разграблении Москвы? Источники об этом умалчивают. Хотя… Из похода Юзеф Понятовский привез старинную книгу, которую нашел на дороге. Графиня Потоцкая передает его слова: «Знаете, когда мы с оружием в руках проходили через Москву среди покинутых сокровищ, ни один из моих солдат не вышел из рядов».
5‑й корпус Понятовского был одним из самых малочисленных. Множество поляков добросовестно полегло на Бородинском поле; они продолжали сражаться вместе с Мюратом, преследуя отступающие русские части и казаков даже тогда, когда остальная армия Наполеона отдыхала в Москве.
Мюрат не мог и дня прожить без битвы. Неаполитанский король неутомимо гонялся за русскими в поисках приключений. И нашел бы свою смерть, если б не Понятовский:
Авангард Кутузова расположился в Вороново. «Около этого места Мюрат и настиг Кутузова, – рассказывает Филипп де Сегюр. – Двадцать девятого сентября произошла горячая артиллерийская схватка у Черикова. Она принимала плохой оборот для нашей кавалерии, как вдруг явился Понятовский со своим польским отрядом, сократившимся до трех тысяч. Поддерживаемый генералами Пашковским и Князевичем, он смело вступил в бой с 20 тысячами русских. Его ловкая диспозиция и польская отвага задержали Милорадовича на несколько часов. Благородная самоотверженность польского князя расстроила последнее и самое большое усилие русского генерала. Схватка была настолько горячая, что Понятовский во главе только сорока кавалеристов, случайно обезоруженный, начал осыпать атакующую колонну неприятеля ударами кнута, но с такой стремительностью, что она пришла в замешательство и поколебалась. Он прорвал ее и одержал победу, которую наступившая ночь сохранила ему».
Мюрат дорого заплатил за свою самонадеянность. В итоге первой, после Бородинского сражения, значительной битвы русской армии в качестве трофеев достались 38 орудий, одно знамя, 1500 пленных и большой обоз; погибли два генерала – Фишер и Дери. Немало досталось и полякам. Федор Глинка передает следующее событие, имевшее место на третий день после битвы:
«Как живуч может быть человек!.. Сегодня поехал генерал Милорадович, и мы все за ним, осматривать передовые посты, оставшиеся на том самом месте, где было сражение. В разных местах валялись разбросанные трупы, и между ними один, весь окровавленный, казалось, еще дышал. Все остановились над ним.
Этот несчастный за три дня пред сим оставшийся здесь в числе мертвых, несмотря на холодные ночи, сохранял еще в себе искру жизни. Сильный картечный удар раздробил ему половину головы: оба глаза были выбиты, одно ухо, вместе с кожей и частию черепа, сорвано; половина оставшейся головы облита кровью, которая густо на ней запеклась, и за всем тем он еще жил!.. Влили ему в рот несколько водки, игра нервов сделалась живее…
«Кто ты?» – спрашивали у него на разных языках. Он только мычал. Но когда спросили, наконец: «Не поляк ли ты?», он отвечал по‑польски: «Да!» «Когда ранен?» – «В последнем деле, то есть третьего дня». – «Чувствуешь ли ты?» «Бывают минуты, когда чувствую – и мучусь!» – отвечал он с тяжким вздохом и просил убедительно, чтоб его закололи. Но генерал приказал дать ему опять водки и отвезти в ближайшую деревню».
Лабом также подтверждает, что поляки спасли от полного разгрома Неаполитанского короля:
«С большим волнением ждали мы возвращения нашего посла из Петербурга. Пребывая в убеждении, что результат переговоров будет положительным, наша армия расслабилась и, воображая себя в полной безопасности, пренебрегла необходимыми мерами предосторожности. Воспользовавшись нашей беспечностью, 18‑го октября неприятель напал на кавалерию короля Неаполя, находившуюся совсем недалеко от Тарутино, разгромил артиллерийский парк и увез с собой двадцать шесть пушек. Эта атака произведенная в тот момент, когда кавалерия занималась фуражировкой, оказалась роковой для этого подразделения, и без того уже значительно уменьшившегося. Его остатки все еще продолжали сопротивляться врагу, но с помощью подоспевших польских полков им удалось отбить захваченные пушки».