ель не пробрался в Калугу по Медынской дороге, было важная погрешность, которая могла бы иметь самые опасные следствия, если бы Наполеон вовремя приметил оную, – оценивает действия Кутузова Д. Бутурлин. – В самом деле, через сие необдуманное отступление россияне открывали неприятелю прямую дорогу из Малоярославца в Медынь, и давали ему возможность направить свое отступление через города: Медынь, Юхнов и Ельню, на Смоленск, проходя местами, нисколько еще не потерпевшими от бедствий войны…
По странному случаю, достойному примечания, обе противные стороны производили отступление свое в одно время. В ночь с 14‑го на 15‑е (ст. ст.) октября генерал Милорадович приказал своему арьергарду отступить к деревне Афонасьевой, дабы сблизиться с армией, и в то же время маршал Даву, оставив Малоярославец, возвратился за реку Лужу и следовал к Боровску».
Противники, накануне с необыкновенным упорством дравшиеся за Малоярославец, теперь шарахнулись от него в разные стороны, Наполеон не осмелился воспользоваться ошибкой Кутузова.
И все же… Слишком уж предусмотрительное отступление Кутузова по Калужской дороге спасло утомленную армию Наполеона от активного преследования. Только казаки всегда сидели на хвосте уползавшего французского удава.
Казаки более всех доставят неприятностей отступающей наполеоновской армии, но их атаман – генерал Платов – заплатил под Малоярославцем за свои успехи – и прошлые и будущие – самую страшную цену. Рассказывает Эжен Лабом:
«С первого дня этой кампании сын атамана Платова, сидя на превосходном белом коне, доставленном из Украины, был верным соратником своего отважного отца и всегда шел впереди всех казаков. О его мужестве и бесстрашии нам часто рассказывали те, кто шел в авангарде. Этот прекрасный молодой человек был кумиром своего отца и надеждой своего воинственного народа, который, как ожидалось, в будущем будет подчиняться ему. Но судьба распорядилась иначе. В отчаянной кавалерийской стычке между князем Понятовским и атаманом Платовым у Вереи, поляки и русские, подогреваемые извечной ненавистью, сражались яростно. Возбужденные духом битвы, они не желали уступать друг другу ни в чем, и обе стороны потеряли многих храбрецов, благополучно переживших множество сражений. Платов, видя, как гибнут его лучшие солдаты, забыл о своей безопасности и оглянулся вокруг, ища своего любимого сына. Тут и наступил момент, когда несчастный отец почувствовал, что жизнь иногда бывает хуже смерти. Несчастный юноша вернулся из самой гущи боя и готовился начать новую атаку, когда его пронзила уланская пика.
В этот момент появился его отец и, желая помочь, кинулся к нему. Увидев своего любимого отца, сын глубоко вздохнул и, наверное, в последний раз заверил бы его в своей любви и верности, но в тот момент, когда он попытался заговорить, силы оставили его, и он умер. А Платов, не в силах сдержать слез, удалился в свою палатку, чтобы дать волю своим чувствам. Ему казалось, что жизнь кончена, он закрылся и никого не желал видеть. Наутро появились казачьи командиры, они горевали и просили атамана позволить им оказать последние почести его сыну. Отважный молодой человек, лежал на медвежьих шкурах. Каждый командир становился на колени и почтительно целовал руку юноши, который, если бы не преждевременная смерть, стал бы одним из величайших героев. После того, в соответствии с их обычаями, была панихида, а потом, уже без участия отца, они торжественной процессией отнесли его тело на ближайший, поросший кипарисами холм, где его следовало похоронить.
Казаки, выстроились вокруг могилы и стояли молча, опустив головы. И в тот момент, когда земля навсегда разлучала их с сыном своего вождя, они дали ружейный залп. Затем, держа лошадей под уздцы, они медленно и торжественно сделали круг вокруг могилы, держа пики острием к земле».
Отступление Великой армии
Упорные бои за Малоярославец показали, что французы отнюдь не утратили боевой дух, и еще могут сражаться и побеждать. Кутузов закрыл дорогу Великой армии в южные не разоренные губернии и предоставил неблагоприятной местности – от Малоярославца до западной границы России – и климату довершить то, что можно было достичь взаимным пролитием многих рек крови. Волей неволей, французская армия повернула на хорошо знакомую старую Смоленскую дорогу, окрестности которой накануне сама и превратила в пустыню.
Старый русский полководец не ошибся в своих расчетах. Первый мороз, недостаток продуктов первой необходимости, катастрофический падеж лошадей, неимоверная усталость и постоянно кружащиеся подле отступающих колонн и обозов казаки неумолимо делали свое дело вернее русских штыков.
Недобрые симптомы начали проявляться у Вязьмы. 1‑й корпус, находившийся под началом маршала Даву, отступал под давлением казаков. При переходе по мосту через реку французов и вовсе охватила паника. Соседним подразделениям пришлось спасать подчиненных одного из самых успешных маршалов Наполеона. Коленкур особо отмечает это неприятное новшество:
«Недолго длившийся беспорядок обратил на себя внимание потому, что доблестные пехотинцы 1‑го корпуса впервые покидали свои ряды, вынудив своего непоколебимого командира уступить неприятелю. Я касаюсь этих прискорбных фактов, потому что именно с этого момента начинается дезорганизация нашей армии и все наши несчастья, 1‑й корпус, корпус, который в начале кампании был самым многочисленным, самым образцовым и соперничал с гвардией, сделался самым дезорганизованным, и это зло продолжало расти. Понятовский, вице‑король и Ней продолжали драться, как и в наши счастливые дни».
О том, что под Вязьмой началось разложение армии, и виновником стал 1‑й корпус, свидетельствует и Цезарь де Ложье:
«Страшные биваки! Ужасные ночи!
Ввиду загроможденности дороги движение еще более замедляется, а холода становятся все сильней и сильней. Очень много людей больных, раненых или слишком слабых для того, чтобы следовать за войском, начинает отставать. Сперва они бросали только свои мешки, потом оружие, в надежде, что им будет легче идти, и что они смогут не отставать от своих частей; идя вперемешку, в беспорядке, они еще не хотят поддаваться и в отчаянии делают сверхчеловеческие усилия, чтобы не терять из виду арьергард, но, в конце концов, падают… Бог знает, какова будет их участь!»
Корпус Понятовского идет в авангарде, но ввиду того, что войско Даву совершенно не в состоянии дать отпор нападавшему неприятелю, поляки вынуждены развернуться и двигаться на выручку французам. Собственно, соплеменников Наполеона спасали те народы, которые они презирали в начале компании. Поляки, итальянцы оказались мужественнее и терпеливее горделивых французов:
«Мы храбро сопротивляемся, – рассказывает итальянский офицер, – но корпус Даву, деморализованный усталостью и всякого рода лишениями, которые ему приходилось переносить со времени выхода из Малоярославца, уже не держит себя так блестяще, как за все время кампании. Неприятель это замечает, становится отважнее и усиливает артиллерийский огонь. С нашей стороны дурное состояние наших лошадей задерживает движение артиллерии. Убежденный в своем превосходстве, Милорадович делает еще одно сильное нападение, стараясь охватить оба наши крыла. Но итальянские стрелки, баварцы и польские уланы (хотя лошади под уланами и были очень плохи) решительно устремляются навстречу русским и обращают их в бегство».
Войско Даву продолжало быстро деградировать, и, после переправы через Березину, по словам Коленкура, «1‑й корпус существовал только в лице знаменосцев, нескольких офицеров и доблестных унтер‑офицеров, не покидавших своего маршала».
Поляки по выходе из Смоленска, по‑прежнему идут в авангарде наполеоновской армии. Польский корпус теперь ведет прославившийся в Египетской компании генерал Зайончек: он заменил раненого при падении лошади Понятовского.
Но и с этого момента далеко не все покорно умирали на дорогах, ведущих от Москвы до западных границ России, как сложилось мнение об отступлении Великой армии.
Действительно был падеж лошадей, но кто вовремя позаботился о своих четвероногих друзьях, то и не потерял их. Коленкур приводит цифры касательно императорского обоза. В России Наполеона обслуживали 715 верховых и упряжных лошадей. Так как перевозимых вещей у императора было предостаточно, то и нагрузка на лошадей была немалая – причем, обозу приходилось спешить за стремительно передвигающимся императором. «И, однако, – пишет Коленкур, – когда 8 декабря мы прибыли в Вильно, то из этих 715 лошадей, с которыми мы начали кампанию, павших оказалось только 80, из них 73 упряжные лошади. Падеж лошадей стал чувствительным только после перехода через Неман, а в особенности после прибытия в Инстербург; отсюда видно, что падеж был результатом слишком обильной кормежки лошадей без предосторожностей, необходимых после только что перенесенных жестоких лишений и крайнего изнурения. При некоторых предосторожностях можно было бы избегнуть этого падежа».
В мемуарах участников Русского похода можно найти и жуткие истории, от которых стынет в жилах кровь. Например, граф Филипп де Сегюр пишет, что французы не брезговали питаться телами своих товарищей. Но… Следует учитывать, что и старая аристократия и новое наполеоновское дворянство после поражения своего кумира желали найти место под солнцем при Бурбонах. А лучший способ для этого – очернить Наполеона. Сегюра опровергает барон де Марбо, утверждая, что не существовало никакого повода для людоедства:
«По краям дороги валялось достаточно палых лошадей, чтобы солдатам приходилось думать о каннибализме. Кроме того, большой ошибкой было думать, будто в этих местностях совершенно отсутствовала провизия, потому что провизии не хватало только в местах, расположенных вдоль самой дороги. Дело в том, что окрестности дороги были опустошены уже тогда, когда армия шла на Москву. Но поскольку она в то время неслась как ураган и не удалялась от дороги в сторону, да к тому же с той поры урожай был уже убран, то местность пришла в себя после прежних реквизиций. Достаточно было отправиться на расстояние 1 или 2 лье от дороги, чтобы найти кое‑что из продуктов».