«Вечером прибыли тысяча двести русских пленных, конвоируемые португальским батальоном. Майор, который ими командовал, отыскал на дороге трех жеребят; он отдал их для пропитания пленным, а то эти несчастные ссорились из‑за кусков трупов. Португальцы будто бы получили приказ расстреливать русских, которые не могут идти; поэтому они приставляли дула своих ружей к головам тех, кто не мог больше идти – и разлетались мозги всех этих изможденных людей; они делали это с жестокостью, а кроме того неумело; если бы они пристреливали их на краю дороги, то можно было бы подумать, что это трупы людей, попытавшихся убежать; они же совершают свои милые экзекуции посреди дороги. Боюсь, что такое варварское поведение вызовет по отношению к нам беспощадную месть».
Не известно, добрался ли кто‑нибудь из этого батальона до западной оконечности Пиренейского полуострова, но пока неистощимые на выдумки португальцы продолжали развлекаться. Как рассказывает другой автор – сержант Бургонь, они предлагали желающим необычное зрелище:
«… к нам подошёл погреться один португальский унтер‑офицер. Я спросил, где его полк. Он отвечал, что его полк распался, а он получил приказ конвоировать 700 или 800 русских пленных. У них не было пищи, посему им пришлось поедать друг друга. Буквально сразу, когда один из них умирал, остальные резали его на куски и съедали. Он предложил мне посмотреть самому, но я отказался. Эта сцена происходила в каких‑нибудь ста шагах от нас. Несколько дней спустя, стало известно, что этих пленных бросили, поскольку их нечем было кормить».
После ожесточенных боев за Малоярославец, Кутузов вынудил Наполеона вернуться на разоренную Смоленскую дорогу. Французские продовольственные отряды и бродившие мародеры нещадно уничтожались; Великая армия платила той же монетой. Капитан инженер‑географ Лабом описывает некоторые подробности отступления армии:
«Уже наступала ночь, когда мы прибыли в Уваровское (26 октября); удивительно было видеть деревни в огне. Мы захотели выяснить причину этого и узнали, что был отдан приказ, сжигать все находившиеся на нашей дороге (деревни). В этом селе, где мы находились, имелось поместье, которое, хотя и было деревянным, по своей величине и великолепию напоминало самые красивые дворцы Италии. Богатство его меблировки соответствовало красоте его архитектуры; там можно было видеть известные картины, очень дорогие канделябры и множество хрустальных люстр, которые при полном освещении превращали его апартаменты в подлинно восхитительное жилище. Но все эти богатства не пощадили, и на следующий день нам поведали, что солдаты не захотели просто поджечь это поместье, найдя этот способ слишком медленным, а вздумали его взорвать, подложив в нижний этаж ящики, наполненные порохом.
Деревни, которые за несколько дней до этого давали нам приют, были теперь сожжены. Их теплый еще пепел, разносимый ветром, прикрывал трупы множества солдат и крестьян; там виднелись также зарезанные дети, лежали трупы девушек, убитых в том же самом месте, где их изнасиловали».
Поляки продолжали добросовестно сражаться; многочисленные авторы мемуаров, записок, сочинений не сообщают о каких‑либо позорных бесчинствах и жестокостях с их стороны. Хотя… кушать хотелось и им, а отступающая наполеоновская армия голодала. Российский поручик Радожицкий зашел в разграбленную церковь в отвоеванном у французов Малоярославце. Там он нашел «почти столетнего, седого, измученного, с подбитыми глазами, едва движущегося старца – церковного старосту». Накануне последний стал свидетелем разграбления врагами родной церкви. «Между тем, – передает Радожицкий рассказ старосты, – сам старец спрятался в каморку, под ризы, но алчный враг, всюду обшаривая добычи, добрался и до него. Бедного старика вытащили на середину: иной грозил ему штыком, другой саблею; стали его бить и допрашивать по‑русски, где спрятан хлеб и деньги? Объятый ужасом, старец не мог им ничего отвечать; его хотели было заколоть, но один поляк сказал: «Что марать саблю в крови бездушного? Бросьте его!» – Потом, видно, враг узнал о приближении русского воинства; тотчас поднялась в городе тревога, забили в барабаны, и все нечестивцы из церкви повыскакивали вон».
Война на белорусских землях
На рубеже Смоленской и Могилевской губерний Кутузов отдал войскам приказ следующего содержания:
«Вступая с армией в Белоруссию, в тот край, где при нашествии неприятеля некоторые из неблагоразумных, пользуясь бывшими замешательствами, старались разными лживыми уверениями ввести в заблуждение мирных поселян и отклонить их от священных и присягою запечатленных обязанностей законному их Государю, я нахожу нужным всем армиям, мною предводительствуемым, строжайше воспретить всякий дух мщения и даже нарекания в чем‑либо жителям белорусским, тем паче причинение им обид и притеснений.
Напротив, да встретят они в нас, яко соотчичи ваши и подданные Всемилостивейшего Государя вашего, братьев, защитников от общего врага и утешителей во всем том, что они потерпели в кратковременную бытность под игом чуждой и насильственной власти. С пришествием нашим да водворятся между ними тишина и спокойствие. Обывателям же белорусским объявляется отнюдь не делать неприятелю никаких пособий, ни прямым, ни посторонним образом, ниже способствовать ему известиями, и кто от сего времени в противность сего поступит, сужден будет и казнь получат по военным законам; добрым же поведением их и послушанием сему приказу могут они загладить и те впечатления, которые некоторые из них поступками своими о себе подали».
Кутузов не пользовался особенной любовью императора Александра, и был назначен главнокомандующим отчасти потому, что войну Отечественную должен был возглавить русский. На то время русской армией в основном командовали немцы (впрочем, это не значит, что воевали они плохо). Кутузовским методом ведения войны были недовольны в Петербурге – там жаждали скорых и громких побед, медлительность престарелого военачальника часто выводило из себя императора и его вельмож. Однако в отношении всеобщего прощения мятежных российских областей император полностью поддержал главнокомандующего. Получив копию приказа Кутузова, Александр удостоил его следующего рескрипта:
«С особенным удовольствием вижу я в приказе, отданном вами при вступлении армии в Белоруссию, точное и скорое исполнение воли Моей, изъявленной вам по отбытии вашем из столицы. Благодарю вас за своевременное принятие мер к сохранению обоюдного согласия между обывателями и войсками, и к забвению прошедших заблуждений, в кои увлечены были первые лживыми обещаниями всеобщего врага о восстановлении их отечества. Я уверен, что известной попечительности вашей о благе общем не оставите вы наблюдать за исполнением оного во всей силе, как по военной, так и по гражданской части».
Кстати, первыми жителями Белоруссии, понесшими жестокое наказание за сотрудничество с Наполеоном, были отнюдь не белорусы, литовцы или поляки. Изворотливые евреи заплатили жизнями за то, что хитрость Наполеона оказалась выше их собственной. Инцидент произошел при форсировании Березины. Здесь армия Бонапарта была зажата со всех сторон армиями Кутузова, Чичагова и Витгенштейна. Спасти ее могло только чудо, и французские стратеги использовали множество уловок, чтобы скрыть истинное место форсирования Березины и избежать западни. Одну из них, описывает Филипп де Сегюр:
«… генерал‑аншеф генерального штаба Лоранс приказал привести к нему нескольких евреев; он внимательно расспрашивал их об этом переходе и о дорогах, ведущих оттуда к Минску. Потом, проявив полное удовлетворение их ответами, он сделал вид, что убежден, что нет лучшего перехода, удержал в качестве проводников некоторых из этих изменников, а остальных приказал проводить за наши аванпосты. Но чтобы быть еще более уверенным, что они ему изменят, он заставил их поклясться, что они пойдут впереди нас по направлению к устью Березины, чтобы извещать нас о передвижениях неприятеля».
В ту же ночь трое из этих евреев бежали к Чичагову, и, рассчитывая на великую награду, сообщили ему «важнейшие» сведения: французы будут переправляться через Березину возле Ухолод. История сохранила два имени из троих евреев: Мовша Энгельгардт и Лейба Бенинсон. Поверивший им Чичагов бросился со всей армией к указанному месту, а Наполеон тем временем навел мосты у Студянки и благополучно начал переправлять войско. Слишком поздно понявший обман, Чичагов приказал повесить всех троих евреев.
Согласно гениальному плану Кутузова армии Витгенштейна и Чичагова должны устремиться к Березине и перекрыть дорогу Наполеону к отступлению. Император Александр надеялся здесь, ни много ни мало, изловить самого Наполеона и собственноручно писал Чичагову:
«Вы видите, как необходимо вам стараться о соединении с графом Витгенштейном в окрестностях Минска, или Борисова, и встретить армию Наполеона лицом к лицу, в то время когда князь Кутузов преследует ее. Предоставляю вашему усмотрению выбор средств, удобнейших для достижения цели, чтобы не выпустить Наполеона из наших границ и уничтожить его армию, поставя ее между вами, князем Кутузовым, графом Витгенштейном и Эртелем. Рассчитывайте расстояние и время. 20 октября был Наполеон у Гжатска, а вы 10‑го между Брестом и Слонимом; следственно, вы можете поспеть в настоящую пору. Подумайте, какие следствия произойдут от того, если Наполеон вырвется из России и сформирует новую армию».
На берегах этой реки должна закончить свой путь Великая армия. (Другое дело, многие обстоятельства внесут свои препятствия в дело осуществления превосходного плана: огромное расстояние, плохая связь между армиями и сам Наполеон.) Тем не менее, на белорусских землях все пришло в движение.
Чичагов покинул окрестности Бреста и принялся исполнять свою часть высочайшей диспозиции. Появление русской армии у Несвижа вызвала переполох и недоумение у населения края:
«При виде русских войск, бодро шедших вперед, исполненных живейшим желанием сразиться, жители были крайне удивлены, – описывает впечатление местных обывателей Михайловский‑Данилевский. – Основываясь на лживых известиях, распространяемых Наполеоновыми управлениями в западных губерниях, полагали они, что Литовский край совершенно и навсегда очищен от русских, были уверены, что наши войска, разбитые, рассеянные Наполеоном, бродили около Москвы. Ничего не зная о поражениях французской армии и бегстве самого Наполеона, они едва верили глазам своим, когда посреди них показалась Дунайская армия, спешили сжигать мятежнические воззвания, газеты, прозрачные картины, горевшие при иллюминациях, когда праздновали вступление Наполеона в Москву; национальная гвардия прятала оружие и кокарды и разбегалась по домам».