Удивительно было то, что среди всеобщего хаоса Вильно сохранилось от разорения и пожаров. На всем пути от Москвы до Немана литовская столица была единственным уцелевшим городом, через который прошли две противоборствующие армии. Отношение к Вильно осталось прежним: наполеоновская армия считала его своим братским городом, а русской армии было строго приказано: не причинять литовцам вреда.
Наскоро завалив литовскую столицу собственными трупами, жалкие остатки Великой армии продолжили бегство – если можно назвать этим действием шествие голодных обмороженных теней в оборванных мундирах наполеоновской армии.
После выхода из Вильно Цезарь де Ложье определяет численность Великой армии в 5000 человек. Причем, последние мили ее пути по русской территории стоили огромнейших потерь. Источники дружно упоминают злосчастную Панарскую гору. Глубокий снег и ледяная кора сделали эту небольшую возвышенность в двух милях от Вильно непроходимой для людей, а тем более, для лошадей.
«Не имея достаточного количества сил, чтобы сопротивляться русским, число которых все увеличивалось, и, сознавая полнейшую невозможность перетащить на Панарскую гору все скопившиеся экипажи, – рассказывает Цезарь де Ложье, – Ней дал приказ полковнику Тюренну, камергеру императора, открыть все ящики с казной и разделить деньги между всеми, кто их только захочет.
Всемогущий рычаг всех человеческих деяний, корыстолюбие, сделало свое дело. Забывая опасность, все жадно бросаются к деньгам. Жадность доходит до того, что никто уже не слышит ни свиста пуль, ни неистовых криков казаков, мчавшихся под предводительством четырех русских генералов».
И тут происходит удивительный эпизод братания злейших врагов в этой войне: казаков и французов. Алчность их соединила, и пока не исчезло все золото, противоборствующие стороны увлеченно набивали свои ранцы и мешки желтым металлом, совершенно позабыв друг о друге, и вообще, о войне. Так, совместными усилиями они разграбили наполеоновскую походную казну – шесть миллионов золотом и серебром.
Среди всеобщего бегства маршал Ней добровольно принял на себя командование арьергардом. Он единственный пожелал защищать тех несчастных, которые еще могли двигаться, которые еще хотели спасти собственные жизни, которые надеялись достичь Шампани, Прованса, Гаскони. На огромное количество обреченных, которым была безразлична собственная судьба, никто не обращал внимания.
Ней никогда не теряет присутствия духа, бесстрашие маршала вселяется в окружающих его солдат. В Вильно, среди всеобщего хаоса, смерти, пьянства, обжорства, уныния, безысходности, почти тридцатиградусного мороза за его спиной встают железные бойцы, готовые сражаться и побеждать, не зависимо от того сколько их будет в строю: десять тысяч или десять человек. Сержант Бургонь случайно оказался у дома, где остановился Ней. Солдаты рассказали ему, «что к маршалу приходил немецкий генерал и советовал ему уехать, чтобы не нарваться на русских. В ответ маршал, указывая на сотню гренадеров, гревшихся у костра во дворе, сказал, что с ними он может позволить себе посмеяться над всеми казаками России, и что он останется ночевать в городе.
Я поинтересовался, сколько телохранителей у маршала.
– Около шестидесяти, – отвечал сидящий на своем барабане барабанщик, – и еще шестьдесят присоединились к нам здесь. Я был с маршалом с момента перехода через Днепр и, прикрывая его собой, мы громили этих собак – казаков. Черт подери, если бы не было так холодно и, если б я не обморозил руки, я бы каждый день ходил в атаку».
После Вильно сержант Бургонь обмороженный, еле живой уже не надеялся пройти последние мили, чтобы выбраться из негостеприимной России; сил хватало лишь на то, чтобы… восхищаться бесстрашным маршалом:
«Я вылез из фургона, посмотрел в сторону, откуда доносились крики, и увидел маршала Нея – во главе арьергарда, с ружьем в руках. Заметив его, русские разбежались кто куда. Те, кто бросился направо, наткнулись на огромный ров, наполненный льдом и снегом. Одни попытались преодолеть его верхом, другие растерялись и остановились. Арьергард захватил несколько лошадей, таким образом, превратив кавалеристов в пехотинцев. Впоследствии всех их оставили на дороге. Что поделаешь, мы не в состоянии были их содержать.
Я никогда не забуду того потрясающего впечатления, которое производил маршал – его великолепное отношение к врагу и уверенность, вселяемую ним в несчастных больных и раненых. В тот момент он был подобен героям древности. В последние дни катастрофического отступления именно он стал спасителем остатков армии».
И вот Ковно – последний город на краю российской империи. Кто дошел до города, с которого начался многообещающий поход? Кто оказался среди этой несчастной толпы, которая ранее называлась Великой армией?
«Два короля, один принц, восемь маршалов с несколькими офицерами, пешие генералы, шедшие без всякого порядка и свиты, наконец, несколько сот человек еще вооруженной Старой гвардии составляли остатки ее: они одни представляли ее!
Или, вернее, она все еще вся дышала в маршале Нее. Товарищи! Союзники! Враги! Обращаюсь к вашему свидетельству: воздадим памяти несчастного героя тот почет, которого он заслуживает; фактов достаточно».
Восхитимся же и мы вместе с Филиппом де Сегюром мужеством нашего далекого врага – маршала Нея; также как римляне восхищались мужеством гениального Ганнибала, терзавшего их родину долгих 17 лет.
«Этот маршал нашел в Ковно отряд артиллерии, триста немцев, составлявших местный гарнизон, и генерала Маршана с четырьмястами человек; он берет командование над ними. Сначала он обошел город, чтобы познакомиться со своей позицией и увеличить силы, но нашел только раненых, которые, плача, пробовали следовать за ними…
Несколько тысяч солдат покрывали площадь и некоторые улицы; но они уже окоченели около винных магазинов, которые разгромили, в которых вкусили смерть, надеясь найти жизнь. Вот единственная помощь, которую оставил ему Мюрат. Ней видел себя одиноким в России с семьюстами иностранными рекрутами. В Ковно, как после разгромов в Вязьме, Смоленске, на Березине и в Вильно, снова ему доверили честь нашего оружия и всю опасность последнего шага нашего отступления: он принял ее!
Четырнадцатого декабря, на рассвете, началась атака русских. В то время как одна из их колонн внезапно появилась на виленской дороге, другая перешла Неман по льду выше города, вступила на прусскую землю и, гордясь тем, что первой перешла русскую границу, пошла на ковенский мост, чтобы закрыть Нею этот выход и отрезать всякое отступление.
Первые выстрелы в Ковно раздались у Виленских ворот; Ней поспешил туда, он хотел прогнать пушки Платова своими, но нашел свои орудия уже заклепанными, артиллеристы же бежали! Взбешенный, он с шашкой в руке бросился на командовавшего офицера, и он убил бы его, если бы не адъютант, который отклонил удар и помог этому несчастному убежать.
Тогда Ней призвал свою пехоту; но из двух славных батальонов, составлявших ее, только один взялся за оружие: это были триста немцев гарнизона. Он разместил их, ободрил, и когда неприятель приблизился, хотел уже приказать открыть огонь, как вдруг русское ядро, уничтожив палисад, раздробило бедро их начальнику. Этот офицер упал, и, не колеблясь, чувствуя, что он погиб, хладнокровно взял пистолет и перед своим войском прострелил себе голову. При виде такого отчаяния солдаты его пришли в ужас и смятение, все бросили свое оружие и обратились в беспорядочное бегство!
Ней, которого все оставили, не покинул ни своего хладнокровия, ни своего поста. После бесполезных попыток остановить этих беглецов, он подобрал их еще заряженное оружие. Маршал превратился в солдата и сам выступил против тысяч русских. Его отвага остановила их; она заставила покраснеть нескольких артиллеристов, которые последовали примеру своего маршала, и дали время адъютантам Геймесу и Жерару собрать тридцать человек солдат, вывезти вперед два‑три легких орудия, а генералам Ледрю и Маршану время собрать оставшийся у них батальон.
Но в этот момент началась вторая атака русских, за Неманом, около ковенского моста; было полчаса третьего. Ней послал Ледрю и Маршана с четырьмястами человек сохранить этот мост. Сам же он, не отступая ни на шаг, не беспокоясь более о том, что творится сзади него, продержался во главе тридцати человек до ночи около ворот, ведущих в Вильно. Тогда он прошел через Ковно и Неман, продолжая сражаться, отступая, а не убегая, идя сзади всех, до последнего момента поддерживая честь своего оружия, и в пятый раз за сорок дней и сорок ночей жертвуя своей жизнью и свободой, чтобы спасти еще несколько французов! Он, наконец, последним из Великой армии вышел из гибельной России, показав миру ничтожество счастья перед великой отвагой, доказав, что для героя все ведет к славе, даже самые великие поражения!»
Маршал Ней сражался до тех пор, пока враги не осознали тщетность попыток уничтожить это неуязвимое существо и не убрались с его пути, либо были им сметены, словно хлебные крошки со стола; смерть косила всех вокруг, но не могла приблизиться к человеку, привыкшему смотреть ей в лицо.
Генерал Дюма пишет:
«Вырвавшись из окаянной России, я отдыхал на своей квартире в Вильковишках, как вдруг ко мне вошел человек в коричневом сюртуке, с длинной бородой и красными сверкающими глазами.
– Вы меня не узнали, – спросил он.
– Нет! Кто вы?
– Я арьергард Великой армии – маршал Ней».
Действительно – при нем никого не было, кроме генерала Жерара.
Сограждане отплатят Мишелю Нею той наградой, которой обычно удостаиваются истинные герои. «Храбрейший из храбрых» будет расстрелян в Париже 7 декабря 1815 г. Отнюдь не враги осудят его на смерть, он отправится на казнь по приговору палаты пэров, членом которой был сам. Среди поставивших свои подписи под приговором были и его браться по оружию, живые свидетели его подвигов: Периньон, Серюрье, Виктор, Мармон. Перед расстрелом маршал Ней отказался стать на колени и не позволил завязать глаза; он встретил смерть как настоящий солдат: глядя ей в глаза.