тревожить, иначе австрийцам придется силу отражать силою.
В тот день, когда австрийцы покинули Россию, саксонцы Ренье также без кровопролитья перешли Буг.
В Польше австрийцы стали серьезной помехой для дальнейших действий русской армии. Потому Кутузов продолжил переговоры с князем Шварценбергом. Наконец, было заключено перемирие на неопределенное время, и австрийцы медленно начали откатываться к границам Галиции. Варшава, которую было предписано защищать Шварценбергу, фактически им же сдавалась без боя. Польский корпус Понятовского мог бы побороться за свою столицу, но согласно диспозиции, направлялся к Кракову. Русскому войску оставалось только сменить уходящих австрийцев и занять Варшаву.
Желание высокого генералитета скрыть разгром Великой армии поставило в тупик не только Шварценберга и Ренье в Белоруссии; многочисленный и вполне боеспособный корпус Макдональда оставался в Курляндии – а ведь ждать ему было нечего, кроме собственной гибели. «Между тем, – описывает глупейшую забывчивость французов Богданович, – при отступлении главной квартиры Наполеона от Березины к Вильне, озабоченные бедствиями «Великой армии», позабыли известить Макдональда о своем отступлении. Первые сведения о невзгодах французских войск получил он из наших официальных известий о военных действиях…»
Войска маршала Макдональда на две трети состояли из пруссаков – они сражались хорошо, пока дела у Наполеона складывались неплохо. А когда не стало Великой армии, когда французский император более всего был озабочен собственным спасением, то и прусские генералы предпочли бессмысленной борьбе наиболее логичное – переговоры с русскими военачальниками. Им тем легче было договориться, что на русской службе находилось множество прусских офицеров.
Макдональд напрасно ждал в Тильзите колонну генерала Йорка 28 декабря; напрасно маршал провел в ожидании 29 и 30 декабря. Ни один из ординарцев и шпионов, посланных на поиск прусских частей, не вернулся. И лишь опасность быть совершенно отрезанным от Кенигсберга заставила Макдональда в ночь с 30 на 31 декабря продолжить отступление.
В пути Макдональд получил известие, что Йорк и Массенбах заключили собственное перемирие с русскими; таким образом французский маршал без битвы и единого выстрела лишился шестнадцати тысяч человек при сорока восьми орудиях. В корпусе Макдональда кроме французов осталось еще пять тысяч поляков; впоследствии они примут участие в обороне Данцига.
Ключи от Варшавы
Мюрат, которому Наполеон поручил командовать остатками Великой армии, отказался от этой чести, как только перешел границу России. Он направился в свое Неаполитанское королевство.
Обязанности Мюрата принял на себя Евгений Богарне. Ему удалось собрать около 12 тысяч солдат в некое подобие войска. Богарне разделил остатки некогда грозной армии на три дивизии: одну французскую и одну из поляков – они стояли в Познани, баварская под началом Вреде расположилась у Гнезна, а также литовская кавалерия под началом генерал‑майора Гедройца разместилась у Цирке на Варте. Таким образом, Великая армия после неудачного похода на Москву почти наполовину состояла из поляков и литовцев. 25 января 1813 г. из Штетина в Познань прибыли вновь сформированные два батальона Молодой гвардии, которые вместе с двумя батальонами Старой гвардии, находившимися при Богарне, составили резервную дивизию в числе двух тысяч человек под командованием генерала Роге.
Кроме того, поляки и литовцы, которые с корпусом Макдональда воевали на Рижском направлении (бригада князя Радзивилла), вошли в гарнизон, защищавший Данциг. Если бы поляки, разбросанные на огромном пространстве, знали, что австрийцы вовсе не собираются защищать их столицу…
Патриоты пытались разбудить народ, созвать древнее Посполитое рушение – всеобщее ополчение:
«Теперь или никогда, в глазах целого света, должны вы показать привязанность вашу к родной стране, любовь к свободе и то, что вы достойны имени поляков: имени, которое предки ваши с такою честью и славой носить умели», – с пламенной речью обращается к народу Игнаций Ежевский, генерал и маршал народного ополчения в департаменте Плоцком. – Слышите ли, благородные поляки! Звук трубы, зовущий нас под отечественные знамена для защиты родной земли!.. Друзья и братья! Настала минута, в которую должно всем жертвовать, на все отважиться – минута кровавых боев… Стыд и горе тому поляку, который предпочтет спокойствие и цепи рабской жизни трудам и смерти за спасение растерзанного отечества! Я в третий уже раз приемлю начальство над ополчением народным, и всегда в такое время, когда бури потрясают отечество. Последуйте за мною!..»
Но слишком поздно – русские войска мощными потоками непрерывно проникали в герцогство и растекались по его землям. Поздно не только в данный момент, но и на историческом отрезке длиною в полсотни лет. О последних патриотических стремлениях поляков высказывает мнение очевидец и участник событий, русский офицер Федор Глинка:
«Но поздно!.. Это все равно, когда бы кто‑нибудь сзывал народ спасать дом, в котором цела одна только половица, на которой он стоит, а все прочее поглощено пламенем. Теперь уже не время играть рыцарские драмы.
Полякам не на кого пенять в утрате государства своего, кроме самих себя. Тем ли думать о свободе, которые, раздвинув прежде на столь обширное пространство пределы земли своей, лежащей по несчастию в самой средине Европы, и огорчив через то большую часть держав, вдруг предались праздному бездействию извне и раздорам внутри? Роскошь, пороки и нововведения нахлынули к ним со всех сторон. Древние нравы истлели. Твердость духа развеялась вихрями нового образа жизни. Народ оцепенел. Вельможи уснули. Но государство, засыпающее на цветах, пробуждается обыкновенно бурями».
8 февраля русские войска беспрепятственно заняли Варшаву. Шварценберг сдал город по соглашению с Милорадовичем, но, как пишет русский историк Богданович, «для соблюдения чести австрийского оружия и избежания всякого упрека от своих союзников, просил: 1) не признавать пленными больных воинских чинов, лежавших в варшавских госпиталях, какой бы они нации ни были; 2) обращаться с ними человеколюбиво; и в 3) не подвергать взысканию жителей, обнаруживших на словах, либо на деле, враждебное расположение к России».
Милорадович ответил австрийскому князю: «Я испрошу у князя Кутузова разрешение на первую статью: что же касается до последних двух, то по ним не нужно заключать условий, ибо всему свету известно милосердие императора: оно всегда служит основанием поведения русских войск…»
7 февраля из Варшавы к Милорадовичу явилась депутация чиновников и духовенства, в числе которых не было никого из влиятельных дворянских фамилий. Префект встретил русского военачальника хлебом и солью, а ключи от города поднес тот же чиновник, который в 1794 г. вручил их Суворову, утопившему в крови восстание Костюшки.
Милорадович, как и обещал, милостиво обошелся с жителями, и даже освободил столицу поляков от военного постоя. Слишком важным было приобретение, чтобы размениваться на мелочные обиды, накопившиеся у русских к полякам за несколько столетий.
«Покорение Варшавы, – оценивает событие генерал Богданович, – нанесло смертельный удар надеждам польских магнатов, приверженцев Наполеона, и освободило нас от необходимости ослаблять и без того малочисленную армию отделением отрядов для прикрытия с левого фланга нашего пути действий».
Бдительности Милорадовича нисколько не усыпили поднесенные дежурным коллаборационистом ключи от Варшавы, и русские войска соблюдали величайшие меры безопасности. О них рассказывает Богданович:
«По очищении Варшавы от войск Шварценберга, корпуса, состоявшие под начальством Милорадовича, расположились в окрестностях города с соблюдением всех военных предосторожностей. Офицеры и солдаты были отпускаемы в Варшаву не иначе, как по особому разрешению для каждого, да и то днем, на несколько часов; ночью же никому не дозволялось отлучаться в город. Впоследствии – когда войскам доводилось входить в Варшаву целыми частями, то несколько слабых батальонов сводились вместе; на городских площадях и у въездов находились батареи с сильным прикрытием; солдаты не были располагаемы на квартирах поодиночке, а стояли в казенных строениях, большей частью побатальонно. Народная стража была обезоружена благопристойным образом, как предписал Кутузов в повелении о том Милорадовичу. У арсенала и магазинов приставлены караулы. Приказано соблюдать строжайший порядок и не заводить ссор с обывателями и не оскорблять их, ни упреками, ни бранными словами».
Потеряв надежду отбить Варшаву, Понятовский направился к Петрикову, а потом к Ченстохову. В пути его войско увеличивалось за счет присоединявшихся здешних солдат и офицеров, а также бежавших из Варшавы и прочих местностей, занимаемых русскими корпусами.
Вскоре жестокое поражение потерпели литовские части князя Гедройца. Против них направился генерал‑адъютант Чернышев с летучим отрядом казаков при двух орудиях. Чернышев имел не более 500 человек, но беспечность литовского генерала помогла ему одержать внушительную победу.
Гедройц разбросал свой двухтысячный отряд всадников на пространстве более 30 верст. Он надеялся, что тонкий лед реки Варты надежно защищает его части от внезапного нападения.
11 февраля с наступлением ночи отряд Чернышева приблизился к местечку Цирке. Подъемный мост через Варту оказался в поднятом состоянии и охранялся стрелками – это было единственной принятой неприятелем предосторожностью, и Чернышев блестяще ее нейтрализовал. Он отправил по льду реки полковника Ефремова, который внезапно ударил с тыла на охрану моста.
В считанные минуты мост был захвачен казаками, опущен, и по нему весь отряд Чернышева вместе с пушками проследовал в расположение главной части Гедройца. Захваченный врасплох неприятель менее всего помышлял о битве; торжество Чернышева было полным. В плен попал дивизионный генерал князь Гедройц, полковник вместе с сыном, двадцать офицеров и четыреста нижних чинов.