52) пос. Янчер, Кочевский р-н
53) пос. Кудымкар.
Уральская область к приему семей высланных «кулаков» специальной подготовки не вела: «…никаких временных помещений (бараков) для размещения выселенных кулаков не устраивала, а по выгрузке с эшелона их сразу же отправляли дальше – по близости мест постоянного расселения»50. Многие спецпоселенцы в своих воспоминаниях отмечали, что их выгружали прямо под елки, среди леса. Сохранились воспоминания белорусских, русских и украинских спецссыльных, которые жили в тех же поселках, что и спецссыльные поляки.
Анна Константиновна Щелгачева родилась в Белоруссии, в д. Хомичи Калинковицкого района, в 1930 г. была выселена вместе с родителями на Урал в пос. Шанежный Ныробского района. Анна Константиновна так описала прибытие ссыльных в поселок: «…нас [высадили] под открытое небо, под елку; потом уже начали строиться. Дед и бабка умерли, отец у меня умер с голоду в лесу, его привезли уже мертвого с работы, мы с мамой остались вдвоем… Нам тоже несладко было, потому что все нас игнорировали, местное население считало нас кулаками, переселенцами-пакостниками звали. Голод, холод, устроиться на работу некуда, никто нас не принимает, квартиры нет. Потом нашлась одна добрая женщина, она сейчас уже умерла, эта бабушка, она тоже была выслана – с Вижаихи… Она нас приютила у себя на квартире. …Рядом с Шанежной поселок был, Гаревка. Там 200 семей вымерло»51.
Антипина Антонина Ивановна в 1930 г. с семьей была выселена по 3-й категории из д. Ваньково Красновишерского района:
«– Куда увезли?
– В Шанежную.
– Это село?
– Поселок. Его сами сделали наши родители. В тайгу их завезли, лес валили, прямо тут и бараки делали. Ничего прежде не было, одна тайга была.
– А почему Шанежная назвали?
– Речка Шанежная здесь течет. Внизу речка, на горе поселок… Сначала построили комендантскую, комендант там жил, потом вокруг разостраивались. Лес валят и разостраиваются все шире.
– А местное население как относилось к тому, что вы раскулачены, высланы?
– Сначала по-зверски относились, а потом познакомились, привыкли. Папа стал в деревню ходить, все его знали. Охотники, что едут охотиться на Печору зимой, все заедут, у нас переночуют, возвращаются обратно с пушниной – тоже у нас переночуют. Потом мягче относиться к нам стали.
– А зверски – это как?
– Сначала никуда не зайдешь, хлеба куска не попросишь. Пинками прогоняли. Считали, мы поганые люди, мол, под замки лазили, вот нас и выслали. Боялись нас сначала»52.
Вероятно, перед приездом спецссыльных среди местного населения была проведена агитационная кампания, в ходе которой прививалось отрицательное отношение к высланным людям. Но, как видно из воспоминаний, через некоторое время крестьяне понимали, что перед ними не воры, а трудолюбивые люди. В мае 1930 г. сотрудники ОГПУ отмечали дружественные отношения к спецссыльным: «Несколько случаев брака между молодежью ссылки и коренного населения, вообще более дружественные отношения молодежи обеих групп создают угрозу идейного обволакивания и разложения со стороны более культурной ссылки. Эта угроза коми-пермяцкой молодежи и вообще населению со стороны прибывших кулаков до сего времени не имела себе противопоставления в лице углубленной массовой работы местных советских организаций и ячеек»53.
У Елизаветы Алексеевны Козыревой отец работал комендантом в спецпоселке Шанежная в Ныробском районе: «Когда я была маленькая, везли переселенцев, я это очень хорошо помню. Их и везли, они и пешком шли, раздетые, плохо одетые, с ними дети. А потом дети умирали у них… Когда их привозили, ничего не было, лес один был, и они начинали строить землянки, жили, помирали. Некоторые жители, из тех, что поблизости, конечно, им давали питание, но знаете, здесь очень жили бедно, одна картошка была: какое [пропитание] было, тем и делились. Какие у переселенцев были вещи, те местным отдавали. Отец однажды пришел и сказал маме моей: ничего у этих людей не брать. “Если что есть у тебя, Наташа, – говорит он маме моей, – то так дай им поесть”. Потом они начинали строить бараки, в бараках жили. Что еще я запомнила: я, маленькая, ходила к ним в бараки, плясала, и они находили кусочек сахару мне дать. Еще они мне играли: “Чай и сахар, белый хлеб, чай и сахар, белый хлеб”. Я навсегда это запомнила. Больше не было музыки никакой, а они мне пели»54.
Нина Иосифовна Михневич с семьей была выселена с белорусского хутора Жодино на Урал: «До Минска мы ехали на лошадях, а оттуда на поезде до Перми… от Перми до Чердыни пароходы ходили. Нас погрузили и привезли туда, а дальше уже на лошади. Нас из Чердыни увезли на поселок Лобырь, только поселка еще не было, лес был. Вот в лес привезли и свалили под елку. Мать заплакала: “Что же мне тут с детьми, погибать?” Начала упрашивать. И вроде нас опять на подводу посадили и по деревням возили… Купчик, Цидва… Возили-возили по дворам, никто нас не брал. Потом мать хозяйке начала подушки давать: “Вот я вам это дам, это дам” – и хозяйка нас взяла. Это в Цидве. Четверо детей, надо ведь им место найти. Одна хозяйка сжалилась, взяла нас, тут мы и жили зиму. …Начали приезжие лес корчевать, пилить, разрабатывать, стали строить бараки. Вот первый барак они выстроили, дядька Антон с моим отцом были строители хорошие… они выстроили барак и нас отсюда забрали. Еще там стали строить, все больше, больше, и еще людей привозили. Домики там построили, целый поселок – комендатуру, клуб, школу. И пошел поселок, расстроился, такой поселок там разработали, лес раскорчевали. Лошадей завели, сеяли, пахали на лошадях. Расстроили поселок»55.
Иван Матвеевич Будний был выслан с семьей с Кубани: «Везли, как говорят, в телячьих вагонах, все окна запечатаны, забиты, из еды ничего не давали, кормились только тем, что с собою было. По дороге умирали – дети, старики умирали. Приехали в Соликамск. Это было в конце февраля – начале марта. Морозы большущие стояли. Тут и выгрузили. Подъезжали на лошадях местные жители, видимо, они были заранее организованы, и на лошадях везли кого до Чердыни, кого куда-то еще. Нас в Покчу привезли. Мужчины шли большую часть пути пешком, а дети, бабушки, женщины на санях ехали. Привезли в Покчу, сгрузили здесь, почти что выбросили. Расселили по деревенским избам по 2–3 семьи, кто сколько смог принять. Здесь мы жили до весны. А весной отправили дальше. Отца со всей семьей перебросили в Бондюг. …Потом решили организовать этот Лобырь. Туда и свезли. Лес громадный, большущий. Привозили людей и бросали под елки. Кто-то землянки рыл, дело было в середине лета. Это на берегу речушки Лобырь – она так и называлась. Организовывались там землянки, начали строить бараки. Мужчины были все заняты на лесозаготовках. Кормили, конечно, не ахти: 400 граммов хлеба, да и то, если выполнишь норму, – и все. Детям ничего не давали, только тем, кто работал.
– А как же тогда дети должны были жить?
– А так и жили, так и умирали. Умирали каждый день, по многу умирало. Сейчас никто не поверит, но готовили гробы каждый день. Лесопилка там была, и каждый день делали гробы, по 12–15 штук, с запасом на следующий день»56.
Летом 1931 г. на заседании бюро Коми-Пермяцкого окружкома ВКП(б) констатировалось, что многие спецпоселенцы до сих пор не имеют жилья: «…в Гайнском районе построено 119 домов из [необходимых] 1070, в Косинском – 40 из 824 и Кочевском – 27 из 594»57. Такие условия жизни и труда, естественно, вызывали протест среди ссыльного населения. Самым распространенным выражением протеста были побеги с места ссылки, которые приобретали массовый характер. Частыми были коллективные выступления и требования к администрации. Так, 23 июня 1931 г. в Чердынском районе 188 семей окружили здание сельсовета и требовали от уполномоченного ОГПУ отправить их на родину и вернуть все имущество. Конный отряд милиции разогнал собравшуюся толпу58. Летом 1931 г. в Коми-Пермяцком округе было арестовано 79 спецпереселенцев, которые, по сведениям ОГПУ, готовили восстание. Из числа арестованных 13 были поляками, проживающими в спецпоселках Бать-Пашня и Лочь-Сай Косинского района. Восстание готовилось под лозунгами: «Прекращение коллективизации сельского хозяйства; хозяйство каждого мужика переходит в полное его распоряжение; упраздняются хлебозаготовки, мясозаготовки; открывается вольная торговля; освобождение из спецссылки и возвращение на родину; восстановление всех прав для спецссыльных».
Восстание планировалось на 23 сентября 1931 г. В 1933 г. поляки-спецпереселенцы И. И. Зеленко, П. Я. Островко, Б. И. Погонько, М. Ф. Портасенок, Н. И. Стряпко были приговорены коллегией ОГПУ к 5 годам лишения свободы. Ю. А. Виштель, Ю. А. Неверко, А. Т. Шестаков, не дождавшись приговора, умерли в тюрьме59.
Однако в этот период многие поляки приезжали на Урал по собственной воле. Так, Иван (Ян) Станиславович Бархаров, родившийся в местечке Мщенов Блонского уезда Варшавской губернии, во время Первой мировой войны был мобилизован в царскую армию. В 1917 г. уволен из армии по болезни и остался на станции Орша Смоленской губернии работать грузчиком: «…таким образом, я на Родину больше не возвращался и остался на территории СССР». В 1926 г. Иван Станиславович приехал в г. Чусовой по вербовке в лесную промышленность, где обещали большие заработки60. Ян Иосифович Ясинский родился в 1891 г. в Варшаве, поступив на службу в российскую армию, был отправлен в воинскую часть г. Владивосток. Во Владивостоке Ян Иосифович служил до 1918 г.: «Должен сказать, что в 1917 г., месяца через 3–4 после Февральской революции, в г. Владивостоке было организовано Польское консульство, где регистрировались все поляки, желающие перейти в польское гражданство. В числе других зарегистрировался и я и получил документ о том, что являюсь польским подданным. После демобилизации в феврале 1918 г. я остался работать при штабе Владивостокской крепости по вольному найму и работал там до июля 1918-го, т. е. до занятия города чехами. Имея возможность выехать в Польшу, как оформивший свое польподданство, я этой возможности не использовал, потому что: 1) я уже привык к работе в России..; 2) живя в Варшаве, до военной службы я бедствовал и боялся, что мне придется также вновь бедствовать; и 3) здесь я сошелся с одной женщиной, по национальности она полька». Документ о польском подданстве помог Яну Иосифовичу избежать мобилизации в Белую армию. В 1923 г. Ясинский решил поехать на Урал: «…я узнал, что на Урале легче получить работу. …Из г. Читы я доехал до г. Перми и здесь, испытывая затруднения в материальных средствах, я вынужден был остановиться, чтобы получить работу. В течение двух дней я прожил на станции Пермь II, затем встретился с вербовщиком рабочей силы из Чусовского лесничества и записался в число завербованных им рабочих и уехал в Чусовую». В 1931 г. Ян Иосифович уже работал в Перми на Мотовилихинском пушечном заводе