Благополучие длилось недолго. Не прошло и десяти лет после устройства на новом месте, как главу семейства забрали. «Его в 1938-м, в первый месяц, арестовали – и всё, и он исчез. Сказали: приговор – десять лет без права переписки». У детей остались лишь смутные представления об отце: старшему сыну было восемь лет, младшему – четыре. Как признается Лев Иосифович, «у меня остались только редкие проблески воспоминаний о нем…». Конец 1930-х – 1940-е гг. были тяжелыми для всего населения России. Большие трудности пришлось испытать Янине Антоновне и двум ее сыновьям, Льву и Валентину. Времена тягот и лишений оставили заметный след в жизни Льва Иосифовича. Но это и грустные, и приятные воспоминания о детстве: «Во время войны маму отправили на трудфронт. Женщины валили сосны и распиливали их. Посылали тех, у кого не было детей, на валку леса в Дмитровский район, а там неподалеку уже немцы были. Поезда, электрички не ходили. И мама возвращалась домой раз в неделю по рельсам. Приносила бидон кислых щей и буханку хлеба. Вот с тех пор у меня запах щей и черного хлеба – самый лучший запах! Потом мама уходила. Мы, дети, оставались вдвоем. Мне было семь лет, брату – одиннадцать. Вот мы хозяйничали».
Не только хозяйственные и материальные проблемы отягощали жизнь семьи: Янине Антоновне и детям приходилось оправдываться за не совершенные отцом преступления. Основные испытания выпали на долю матери: «Ее считали женой врага народа. Она нигде не могла устроиться на работу. Она не знала, что делать с двумя ребятами. Ее водили на допросы ночью. Чем это заканчивалось, мы не знаем, она никогда не рассказывала. Приходили ночью два солдата… Она оставляла нам мешок сухарей. Так, со страхом, и прожила всю жизнь. Она свою чашу испила до конца».
Главным смыслом жизни в то трудное время для Янины Антоновны оставались дети. И одной из причин неприятностей, навалившихся на семью, она считала польское происхождение. Чтобы вырастить сыновей и уберечь их от бедствий, мать перестала говорить на родном языке, пыталась забыть все «польское»: «Она хорошо говорила на польском языке. Но как отца забрали, она забыла этот язык. Она письма все уничтожила, фотокарточки все уничтожила. Даже стала писать Анна, а не Янина. Полячка превратилась в русскую. Так же, как и я – я уже русским в паспорте был записан».
Тем не менее, но и происхождение, и арест отца сказались на детях, повлияли на важные вехи их жизни, предрешили в судьбе Льва Иосифовича будущую профессиональную деятельность: «Мама хотела меня отдать в Суворовское училище. Но я комиссии не прошел. Хотя и я писал во всех анкетах, что отец умер в тридцать восьмом году, все прекрасно понимали, что это значит. Для мандатной комиссии секретов не было. Потом поступал в артиллерийское училище. Не прошел – якобы из-за зрения. Может быть, и так. Потом поступал в институт лесотехнический. Как мне хотелось быть лесником! Опять не прошел: баллов не хватило. А на самом деле снова мандатная комиссия меня не пустила, я потом это понял. Не очень хотел идти в строительный, но что делать – стал строителем».
Возможно, отречение в советское время от всего «польского» и оторванность от польской культуры повлияли на этническую самоидентификацию Льва Иосифовича: «Я прожил большую часть в России, считаю себя русским». Тем не менее, в глубине души, а, может быть, в генетической памяти он сохраняет приверженность и симпатию к польскому народу: «Я люблю поляков, все польское… Фильмы польские – просто млел от них». Не может уйти бесследно и то, что впитывалось незаметно с детства, что было частью мировосприятия и без чего терялись бы связи между прошлым и будущим – это традиции. Они, как небольшая «частица души» польского народа, продолжают жить и в памяти, и в семейных обычаях. Мать, Янина Антоновна, по обыкновению готовила польские блюда – бигос, всевозможную выпечку. Также, по обычаю или по привычке, украшала дом в праздничные дни, ставила елку на Рождество, пела польские праздничные молитвы и песни, пусть даже и отмечала праздники не по католическому, а по православному календарю. Петь Янина Антоновна особенно любила: «Когда становилось немножко полегче, мама иногда пела. Она хорошо пела. И в концертах самодеятельности участвовала. И пела по-польски песни. Пела со сцены. У нее всегда артистично очень получалось. И всегда за столом поднимала рюмочку. Все-таки у нас, у поляков, есть своя гордость». Янина Антоновна, прожившая большую часть жизни в России, настолько хорошо владела польским языком, что это удивляло даже родственников из Польши. Родные сестры Янины Антоновны, Эмилия и Фелиция, оставались на территории Белоруссии, а брат Валенто закончил Варшавскую консерваторию – он уехал на родину еще в 1920 г. и остался там. В советское время контакты с Польшей были затруднены, связь с братом утеряна. Неожиданные известия о его судьбе семья получила будучи в гостях у родственников в Белоруссии: «Мы нашли ее брата, поляка… Вот были три сестры: тетя Феля, тетя Эмилия и моя мама. Умерла тетя Феля, тетя Эмилия осталась. Мы поехали к ней в гости в Копыльский район Минской области. Познакомились со всеми ее детьми. Одновременно там же, в Белоруссии, находились два поляка – Гарольд и Ева. Мы разговорились и спросили: “Ева, вы поедете в Польшу? У нас там живет мой дядя, Олехнович”. – “Так они у нас на свадьбе играли, это известный музыкант!”».
После этого завязалась переписка. «Когда мы нашли наших родственников, Олехновичей, то первое письмо написала Мария, жена брата. В Москву написала, на польском языке. И мама Янина ответила ей на польском. Богуслав так удивляется: как же вы одна там, где вообще нельзя было разговаривать по-польски, сохранили это умение?..».
Эти радостные события, долгожданные встречи с родственниками снова и снова возвращают Льва Иосифовича Яблошевского к корням, к истории своей семьи, сближают с польской культурой, не дают забыть истоки и здесь, в северном Пермском крае, куда его привела судьба еще в 1966 г. и где он прожил большую часть своей жизни.
…А долгие поиски сведений о судьбе отца все-таки принесли результаты. Семья Яблошевских по крупицам собирала их из разных источников и в конце концов получила точные данные: «Когда в 1958 г. прошла реабилитация, я уже был в Улан-Удэ, работал там. Мама мне прислала документы на отца. Там сказано, что состава преступлений нет, реабилитирован посмертно. А где он захоронен, где его могила, никто не знает. И всю жизнь я искал могилу своего отца. Куда только не обращался: и по месту работы, и по месту жительства, и на завод, и на Лубянку в КГБ. Отовсюду приходили стереотипные ответы: архивы затеряны, место захоронения неизвестно. После наших запросов нам наконец-то показали кое-какие документы из КГБ, прислали их сюда из Москвы. Нас вызвали в КГБ, это было еще во времена перестройки, дали прочитать дело, но ничего нельзя было записать… Узнали биографию отца, узнали, что у него было четыре брата. Братьев обвинили как участников заговоров против советской власти. Ни одного дяди в живых не осталось. А еще про отца в первом документе о реабилитации написали, якобы он умер от сердечного приступа в 1944 г. А из присланных позднее документов мы узнали: он был расстрелян 7 апреля 1938 г.».
В поисках отцовской могилы Льву Иосифовичу помог пермский «Мемориал». «Мы с его сотрудниками связались. И они установили, где покоится отец.
Это Бутово, место массовых расстрелов людей разных конфессий, разных национальностей. Беспощадно уничтожали: предварительно экскаватором прорывали траншеи, потом из пулеметов расстреливали. И мы поехали в Бутово. Мы исполнили долг перед своим отцом, нашли его могилу…».
Чтит память деда и самое молодое поколение Яблошевских – внуки и правнуки, которые с пониманием и уважением относятся к своей истории и польской культуре: «Сын считает себя поляком…». Так само время, казалось бы, мчащееся только вперед, постоянно напоминает нам о прошлом…
Польские письма
Источники, раскрывающие ход прошлых событий и судьбы людей, многообразны. Одним из интереснейших видов документов для истории являются письма. Эпистолярный жанр прежде был очень популярен. Это форма общения соединяет людей, находящихся в разных уголках мира, вдали друг от друга. В строчках писем люди делятся своими чувствами, настроениями и переживаниями, рассказывают о событиях своей жизни и последних новостях. Люди хранят письма как память о близких людях, о родине…
К сожалению, не в семейном архиве, а в деле по политическому процессу удалось обнаружить письма, написанные на польском языке и связанные с пермской землей. О владельцах писем (о тех, кто писал, и о тех, кто получал эти послания) известно немного. Письма были изъяты при аресте у Е. И. Барташевича.
Евгений Иванович Барташевич родился в 1923 г. в д. Рудавка Белостокского воеводства, был сыном лесника-осадника. Осенью 1939 г., когда советские войска установили свой контроль на восточных землях Польского государства2, Евгений Барташевич учился в предпоследнем классе гимназии г. Августова, а его родители проживали в деревне. Приход советских войск, как пишет Евгений, был принят им холодно: «После того как Красная армия разгромила бывшую польскую армию, территория, на которой я проживал, была присоединена, вернее, воссоединена с Советским Союзом. Я оставался учиться в той же гимназии и в той же гимназической среде. Встретил Красную армию с испугом и враждебностью». В феврале 1940 г. вместе с родителями он был выслан в глубь Советского Союза. По архивным материалам, Евгений Барташевич проживал в пос. Чурочная Красновишерского района Молотовской области, работал лесорубом. За отказ работать в воскресенье он был осужден по статье 58–10 к семи годам лишения свободы. По-видимому, во время этого процесса и были изъяты из семейного архива «польские» письма.
Письма раскрывают короткий эпизод жизни семьи Барташевичей за период их пребывания на современной территории Пермского края, который охватывает почти год: с весны – лета 1940 г. по март 1941 г. От некоторых писем сохранились только отрывки, не все из них датированы, не известны точно все адресаты и отправители. По-видимому, письма предназначались как Евгению Барташевичу (в письмах – Генек), так и его родителям. Написаны они были родственниками, а одно из писем – ксендзом Х. Дембровским (Дембровски, по польскому написанию), оставшимся на родине.