Вот проходит с песнями батальон, идут домой. Сейчас должны подойти и наши.
9 мая 1945 г.
Остановились на отдых в лесу. Тепло. Постелили под развесистым дубом. Погоржельский принес патефон. Заиграла музыка.
Говорили, что вот скоро придем в город.
Станем гарнизоном – и будет скучно по вольной, полной переживаний фронтовой жизни. И сейчас мало верится, что закончилась война, что не надо рыть ячейки, маскироваться от немецких солдат. Не верится, становится как-то дико от того, что тихо, нет выстрелов, нет того приподнятого настроения, какое появлялось перед наступлением. По шоссе ведут колонну пленных фрицев. Наши шутят: «Вот они, чистокровные арийцы, завоеватели мира». Тишина! Не верится, что закончилась война, закончилась великая битва народов. А мы идем нах хаузен, домой идем с победой!
В Берлине, видимо, нам не суждено побывать. Изменили маршрут, и теперь обходим Берлин с северной стороны. Чертовски жалко, что так получается. От Эрны получил письмо. Пишет, что в Люблине была в кино, видела на экране меня и разведчиков, снятых во время торжеств в Яблонной. Возможно. Все возможно! Надо собираться в дорогу. Через пару часов двигаемся дальше на Восток. Куда-то к польской границе…
Что тут можно добавить? Конечно, то, что Н. В. Бунда имеет правительственные награды: советские – два ордена и пять медалей; польские – четыре ордена и шесть медалей. Награды получил на фронте, за безупречную службу в Советской Армии и Войске Польском.
В 1960 г. Николай Власович переехал в Пермь. 9 мая 2009 г. отметил свой 95-летний юбилей. Он удивительный рассказчик, беседовать с ним можно бесконечно. Так же интересны и его дневниковые записи. Надеемся, что дневники Н. В. Бунды в скором времени будут опубликованы и станут одним из источников материалов по истории далекой, но постоянно напоминающей о себе Второй мировой войны.
Дом на Коммунистической
Россия и Польша объединены между собой не только общностью истории и более чем тремя веками межгосударственных отношений. Страны связаны и переплетением конкретных человеческих судеб. Поляки, жившие, а тем более родившиеся в России, существовали между двумя культурами, и в их сознании эти две культуры постепенно превратились в одно целое. Именно этим характерна и семья Гура, жившая в г. Перми. В их деревянном доме на улице Коммунистической переплелись судьбы польских и русских родов, польская и русская культура.
Прадед нашей собеседницы Елены Георгиевны Гура – Феликс Снегоцкий. О нем пани Елена почти ничего не знала, кроме того, что он родился в Кракове в 1842 г. Прадед происходил из древнего и близкого к королевскому рода Снегоцких. Его молодые годы пришлись на времена национально-освободительного движения в Польше, восстаний 1863–1864 гг., и русских, признаться, он откровенно не любил. Елена Георгиевна помнит рассказы бабушки: «Снегоцкий когда-то, еще отец или дед бабки моей, участвовал в польском восстании. Потом восстание подавили, а прадеда [за участие в восстании] в Сибирь сослали. И поэтому он не любил русских. Потом он бежал из Сибири». Долгое время Елена Георгиевна не могла понять позицию своего прадеда, причин его неприязненности к народу, среди которого она выросла: «А я всё у мамы спрашивала: “Мам, а почему он возмущался? Его же русские крестьяне прятали под печками в избах, не выдавали стражникам, помогли ему добраться до Польши. Почему он их ненавидел?” – “Царь – это не народ. А народ тут не причем”, – отвечала мать. Видимо, для гордого пана лишение свободы было самой большой обидой».
Но так уж сложилось, что дочь Снегоцкого, Зофья, полюбила преподавателя русской словесности Антония Карловича Гуру. Поляк по национальности, из Зелена Гуры, он преподавал русский язык: ведь в те времена Польша была частью России. Естественно, в семье Снегоцких тут же возник конфликт: глава семьи не захотел этого брака. И тогда влюбленные решились уехать.
Так будущие бабушка и дедушка Елены Георгиевны Антоний и Зофья переехали в Воронеж, здесь поженились. В Воронеже у них родился сын Ежи – Георгий. Его окрестили в Воронеже в православной церкви, потому что в городе не было католического храма. В 1910-е гг. семья А. К. Гура оказалась в Пермском крае. Антоний Гура работал директором гимназии в Губахе. Перед Первой мировой войной семья переехала в г. Пермь. Сын Георгий в 14 лет крестился в Перми вторично, уже в католической церкви.
В годы Первой мировой войны дед пропал без вести. И бабушка Зофья снова вышла замуж, на этот раз за русского: «Дед, который пропал во время Первой мировой войны, он, оказывается, был в плену. Об этом я узнала, уже будучи совсем взрослой, – вспоминает Елена. – И потом сумел написать бабушке Зофье письмо. В ответном послании она призналась, что вышла замуж за другого, но готова приехать к нему. А он ответил: не надо. Раз уж вышла замуж, то живи».
Георгий Гура рос уже в Перми. В это время поляков в Прикамье, как и вообще в России, было много. «У нас польское общество здесь было. Поляков было очень много, и поляки были образованные люди. И на железной дороге работали всё поляки. Бабка моя работала там секретарем-машинисткой».
В 18 лет Георгий Гура женился на русской девушке Глафире Бакиной. «Они с детства были знакомы», – с теплотой рассказывает про своих родителей Елена Георгиевна. Сама Елена родилась 1928 г.
Про русского деда пани Елена также вспоминает с теплотой: «Дед работал у купца Ижболдина. Был такой купец в Перми. На углу улиц Куйбышева и Коммунистической (Петропавловской) и сейчас дом стоит – такой длинный. Было три таких дома, сейчас только два осталось. Они… конфеты варили, леденцы делали. Дед всегда был чересчур правильный. Вот придут дети его сестры, полные карманы этих конфет наберут и ходят, грызут. А дед, если и возьмет горсточку конфет для своих детей, то непременно запишет, сколько он взял. Даже милиция однажды призналась: “Если бы все такие были, как Бакин Федор Тимофеевич, то не нужна была бы наша работа”».
От русской бабушки Прасковьи Михайловны Бакиной (Воронцовой) передались семье Гура традиции русской культуры и православной веры.
В этой семье польская и русская культура и традиции переплелись настолько, что различить их дети порой уже не могли. «Бабушка с маминой стороны православная. С отцовской – поляки, католики. А отец дважды крестился – в русской церкви, а потом в католической. И кто он? Не католик, не русский, неизвестно кто». Себя Елена Георгиевна относит уже однозначно к православной культуре: «Я же выросла в православной семье». Русские бабушка с дедушкой, по ее воспоминаниям, каждую субботу и воскресенье ходили в церковь.
Жила семья пани Елены в доме на ул. Коммунистической, в районе современной остановки Борчанинова. «Раньше там липы были большие… они прямо в окна нам смотрели во дворе. Три липы такие здоровые. А еще у нас зимой во дворе горка была. И там делали катушку. Поднимались на катушку, садились на сани-кованки. Открывали свои ворота, открывали ворота в доме напротив. На улице вставали дежурные, потому что по улице машины ходили. В те годы редко, но ходили. Как на санки сядем, с катушки катимся через улицу до речки Пермянки через двор. Вот так и катались. Дежурный посмотрел – машин нет, и мы на санках туда. И по улице Шадринской так же катались».
Традиционные праздники в семье старались соблюдать, отмечали по-православному. «Когда проводились Сочельники, новогодние праздники, мы завешивали окна… А раньше, как нам русская бабушка рассказывала, так они на Масленицу на лошадях, на тройках гоняли. На лошадях катались – будь здоров… По тракту по Казанскому гнали (теперь это шоссе Космонавтов), сколько могли. Кто вперед. Еще друг друга перегоняли. На Масленицу блины пекли».
«На Пасху бабушка пекла куличи. Тесто поставит – тишина нужна, нам не разрешалось даже дверью хлопнуть. Нас вообще не пускали ни на улицу, ни с улицы. Если хлопнешь, тряхнешь, тесто для куличей сразу осядет. И пока выпекается кулич, чтобы не было никаких стуков, шумов. Вышли во двор – всё, домой не заходите, пока куличи не будут готовы. Сама посудина для выпечки не очень большая. В нее вставлялась такая картонная трубочка, и наливалось теста немного, вот столечко. И тесто подымалось, подымалось, подымалось… Потом, когда куличи испеклись, бабушка их доставала из печки и клала на кровать, на подушки. А вот у меня ни один кулич не получился. Я только кексы делала».
Последнее, о чем рассказывает наша собеседница, – это польские балы в Перми в годы Второй мировой войны. «У нас здесь в сорок втором году были поляки пленные. Они объединились в Союз польских патриотов. Ходили тут свободно, только без разрешения никуда не могли выехать. Они же сюда во время войны, как сдавшиеся в плен, прибыли. Вот они балы и устраивали». На встречи с ними приходили те, кто жил и работал в Перми еще в 1920-е гг.: «Они просто вспоминали, как жили». На одном из таких балов тетя Елены Георгиевны по отцу, Люцина, познакомилась с польским паном и вышла за него замуж. После войны, в 1946-м, уехала с мужем в Польшу.
Давно уже нет того деревянного дома на Коммунистической, ныне снова Петропавловской, улице, да и о речке Пермянке помнят разве что старожилы. Но в семейной памяти, в рассказах стариков живет еще старый город, в котором переплетались судьбы разных народов.
«Мы везде дома»
Воспоминания о детстве, школьных годах и студенчестве всегда приятны, в какую бы эпоху, в каких бы местах они ни проходили. Эпоха – это твое время, его не выбирают, как не выбирают родину. Она – одна, и трепетную память о ней мы проносим через всю жизнь, куда бы ни определили нас судьбы-дороги взрослой жизни. О своих детстве и юношестве, прошедших в небольшом белорусском городке, в одном из компактных мест проживания поляков за пределами Польши, вспоминает Мария Кшивец.
Белоруссия. Шестидесятые годы прошлого века. Сегодня я понимаю, что это была совсем другая история. Районный городок Лида. 70 процентов населения – поляки. Храмы закрыты не все, и особо никто никого не притесняет. В семьях говорили на родном, польском языке. Традиций не забывали, соблюдали старательно. А уж Рождество, Пасха, Троица, День всех Святых – это отмечалось обязательно. Но, конечно, была и ложка дегтя. Жила, помнится, неподалеку бабка, которую в народе прозвали за вредность Гитлером. Она подсматривала, подслушивала и, вероятнее всего, доносила куда следует. Хотя – то была Беларусь, и времена уже были не те. Однако…