– Ещё одна такая бомбёжка, и останемся на зиму без газа и без продуктов, – сказал Сомов, схватившись за голову. – Алексей Фёдорович, надо срочно что-то предпринять, иначе работа станции окажется под угрозой.
– По-моему, есть выход, – сказал успокаивающе Трёшников. – Надо удлинить аэродром и уговорить Задкова посадить самолёт на льдину. Давайте дождёмся прилёта Водопьянова. Он вроде бы завтра собирается в лагерь, и тогда всё решим.
– А ты как думаешь, Михал Семёныч, сумеем принять Задкова?
– Це дило треба разжувати, – задумчиво сказал Комаров, почёсывая голову.
– Ну ладно, нечего зря копья ломать, – сказал Сомов, закуривая. – Прилетит Водопьянов, тогда и решим всё окончательно, а пока, Макар Макарыч, организуй сбор всего, что уцелело.
– Ну а как наш доктор, – обратился Сомов ко мне, – привыкаете к новой обстановке?
– Уже привык. Мне ведь, Михал Михалыч, не впервой льдины обживать.
– Забыл, Виталий Георгиевич, что вы у нас бывалый полярник, – улыбнулся Сомов. – Ладно, не теряйте времени и всё своё имущество тащите в аэрологическую палатку. Там вы будете размещаться. Сейчас подойдут Гудкович с Дмитриевым – они ваши будущие соседи – и помогут перенести вещи.
С помощью Зямы и Саши я нагрузил нарты своим объёмистым скарбом, и мы поволокли их в лагерь. Нарты легко скользили по накатанной колее.
Мы остановились у высокого сугроба, похожего на скифский курган средней руки, с черневшим отверстием входа.
– Вот мы и дома, – сказал, отдуваясь, Дмитриев, – прошу к нашему шалашу.
Я протиснулся в узкий ход-лаз и, приподняв откидную дверь, оказался внутри палатки КАПШ-2. В неярком свете двух лампочек, свисавших с потолка, моё будущее жилище выглядело довольно мрачно. Бязевый полог, давно утративший свою привлекательную белизну, был сплошь разукрашен тёмными пятнами и причудливыми узорами изморози. Кверху от пола тянулся зубчатый бордюр наледи. Местами её грязно-серые языки поднялись метра на полтора. Оленьи шкуры, выстилавшие пол, покрывали бугорки смёрзшегося меха. Под ослепшим от наледи иллюминатором стоял и складной походный столик на ножках из дюралевых трубок с фанерной крышкой, покрытой остатками желтоватого потрескавшегося лака, и два таких же фанерно-дюралевых стула.
Центр палатки занимали две складные койки. На одной был разложен спальный мешок, вторая, видимо, предназначалась мне. Край третьей койки выглядывал из-за пёстренькой, в мелких цветочках занавески, скрывавшей, как объяснил Дмитриев, его спально-шифровальный закуток. Слева, у самого входа, на ящике виднелась закопчённая двухконфорочная газовая плитка, соседствуя с шестидесятилитровым ярко-красным баллоном и ведром, заполненным доверху водой, подёрнутой ледком.
– Что-то не больно уютно вы устроились, – пробормотал я, оглядевшись по сторонам. – Да и холодновато малость.
– Айн момент! – весело сказал Дмитриев. – Щас зажгу конфорку, раскочегарю паяльную лампу, и не успеете оглянуться, как будет полный «Ташкент». – Горелки вспыхнули голубоватым пламенем, низким басом загудела лампа. – Может, пока ваши шмотки принесём? – предложил Дмитриев и, не дождавшись ответа, исчез за дверцей.
Вскоре палатка заполнилась моим имуществом, состоявшим из десятка ящиков с медикаментами и оборудованием, которые мы штабелем сложили рядом со столом. Последним я втащил свой объёмистый мешок с обмундированием и взвалил на койку. В палатке явно потеплело, и я, скинув шубу, принялся, не теряя времени, обустраивать рабочее место: застелил столик белой простынёй, расставил банки-склянки с мазями и растворами, коробки с таблетками и пилюлями. За ними последовали два стерилизатора, отливавших хромированной сталью. В одном из них, что поменьше, покоились десяток шприцев разных размеров, обёрнутых марлей, инъекционные иглы, ампулы с хирургическим шёлком и кетгутом. Другой, побольше, был доверху заполнен пинцетами, скальпелями, иглодержателями. В довершение на свет божий появились две пузатые металлические банки-биксы, набитые ватой, бинтами и пачками стерильных салфеток.
Дмитриев принял деятельное участие в организации «рабочего места», с любопытством разглядывая каждый новый предмет, интересуясь, для чего он предназначен.
– А этот почему ты не распаковываешь? – спросил он, указывая на аккуратно сбитый полированный ящик. – Чего там у тебя?
– Это, Александр Иванович, большой хирургический набор.
– Значит, если меня аппендицит прихватит или там… – Дмитриев задумался, вспоминая какую-нибудь известную ему хворь, – грыжа, например, ты операцию сумеешь сделать?
– Сделаю, если потребуется, а не сумею – позвонишь по телефону 03 и вызовешь скорую помощь, – усмехнулся я, а про себя подумал: «Храни меня Бог от всяких операций в этих условиях».
– Значит, сделаешь, – уважительно сказал Дмитриев. – А то я, чуть заболит в правом боку, так и думаю: не аппендицит ли? Теперь если и заболею – не страшно.
Когда последняя склянка заняла своё место на столе, а стерилизаторы и биксы были тщательно протёрты ветошью, я попросил Дмитриева отыскать в его хозяйстве шест метра полтора длиной. Он приволок со склада длинную дюралевую трубку. Я вбил её в пол рядом со столиком и повесил на неё четыре термометра, чтобы ежедневно замерять температуру воздуха на разном уровне. Взглянув на них через часок, я обнаружил, что у пола ртутный столбик замер на цифре -12 ˚С. В полутора метрах от него градусник показал -5, а под потолком даже +8˚.
– Устраивайтесь, Виталий Георгиевич, – сказал Зяма, сбрасывая шубу, – занимайте вон ту свободную койку и располагайтесь как дома. Это ведь надолго.
Дмитриев, накрыв ящик чистым полотенцем, поставил на него закипевший чайник, пачку печенья, банку сгущённого молока и блюдечко с сахаром, а я, покопавшись в чемодане, извлёк запасённую для новоселья бутылку армянского коньяка и коробку шоколадных конфет.
– Богато живёте, – раздался голос Миляева, высунувшего голову из-за откидной двери. – Гостей принимаете?
– С превеликим удовольствием, – отозвался я.
За ним на огонёк забежали Костя Курко и Гурий Яковлев. Посыпались вопросы: как там, на Большой земле, какие новости. Но я ораторствовал недолго, вскоре почувствовав, что семичасовой полёт и волнения последних дней дают о себе знать.
Гости заметили моё состояние и, распрощавшись, удалились. Я развернул спальный мешок на волчьем меху, запихнул в него пуховой вкладыш и, быстренько раздевшись, залез в него с головой.
Минут десять я ворочался, стуча зубами от холода, пока наконец моё «гнездо», промёрзшее на морозе, не согрелось и приятное тепло не проникло в каждую клеточку моего тела. Наконец, сморённый усталостью, я погрузился в сон.
– Пора вставать, доктор, – услышал я сквозь дрёму голос Дмитриева.
Он уже поднялся, зажёг газ и паяльную лампу. В палатке было относительно тепло. Я выполз из мешка, совершил первое омовение ледяной водой, сразу прогнавшей остатки сна.
– Пошли на склад, – сказал Дмитриев, – примешь от меня хозяйство. Покажу тебе наши запасы продуктов, где что лежит.
Склад размещался в старой брезентовой палатке рядом с кают-компанией. Хотя за прошедшие месяцы дрейфа запасы продуктов поубавились, но вдоль стенок выстроились ещё с десяток больших мешков с крупами, сахаром, сухими овощами, бумажные мешки с макаронами, банки с яичным порошком, ящики с консервами, коробки со сливочным маслом, мясными полуфабрикатами и копчёностями. У входа возвышался холмик из замёрзших оленьих туш, доставленных последним рейсом с материка, и мешков с какой-то рыбой.
– Вот расходная ведомость. В ней всё как в аптеке, – сказал он, протягивая толстую тетрадь. – Всё сальдо-бульдо. А вот в этом, – он ткнул пальцем в большой фанерный ящик, – горячительное. – Он извлёк из ящика пол-литровую бутылку с надписью «Спирт пищевой» и, сделав серьёзное лицо, заметил: – Выдавать его будешь только по личному разрешению Мих-Миха. Усёк?
– Усёк… – Оглядев своё хозяйство, я подумал, что мне придётся затратить немало трудов, чтобы в будущем быстро находить нужные продукты.
– Ну вот и всё, – сказал, довольно улыбаясь, экс-кладовщик. – Теперь тебе и карты в руки. А сейчас идём в кают-компанию. Познакомишься со своим рабочим местом.
Кают-компания находилась в просторной палатке КАПШ-2. При свете трёх лампочек она выглядела довольно уютно. Справа от входа стоял длинный, сколоченный из папиросных ящиков стол человек на двадцать, покрытый растрескавшейся, когда-то зелёной с цветочками клеёнкой. Стулья заменяли деревянная скамья и с десяток знакомых мне по экспедициям жестяных банок, обшитых брезентом, с аварийными пятнадцатисуточными пайками. В дальнем конце виднелась полочка с книгами. Слева от входа помещался собственно камбуз: две двухконфорочные плитки, соединённые шлангом с газовым баллоном, установленным рядом с палаткой, небольшой разделочный стол, иссечённый шрамами, фанерный ящик-шкаф со стопкой кое-как вымытых алюминиевых тарелок, пяток кастрюль и сковородок разных размеров и большой закопчённый алюминиевый бак. Сбоку от разделочного стола выглядывал толстый чёрный шланг, обёрнутый куском оленьей шкуры, с краником на конце.
– Это наш водопровод, – пояснил Саша. – Там за стенкой установлена бочка со снегом. Его заготавливает дежурный. Он же должен следить, как работает АПЛ. Так что водой ты будешь обеспечен. Ну ладно, командуй, а я пошёл помогать гидрологам. – И Дмитриев шагнул за порог.
Я зажёг все четыре конфорки, повесил на крючок свою «француженку», сел на скамью и, достав трубку, закурил. Итак, я заступаю на многомесячное дежурство на кухне, вернее на камбузе.
Как-то сложатся мои дела? Сумею ли я научиться так готовить, чтобы не вызвать неудовольствие моих товарищей? Вся надежда была на «Книгу о вкусной и здоровой пище». Узнав, что отправляюсь на станцию, я позвонил маме в Кисловодск и попросил срочно выслать этот фолиант авиапочтой. Мама никак не могла понять, зачем в Москве мне понадобился сей кулинарный гроссбух. Никакого толкового объяснения я заранее не придумал и лишь промямлил, что собираюсь в экспедицию, пусть не волнуется из-за отсутствия писем, чем надолго поселил тревогу в сердцах родителей.