Все поздравили меня с великолепным подарком.
– Ну, Михал Васильич, потрафили вы мне. О лучшем подарке и мечтать нельзя!
– Ладно благодарить. Пользуйся на здоровье да корми ребят повкуснее.
Привезённые примусы оказались большим подспорьем в моих кухонных делах. На них водрузили дюралевые баки со снегом, который на глазах превращался в воду. На газовых плитках эта процедура длилась часами, а от вододобывающего агрегата пришлось отказаться. АПЛ сжирал тьму бензина, запасы которого были ограниченны.
Дневник
1 ноября
Сегодня ждём прилёта Задкова. Все взволнованы: сядет – не сядет. А вдруг полоса окажется маленькой? А вдруг её неожиданно сломает? Эти опасения терзают нас весь день. К тому же у всех в душе ещё не зарубцевалась рана от трагедии, происшедшей с самолётом Осипова. Но особенно волнуется Комаров. Он не только ответственный за аэродром, но и бывший лётчик, хорошо знающий, что такое «неожиданность» в авиации. За оставшиеся до прилёта часы он буквально истерзал себя и своих помощников. С утра бегает по аэродрому, заставляя засыпать снегом и утрамбовывать каждую подозрительную трещину, срубать каждый бугорок. Из больших банок, наполненных соляркой и ветошью, соорудил новый посадочный знак, расставив их в виде большой буквы «Т».
Наконец где-то на юго-западе послышался звук моторов.
– Летит! – заорал Комаров. – Зажигай сигнальные огни!
Одна за другой запылали банки с соляркой, расставленные вдоль взлётно-посадочной полосы.
В тёмном небе отчётливо засветились бортовые огни самолёта – зелёный и красный – и ослепительно ярко вспыхнули самолётные фары. Комаров пустил зелёную ракету: посадка разрешена. Задков прошёл над полосой, развернулся, осветив её фарами, сделал круг и пошёл на снижение. Мгновение, и колёса коснулись льда. Задков мастерски «притёр машину» у самого «Т». Гигант Пе-8 помчался по аэро- дрому, подняв снежные вихри четырьмя винтами, и, визжа тормозами, остановился за много метров до конца полосы. Развернувшись, он медленно покатил следом за Комаровым, размахивающим факелом.
Лётчиков окружили, жали им руки, поздравляя с успешной посадкой – первой в мире посадкой тяжёлого многомоторного самолёта на лёд в полярную ночь.
Пока экипаж с помощью зимовщиков разгружал машину, Задков, прихватив Комарова, отправился осматривать лётную полосу. Когда они вернулись, по довольному, обычно неулыбчивому лицу Задкова мы поняли, что наши труды не пропали даром.
– Молодец, Михал Семёныч, – сказал Задков, – полоса просто отличная. Сказать честно – не ожидал.
– Тогда пошли пить чай, – сказал Сомов.
– Извини, Михал Михалыч, почаёвничаем в следующий раз. Следом за нами летит Титлов. Надо ему освободить место.
– Хозяин – барин, – улыбнулся Сомов, – только у меня к тебе просьба. Хочу слетать с тобой на Шмидта, зуб вырвать. А то уже три дня мучаюсь. Терпежу никакого нет.
– Ну как отказать такому знатному пассажиру? Места у нас хватит.
Пока Сомов сходил в палатку за портфелем, экипаж, закончив разгрузку, преподнёс нам неожиданный и весьма приятный подарок – мешок со свежим картофелем и ящик с репчатым луком (тоже немороженым).
Не успели растаять в темноте огни Пе-8, как снова послышался гул самолётных двигателей, и через несколько минут мы уже копошились у грузовой дверцы, перетаскивая свёртки оленьих шкур, банки с пельменями и пятнадцатисуточными продовольственными пайками.
2 ноября
Мы снова волнуемся, поджидая самолёт Задкова. Но всё прошло благополучно. Он отлично посадил свой тяжёлый бомбардировщик на ледяное поле и, оставив экипаж разгружать машину, пошёл передохнуть в кают-компанию. Вместе с ним на станцию вернулся Сомов. За чаем, всё ещё держась за щёку, он поведал нам о своём визите к шмидтовскому зубному врачу. Тот прямо из кожи лез, чтобы выведать, откуда на его голову свалился необычный пациент. Вроде ни одного самолёта с Большой земли не было, да и лицо незнакомое.
Но пациент хранил глубокое молчание и лишь ойкнул, когда злополучный зуб выдернули из десны и он звонко шлёпнулся в эмалированную кювету. Этот рейс был последним, и Задков, попросив вахтенный журнал, сделал прощальную запись: «Нельзя не отметить и не оценить по достоинству напряжённый труд коллектива, в сочетании с российской смекалкой, в создании посадочной площадки на паковом льду. Площадка совершенно ровная и поддерживается в хорошем состоянии. Неоднократным приёмом самолётов различных типов, включая четырёхмоторный тяжёлый корабль, полярной ночью коллектив открыл новую страницу в освоении Центрального полярного бассейна. Задков, Зубов».
Перед отлётом в кают-компании вновь появился бортмеханик Иван Коратаев и, широко улыбаясь, положил на пол мешок. Мешок шевелился, издавал странные звуки, похожие на тихое похрюкивание.
– Это вам, доктор, персональный подарочек от членов экипажа.
Он развязал мешок, и из него высунулись пятачки живых поросят.
– Ну, доктор, – рассмеялся Сомов, – хорошую свинью вам подложили летуны!
Подарок был очень неожиданный, и я несколько растерянно взирал на двух упитанных поросят, выползших из своего убежища. Бедняги дрожали от холода, и я, загнав их обратно в мешок, потащил в свою палатку, где включил на полную мощь обе газовые конфорки. Немедленно палатка наполнилась советчиками-остряками, а пришедший в полный восторг Ропак то и дело норовил лизнуть поросят прямо в чёрные холодные пятачки.
Коля Миляев не упустил случая прокомментировать это событие украинской пословицей: «Не мала баба клопоту, той купила порося». 4 ноября в последний (восьмой) раз прилетел Титлов. К неописуемой радости Комарова, в кабине самолёта оказался автомобиль ГАЗ-64. Его выволокли по толстым доскам на снег. И хотя машину доставили в разобранном виде, Комаров то и дело похлопывал рукой по остывшему металлу, приговаривая: «Це вещь. Он нам ещё, голубчик, послужит».
С самолётом Титлова нас покидают «последние из могикан» – Благодаров, Яцун и Зайчиков, а вместе с ними Трёшников и Водопьянов.
Все собрались в кают-компании, выпили по прощальной чарочке спирта. А в вахтенном журнале появилась новая запись: «Уходя от вас последним самолётом на материк и оставляя ваш маленький коллектив на долгую и суровую полярную ночь, хотим заверить вас в том, что лётный состав полярной авиации всегда с вами. В любую точку на льду мы прилетим к вам, если нужна будет наша помощь. Уверенно и спокойно продолжайте выполнение возложенных на вас задач.
Мы восхищены вашей работой и мужеством, которое вы проявляете ежедневно, а в особенности в дни организации аэродрома и приёма самолёта в суровую полярную ночь Арктики. Желаем вам успешной работы, бодрости духа.
Жмём ваши руки.
Экипаж Н-556: Титлов, Сорокин, Фёдоров, Шекуров, Челышев, Водопьянов».
Вдоль полосы расставили банки с соляркой и ветошью и составили «Т».
– Ну что ж, – сказал Водопьянов, – присядем по русскому обычаю перед дорогой.
Мы молча расселись вокруг стола. Я оглядел моих новых друзей. Зайчиков опустил голову. По его щекам текли слёзы. Всегда весёлый Вася Канаки мрачно теребил свою бородку. Только Женя Яцун, верный своему долгу кинооператора, возился с камерой, перезаряжая в какой уж раз плёнку.
– Пора, Михал Васильич, – сказал, поднимаясь, Титлов и первым вышел из палатки. За ним потянулись остальные.
Итак, с отлётом Титлова обрывается живая связь с Большой землёй. Остаётся только радио. Но разве оно, передающее и принимающее лишь строчки цифр закодированных сообщений, может заменить живое общение с людьми?
Вот уже хлопнула дверца кабины, и Титлов, приоткрыв остекление пилотской, последний раз помахал рукой. Вздрогнули винты, загудели, набирая обороты, двигатели. Самолёт покатил к концу полосы, развернулся против ветра, остановился и, взревев двигателями, по- мчался по аэродрому. Вот колёса оторвались от ледяной поверхности, и машина, быстро набрав высоту, исчезла в густых ночных облаках. Теперь мы надолго остаёмся одни, отрезанные от мира.
Жалобно повизгивая, жмётся к ногам маленькая сучка Майна. Её и лохматого пса Тороса завезли к нам последним рейсом. Спать никому не хочется, а поднявшийся ветер, грозя перейти в пургу, вынуждает нас заняться перевозкой грузов с аэродрома в лагерь. За работой ночь прошла незаметно.
Возвратившись в палатку, я обнаружил шевелящийся мешок. Поросята! Я совсем забыл об этих бедолагах за лагерными хлопотами. Но что с ними делать дальше?
Макар Макарович Никитин, заглянув к нам в палатку, приподнял оленью шкуру и, увидев дрожащих от холода хрюшек, покачал головой.
– Ну, что будем с ними делать, доктор? Жалко бедняг. Смотри, как дрожат. Того и гляди замёрзнут насмерть.
– Ума не приложу. Резать их я не возьмусь. Рука не поднимется.
Резать поросят никто не взялся, даже всё умеющий Комаров.
– Может, их из пистолета застрелить? – посоветовал Дмитриев.
Пожалуй, это единственный выход. Не околевать же им от холода, а в лагере нет ни одного тёплого закутка, где бы их можно было подержать хоть некоторое время.
Скрепя сердце я соглашаюсь произвести ужасную экзекуцию. Неподалёку от камбуза Дмитриев развёл костёр из досок и приволок мешок с поросятами. Я вытащил кольт, навёл его дрожащей рукой на хрюшку и, почти не целясь, спустил курок. Мимо.
– Давай я пальну, – предложил Дмитриев.
– Ладно уж, я как-нибудь сам управлюсь.
Через несколько минут всё было кончено. Подошедший Курко, как старый охотник, ловко разделал туши, опалил их на огне костра и вручил мне, взяв обещание, что завтра на обед будут свиные отбивные.
– Кстати, доктор, а пистолеты вы привезли? – спросил Сомов.
– Целых одиннадцать штук. Американские кольты большого калибра и патроны к ним.
– Вот и отлично. Завтра в кают-компании раздадите всем оружие, патроны и проинструктируете всех, как за ними ухаживать и как ими пользоваться.
После ужина я принёс в кают-компанию ящик с пистолетами, «цинку» с патронами и свёрток с кобурами. Каждому персонально под расписку был вручён кольт. И по две обоймы, набитые патронами.