– А скажи, док, сколько нужно принимать витамина С, чтобы не заболеть цингой? – поинтересовался Ваня Петров.
– В обычных условиях достаточно 50–70 мг, но в Арктике, специалисты считают, это количество надо утроить. Поэтому я вас и потчую ежедневно столь нелюбимыми Комаровым шариками поливитаминов. Ещё есть вопросы? А то мне посуду надо мыть.
– Подожди, док. Успеешь со своей посудой. Тебе так просто не отделаться, – хитро прищурился Ваня Петров. – Ты ничего не сказал о снеговой воде. А ведь она тоже может вызвать цингу. Я об этом где-то читал, только не помню, где именно.
Я усмехнулся и мысленно похвалил себя, что оказался сообразительным.
– Могу тебе точно сказать, где ты это вычитал! У Де-Лонга в «Плаванье «Жаннетты». Он утверждал, что «если нам посчастливится вернуться домой, избежав случаев цинги, я припишу это исключительно чистой воде, которую мы пьём». Причиной цинги он считал талую воду из снежниц и разрешил её пить только после перегонки в специальном кубе. И это несмотря на необходимость экономить топливо. Но это, скажу я вам, полная ерунда. Единственная причина заболевания цингой – отсутствие в пище аскорбиновой кислоты – витамина С.
Я вернулся в палатку крайне довольный собой и своим ораторским талантом, надеясь, что мне удалось всех убедить в необходимости ежедневно глотать спасительное драже.
Но прошла всего неделя, и я, к своему разочарованию и глубокому огорчению, вновь обнаружил на дне кружек полинявшие шарики витаминного драже и не на шутку расстроился: я ведь был уверен, что моя лекция о витаминах и их значении в предупреждении цинги была достаточно убедительной. Опять двадцать пять! И ведь противниками витаминизации оказались не только Комаров и Курко, но даже Щетинин и Саня Дмитриев. Что-то было это подозрительно. С помощью хитроумных расспросов я выведал у Сани, что кто-то пустил слушок, будто доктор даёт витамины, чтобы в чреслах не зудело. Вот тебе на!
На следующий день, когда все расселись за обеденным столом, Гурий, всегда неукоснительно следовавший моим медицинским рекомендациям, заглянув в кружку, удивлённо спросил:
– А где же витамины?
– Витамины теперь буду вручать каждому вместе с компотом и лично прослежу, чтобы их глотали, – огрызнулся я и бросил взгляд на Сомова, ища поддержки.
Мих-Мих одобрительно кивнул головой. Выдачу драже я сопроводил краткими комментариями об угрозе цинги.
Несколько дней подряд я неукоснительно следил за приёмом витаминов. Прямо детский сад какой-то получался. Наконец все смирились и вернулись к системе «компот плюс два шарика витаминов».
– Ну, доктор, ты меня достал, – проворчал Комаров, отправляя в рот жёлтые шарики. – Долбил, долбил, всё-таки добился своего.
– А ты знаешь, что по этому поводу сказал Овидий?
– Это кто такой? Инструктор политотдела, что ли?
– Именно он, – ухмыльнулся я.
– Ну и что же он такое сказал? – с некоторым недоверием в голосе спросил Комаров.
– Cavat lapidem non vi saed saepe cadendo.
– А по-русски что это значит?
– Капля долбит камень не силой, а частым падением!
Перевод вызвал всеобщие улыбки, и к проблеме приёма витаминов больше не возвращались.
Полярная ночь
Сомневаюсь, чтобы человек, которому не приходилось зимовать в Арктике, мог себе представить, что такое полярная ночь. Только тот, кто день за днём, неделя за неделей и месяц за месяцем вставал утром и ложился вечером при искусственном освещении, может понять, как прекрасен солнечный свет.
Ужин давно закончился. Все разбрелись по палаткам. Я перво-наперво перемыл посуду, наслаждаясь прикосновением горячей воды, затем притащил со склада продукты на завтрак, чтобы дежурный не занимался самоуправством, повесил буханки хлеба под потолок и, сколов пешнёй лёд, уже образовавшийся на полу, присел попить перед уходом чайку. Кто-то гулко затопал у входа, сбивая с унтов налипший снег, и в просвете дверей появилась долговязая фигура Петрова.
– Чайком не напоишь, док? – спросил Ваня, расстёгивая свой основательно потрёпанный за много месяцев зимовки «реглан».
Я с удовольствием исполнил его просьбу, добавив к кружке крепкого чая изрядный бутерброд с колбасой.
– А ты чего задержался? Не надоел тебе камбуз?
– Надоесть-то он надоел до чёртиков, – отшутился я, – так здесь хоть тепло, а в палатке наверняка холодина. Саня гидрологам помогает, Зяма на метеоплощадке со своим хозяйством мучается – у него сейчас «срок». Значит, и газ не горит, и лампа потушена. Сам знаешь, как опасно оставлять огонь без присмотра. Но главное – теперь экономить газ придётся. Я там поглядел на наши запасы, что-то баллонов стало маловато. Может до весны не хватить.
Петров допил чай, откашлялся:
– Может, пойдёшь со мной в обход? Вдвоём как-никак веселее.
Вскоре мы уже неторопливо брели по натоптанной тропинке, уходящей в темноту.
Стояла непривычная тишина. Не трещал мотор гидрологической лебёдки, молчал двигатель радистов, не визжала ножовка в палатке-мастерской Комарова. Густые облака громоздились на небе, пряча звёзды. Не подавал голоса лёд: ни треска, ни шороха.
Слышался только скрип снега под ногами.
Эта почти осязаемая темнота, эта звенящая тишина создавали обстановку какой-то отрешённости. Мы какое-то время молчали, погружённые в свои мысли. Непроизвольно в моей голове возникли строки из дневника Юлиуса Пайера: «Мерцая морозной пустотой, высится безграничный небесный свод. Цветные фонари свешиваются с него, поддерживаемые космическими законами. Будто духи, беспокойные и стремительные, пролетают в пространстве падающие звёзды. Созвездия бесшумно меняют своё положение и исчезают за чернеющими за горизонтом торосами. На смену им поднимаются новые звёзды. В круговороте стодевятидневной ночи не меркнут они, не гаснет их дрожащая улыбка. И это всё. Невольно носимся мы по неизвестным путям, и нигде кругом нет спасения. Мы осуждены сидеть на льдине, управляемой слепым случаем. Каждое колебание относит нас всё дальше и дальше в тихую страну смерти».
Этот трагический настрой у полярных путешественников прошлого, лишённых радиосвязи и надежды на помощь, конечно, понятен.
Но не только едва не погибшие во льдах Ледовитого океана полярники с «Тегетгофа» так воспринимали мрак полярной ночи.
Чем изнурительней и опасней были полярные зимовки, тем трагичнее воспринималась темнота полярной ночи, которая всегда ассоциировалась с коварным потусторонним миром, была воплощением зла.
Не раз, забравшись в спальный мешок, я перечитывал дневники полярных исследователей. Многие из них считали, что мрак полярной ночи губительно влияет на психику человека.
Но совсем по-иному воспринимал полярную ночь великий путешественник и неисправимый романтик Фритьоф Нансен: «Ничего не может быть прекраснее полярной ночи! Фантастическое зрелище: разрисованное тончайшими тонами, какие только может придумать воображение. Это точно расцвеченный эфир: всё переходит одно в другое… Форм нет: то лишь тихая дремлющая музыка цветов, далёкая бесконечная мелодия, мелодия на немых струнах… Полярная ночь – мечта в туманном мире грёз».
Я, как ни странно, очень быстро привык к темноте полярной ночи. Она как бы соответствовала моим представлениям о романтике Арктики. В спокойные, ясные часы мной овладевало удивительное чувство восторга перед сверкающими мирами незнакомых созвездий, перед изумрудными всполохами северного сияния, перед этим призрачным видением, возникающим и исчезающим в полной тишине. Хотя порой вечный мрак нёс немало затруднений в нашу повседневную жизнь.
Так что, конечно, на практике моё отношение к полярной ночи было переменчивым. Я то восторгался иссиня-чёрным небосводом, на котором, словно бриллианты, сверкали отполированные звёзды и сплетения созвездий, названия которых напоминали о древних греческих мифах, то проклинал этот непроглядный мрак, окутывающий тебя, будто чёрное покрывало, заставляющий чертыхаться на каждом шагу, проваливаясь в невидимые ямы, затрудняющий все наружные работы.
Иногда темнота полярной ночи подавляет. Ты вдруг начинаешь ощущать какое-то непонятное напряжение. Порой приходилось себя сдерживать, чтобы не ответить резкостью на замечание, особенно если оно казалось несправедливым. Впрочем, это состояние быстро исчезало.
Для моих товарищей темнота – это лишь неизбежное приложение к нашей нелёгкой жизни. Я ни разу не слышал восторженных восклицаний в адрес полярной ночи. Не слышал и жалоб, кроме как на естественные неудобства, которые она создаёт. Причём для многих идея фикс – встреча в темноте с медведем. Правда, к счастью, все последние месяцы они на станции не появлялись.
Ещё перед первой экспедицией в Арктику я после чтения книг о полярных путешественниках не раз представлял себе полярную ночь: непроницаемый мрак, загадочное и многозначительное подмигивание незнакомых созвездий – и даже немного завидовал жителям полярных посёлков и станций. При каждом удобном случае я задавал моим собеседникам-полярникам вопрос: как переносят они полярную ночь. «Да никак», – отвечали они, к моему разочарованию. Я-то готов был услышать, как тяжело жить длительное время во мраке полярной ночи. Впрочем, я напрасно удивлялся. Уже давно в Арктику пришло электричество, победив ночную тьму вместе с её ведьмами, злыми духами и прочими мрачными персонажами. Фонари, горящие на заснеженных улицах посёлков, яркое свечение экранов кинотеатров, голосистое радио напрочь развеяли таинство полярной ночи. Но с победой прогресса стал постепенно теряться романтический флёр, которым многие столетия была овеяна Арктика.
На ходу мы то и дело возвращались к разговору о романтике Арк- тики, пока не обнаружили, что потеряли лагерь из виду. Впрочем, это было не особенно страшно: ночь выдалась тихая, безветренная, и мы легко могли отыскать дорогу по своим собственным следам. Но вдруг мрак, окружавший нас, стал ещё более непроницаемым. Тучи, нависшие над лагерем, поглотили последние звёзды. Стало как-то особенно неуютно и тоскливо. «Давай прибавим шаг», – предложил Петров. Мы обогнули высокую гряду торосов и с радостным облегчением увидели яркую звёздочку, сверкнувшую вдалеке. «Вон она – наша Полярная звезда, – обрадованно заметил Ваня. – Считай, что мы уже дома».