Вот теперь любуюсь на этих да поругиваю себя за рассеянность. На ящике у самого входа ярко пылали обе газовые конфорки, и потоки тёплого воздуха медленно вращали лопасти небольшого вентилятора, укреплённого под куполом.
– Давай градусник.
Гурий вытащил из-под мышки термометр.
– Тридцать восемь и пять, – убитым голосом сказал Гурий и снова закашлялся.
– Ладно, ты не паникуй – сейчас послушаю твои лёгкие, и всё узнаем.
Я надел белый халат, что всегда положительно действует на пациентов, даже на полюсе, и прижал фонендоскоп к груди Гурия.
– Так-так. Теперь перевернись на живот. Дыши глубже. Отлично. Ещё подыши. – Я невольно подражал манере детских врачей, вносивших в эту настораживающую процедуру элемент успокоения. В лёгких явно царил непорядок. И если в правом было довольно спокойно, то левое, особенно в верхней доле, хрипело и свистело на все лады. Отложив стетоскоп, я принялся выстукивать, задерживаясь на каждом подозрительном участке. Результат перкуссии был не очень утешительным. Область под лопаткой на удары пальца отвечала глухим, притуплённым звуком. Правда, температура оказалась небольшой – всего 37,8˚. «Неужели всё-таки воспаление лёгких? – с тревогой подумал я. – Нелегко его будет лечить здесь, на льдине, в царстве холода и сквозняков».
– Ну как там у меня, док, что-нибудь серьёзное?
– Да нет, Гурий, тривиальный бронхит, – ответил я, пытаясь придать голосу уверенность. – Сейчас сделаю тебе укольчик пенициллина, а затем будешь принимать три раза в день сульфазол и аспирин. У меня их запас немереный. В общем, ничего серьёзного. Так что причин для беспокойства у меня нет.
– А как там мои лёгкие? – настороженно спросил он.
– Ну, твои лёгкие меня не особенно беспокоят, – сказал я и невольно улыбнулся.
– Чего это ты ухмыляешься, док?
– Да так. Просто вспомнил историю с Черчиллем.
– А при чём здесь Черчилль?
– Я прочёл в его мемуарах, что однажды знаменитый английский премьер-министр сломал ногу. Врач, чтобы утешить пациента, сказал: «Ваша нога, господин Черчилль, меня совершенно не беспокоит». «Это понятно, – отпарировал Черчилль, – ваша нога, доктор, меня тоже совершенно не беспокоит».
О чудодейственная сила шутки! Яковлев сразу как-то повеселел, заулыбался. С лица исчезло настороженное выражение, и он, откинувшись на подушку, вздохнул с облегчением:
– Ну слава Богу, а то я думал, что воспаление лёгких прихватил.
– Вот и прекрасно. Ты полежи, а я сбегаю к себе в палатку за лекарствами.
Вернувшись, я приказал Гурию лечь животом вниз и принялся ставить банки. Намотав на корнцанг ваты, я окунул её в кружку со спиртом и поджёг. Спирт бесшумно вспыхнул голубоватым пламенем. Одну за другой я прогревал банки и с размаху прижимал к спине. Кожа мгновенно вздувалась багровыми подушечками.
– А ведь я теперь рекордсмен – первый человек, которому банки поставили на восьмидесятой широте, – хохотнул Гурий и закашлялся.
– Сейчас мы установим ещё один рекорд, – подыграл я Гурию. – Вот сделаю тебе укол пенициллина – и ты будешь первым, кому на этой широте вкололи в задницу антибиотик.
Мы перебрасывались шутками, как вдруг Гурий поскучнел.
– Чего это ты вдруг скуксился? Вроде бы всё у нас идёт как надо.
– Да нет, я не о себе, – сказал Гурий. – Я о Ване беспокоюсь. У нас завтра должны начаться долгосрочные наблюдения. Вместо четырёх надо будет восемь раз ходить на площадку. Боюсь, он без меня совсем ухайдакается.
– Да ладно, старик, не беспокойся. Найдём ему помощника. Если надо, я сам могу поучаствовать в исследованиях.
Приказав Гурию лежать и не канючить, я сходил на камбуз и вскоре вернулся с пятком бутербродов и кастрюлей горячего куриного бульона. Увидев принесённые яства, Гурий радостно охнул: «Ну, док, спасибо».
– А скажи, – начал он просительно, – может, и стопарик можно принять?
– Как говорил знаменитый римский эскулап Цельсий, Praesente medico nihil nocet – «в присутствии врача ничто не вредно».
Убедившись, что настроение у Яковлева явно исправилось и даже появился аппетит, я пошёл докладывать Сомову.
Он встретил меня встревоженным взглядом.
– Что там с Гурием приключилось, доктор? Что-нибудь серьёзное?
– Подозреваю, Михал Михалыч, что у него воспаление лёгких.
– А вы не ошиблись в своём диагнозе?
– Боюсь, что не ошибся.
– Вот незадача, – огорчённо сказал Сомов, закуривая папиросу. – Это же надо – подхватить такую хворь в наших условиях!
– Ничего, Михал Михалыч. Надеюсь, что с ней я справлюсь. У меня такой арсенал лекарств заготовлен, что любую болезнь осилим.
– Ну, ваши слова Богу в уши, – сказал Сомов, несколько успокоенный моим уверенным тоном. – Но меня тревожит подозрительная тишина. Как бы торошение не началось. Ветер неделю дул не переставая – и вдруг прекратился. Не к добру это.
Я вышел из сомовской палатки и замер перед открывшимся мне зрелищем. Ещё минуту назад чистое, украшенное звёздами небо пылало. А сейчас красноватые смерчи с бешеной скоростью неслись по небосводу, то свиваясь в кольца, словно гигантские огненные змеи, то образуя бесформенные пылающие облака. А над горизонтом повисло, мерцая, насыщаясь зеленью, огромное драпри. Словно порывы ветра шевелили этот волшебный занавес, и он переливался, подрагивая бесчисленными складками. Вдруг словно ураган подхватил его зеленовато-серебристую ткань, унёс в зенит, и она рассыпалась серебристой пылью. Я замер, заворожённый фантастическим зрелищем, подавленный его буйством и размахом. Краски быстро померкли, и снова на льдину опустился мрак, ставший ещё гуще и непроглядней.
30 января
Погода, словно настроение капризной женщины, непрерывно меняется: то насупится низкими лохматыми тучами, то улыбнётся, сверкнув драгоценными камешками звёзд, то рассвирепеет, обрушив на лагерь снежные смерчи, то снова наступает блаженное затишье. Эти непрерывные смены погоды, скачки атмосферного давления небезразличны для организма. Но уж тут ничего не поделаешь. Приходится смириться.
К моему удовольствию, здоровье Гурия пошло на поправку. Он приветствует меня радостной улыбкой, высунувшись до половины из спального мешка. С некоторых пор он окончательно уверовал в мои врачебные способности и безропотно выполняет все прописанные процедуры. Я стараюсь навещать его почаще, помня ещё по академии, сколь благотворно действует на больного приход врача.
А здесь, на льдине, когда Петров уходит проводить наблюдения, ему становится особенно одиноко и… страшно. Впрочем, чтобы понять это, надо самому оказаться на льдине и заболеть.
Я внимательно прослушиваю ему лёгкие и, похлопав по плечу, удовлетворённо хмыкаю. Скоро всё будет о'кей.
– Ну, слава Богу, не то я уже совсем захандрил.
Сняв с плиты чайник, я наливаю нам обоим по полной кружке и усаживаюсь рядом у изголовья.
– Послушай, док, это правда, что ты первым в мире прыгнул с парашютом в Арктике? – спросил Гурий, прихлёбывая крепкий ароматный чай.
– Да, вместе с Андреем Медведевым 9 мая 1949 года. Это был первый в мире парашютный прыжок на Северный полюс. Но первым в Арктике спустился на парашюте Павел Буренин, врач-десантник из тульской дивизии, в июле 1946 года.
– А ты с ним знаком?
– Знаком.
– А он что, тоже доктор?
– Доктор, да притом отличный.
– А зачем ему понадобилось прыгать в Арктике с парашютом? Ради спорта, что ли?
– Да нет. Это целая история.
– Может, расскажешь? – умоляюще сказал Гурий. Ему так не хотелось остаться в одиночестве.
Я отпил глоток обжигающего губы чая и начал свой рассказ.
– Всё началось с радиограммы, принятой Радиоцентром. Радист полярной станции на острове Бунге, это островок в архипелаге Новая Сибирь, сообщил, что в результате несчастного случая его напарник получил серьёзное ранение глаза и требуется немедленная медицинская помощь. Стало начальство думать и гадать, что делать. Навигация только началась, да и по суше к острову быстро не добраться – море Лаптевых забито тяжёлыми льдами. На собаках доставить врача с материка – тоже нереально. Значит, остаётся одно – послать доктора с гидросамолётом. Если отыщет открытую воду – сядет. Если не отыщет – сбросит врача на парашюте. Так и порешили и обратились к десантникам. Вот так Буренин и очутился на борту летающей лодки, известной в Арктике под названием «Каталина». Через неделю «Каталина» взлетела с Химкинского водохранилища и понеслась на северо-восток. Экипаж на ней подобрался первоклассный. Да ты, наверное, о многих слышал. Командиром назначили Матвея Ильича Козлова – кавалера аж трёх орденов Ленина, вторым пилотом – Виталия Масленникова, Героя Советского Союза. Путь прокладывал знаменитый полярный штурман Валентин Иванович Аккуратов. А бортмеханика Глеба Косухина вся полярная авиация знала как первоклассного спеца. Вместе с Бурениным полетел и мастер парашютного спорта Опаричев. Только 1 июля они добрались до Хатанги. Дальше путь почти прямо на север. Погода была отвратительная. Облачность, снегопад. В общем, все удовольствия. А тут началось обледенение. Пришлось снижаться чуть ли не до самого льда. Так и шли на высоте 100 метров. Ледовая обстановка тоже была малоутешительной. Всюду битый лёд, торосы, ни единого хорошего участка чистой воды. Наконец вдали показался долгожданный остров – пологий, какой-то унылый, весь изрезанный оврагами. Покружились они, покружились – ни одного приличного разводья. Только недалеко от берега пара широких промоин.
Матвей Ильич посовещался с Масленниковым и решил: будем доктора бросать с парашютом. Запросили у радиста Бунге скорость и направление ветра, чтобы парашютиста снесло поближе к домику станции.
Буренин совершенно окоченел в неотапливаемом отсеке, а тут, как назло, меховые перчатки, полученные перед полётом, оказались на два размера меньше. Масленников предложил свои, но и они не подошли. Опаричев помог Паше надеть парашют, проверил, надёжно ли привязана медицинская сумка, унты, иначе при открытии парашюта их может сорвать напрочь. Пока они возились, машина легла на боевой курс, и Буренин услышал в наушниках шлемофона голос командира: «Приготовиться!»