и, а одного баллона, содержащего 23,3 килограмма жидкой смеси пропана с бутаном, нам вполне хватит на 12–15 дней. Ведь каждый килограмм её при сгорании выделит 11 000 килокалорий тепла (теплотворная же способность самых лучших каменных углей не превышает 8800 килограмм-калорий).
8 мая
Сборка специальных домиков для станции идёт полным ходом. На широкие полозья, обитые арктилитом – пластмассой с впрессованной стальной сеткой, – укладывают семь продолговатых, окрашенных малиновой краской плит из пенопласта. Это тоже особого рода пластмасса, очень лёгкая, обладающая низкой теплопроводимостью. Толщина плит всего 50–60 миллиметров, а между тем они защищают от холода и сберегают тепло, как шестнадцатисантиметровые сосновые брёвна. Из этого же материала сделаны не только плиты пола, но и стены, и крыша, и переборки внутри дома.
Вот уже поднялись стены, наброшена двускатная крыша, а в пустых глазницах окон блеснул плексиглас. Вдруг Канаки, укреплявший дверные петли, объявил, что в голову ему пришла гениальная мысль. Все на минуту оторвались от работы.
– Если в одном домике всем не разместиться, – излагает свою инженерную идею наш аэролог, – то можно составить два, бок о бок, сняв торцовые стены, и тогда образуется просторное помещение для кают-компании.
Сказано – сделано. У двух уже собранных домов снимаем боковые торцы, а перед тем, как соединить их вместе, втаскиваем в один из них пианино: в двери оно явно не пролезло бы. Зашив досками стыки стен, мы с удовлетворением оглядываем большую, почти правильной квадратной формы, просторную комнату, которая прекрасно заменит нам летом «зимний дворец».
В ящиках с запасными деталями неожиданно обнаружились письма, выполненные в оригинальной форме. На продолговатых кусках пенопласта неровным девичьим почерком выведены слова привета будущим зимовщикам.
9 мая
Воскресенье. Когда-то на земле мы называли его «выходной день», но здесь, на льдине, такое название как-то само по себе вышло из обихода, так как выходных дней в наблюдениях не бывает.
– Михал Семёныч, Миша, вставай, пора на завтрак!
Правда, я бужу Комарова не очень настойчиво, так как знаю, что он лёг совсем недавно, проработав всю ночь над бурами, привезёнными из Ленинграда. Они что-то всё не ладились, но Комаров, верный своей привычке «лечь костьми, но сделать», забрался в спальный мешок только под утро, добившись наконец своего. Надо сказать, что буры – его детище, рождённое ещё четыре года назад, во время дрейфа станции «Северный полюс – 2». Стоит Михаилу Семёновичу напомнить об этом времени, как он часами может рассказывать о том, как талые воды, затопившие станцию, грозили сорвать научные работы. День и ночь бились люди с водой. Сотни буров пронизали трёхметровый лёд, но диаметр отверстий был настолько мал, что мокрый снег мгновенно забивал их, препятствуя воде уйти под лёд. Промокшие насквозь, измученные бесплодными усилиями, зимовщики снова и снова сверлили лёд ручными бурами. Вот тогда-то Комаров и предложил новый бур с широким, 190-миллиметровым пером. Когда поток воды с урчанием устремился в широкое отверстие первой лунки, даже скептики согласились, что вода будет побеждена. Правда, буры, доставленные к нам в лагерь, так же мало походили на своего родственника со станции «Северный полюс – 2», как современные локомотивы на первый паровоз Стефенсона. Мотоциклетный моторчик, смонтированный на металлических полозьях, мог вращать буровое перо с различной скоростью, а поворотом штурвального колеса штанга с насаженным на неё буром легко поднималась и опускалась на нужную высоту. В саду Арк- тического института в Ленинграде буры работали безукоризненно. Но как они поведут себя здесь, на льду?
Буквально проглотив завтрак, Михаил Семёнович устремился к бурам, на работу которых пришли посмотреть все свободные от вахты.
Комаров ещё раз внимательно осмотрел свой агрегат и включил моторчик. Завертелось перо, быстро вгрызаясь в лёд.
– Идёт в репу, – удовлетворённо сказал Миша, вытирая замасленные руки.
Прошло несколько минут, и перо достигло воды. Теперь летний паводок нам не страшен.
10 мая
Накануне вечером Алексей Фёдорович предупредил всех, что мы переходим на новый распорядок дня: подниматься будем в 2 часа по московскому времени, а ложиться в 18 часов. По местному времени это будет соответствовать 11 часам утра и 3 часам ночи. Новое расписание вызвано тем, что аэрологам приходится выпускать радиозонды ночью, совпадающей с днём на земле. Собственно говоря, нам всё равно, так как солнце светит ярко в любое время.
Ровно в 2 часа загудела рында – рельс, подвешенный к треноге вместо сигнального колокола. Дежурный старается вовсю, и настойчивый звон проникает в спальные мешки, прогоняя сон. Невольно подумалось: «А Москва-то сейчас, наверное, крепко спит. Все давно пришли из театров, из кино, отдыхают от дневных забот…»
Медленно кружатся мелкие снежинки. Не видно солнца, и Попков безуспешно топчется у теодолита, пытаясь определить координаты.
– Дмитриев, Саша, иди быстрее! – крикнул Шамонтьев, на мгновение выглянув из гидрологической палатки.
Топот Сашиных ног показал, что зов услышан.
Осторожно, чтобы ненароком не свалиться в лунку, Шамонтьев прикрепил к тросу батометр – толстостенную трубку, снабжённую сбоку термометром.
– Теперь пускай.
Дмитриев отпустил тормоз, и батометр, бесшумно раздвинув воду, быстро исчез в чёрно-зелёной глубине.
Ещё несколько таких батометров, ожидая своей очереди, лежат рядом на столике.
Стрелка счётчика бежит по кругу, отсчитывая метры троса.
– Стоп. Давай следующий!
Процедура повторяется. Но вот все пять батометров опущены на нужные глубины. Саша надевает на трос грузик с прорезью, и он, булькнув, отправляется вдогонку за батометрами.
Если бы глаз мог проникнуть в толщу океана, мы увидели бы, как грузик, достигнув первого батометра, автоматически захлопнул его открытые клапаны. Проба воды попала в плен. Но грузик не только закрыл клапаны. Одновременно он освободил верхний конец батометра. Щёлк – и батометр перевернулся, а вместе с ним и термометры, капилляры которых устроены таким образом, что столбик ртути, показывающий температуру данного горизонта, перелился при этом в противоположный конец. Теперь в плен попала и температура того слоя воды, откуда взята проба. Однако и это не всё. Словно приняв эстафету, от перевернувшегося метра отделился второй грузик и несётся дальше вниз. Так одна за другой взяты пробы воды со всех пяти горизонтов.
Когда наступает время, батометры извлекаются на поверхность и в заранее приготовленные бутыли сливается вода, которую относят в соседнюю палатку, где живут гидрологи. Шамонтьев исследует её на солёность, определив, сколько же миллиграммов солей растворено в одном литре океанской воды, узнаёт концентрацию водородных ионов и количество растворённого в ней кислорода.
Для более детальных исследований пробы воды, заключённые в бутылки с притёртыми пробками, совершат с первым же самолётом путешествие в Ленинград, где опытные гидрохимики «разложат её по косточкам».
Сопоставив данные химического анализа с температурой, гидрологи безошибочно скажут, какие воды, атлантические или тихоокеанские, проходят в исследуемом горизонте: дело в том, что одни отличаются от других именно по этим показателям…
Скрипит лебёдка. Батометры уходят в недра океана.
11 мая
Постройка кают-компании подходит к концу. Одни забивают войлок в щели между стенами и полом, другие прибивают плинтусы, третьи, забравшись на крышу, соединяют её скаты листами из жести. Работа есть для каждого, в особенности для кинооператора. Однако актёры мы неважные. Стоит кому-нибудь заметить направленный на него объектив, как тотчас человек перестаёт работать и начинает «играть». Это страшно бесит Яцуна, старающегося всеми силами возвратить товарища к нормальному состоянию.
Правый угол получившейся 24-метровой комнаты отделён под камбуз перегородками.
Но вот выброшен строительный мусор, выметены полы и внесен тяжёлый угольный камелёк. Разгорелись стружки, и из трубы повалил первый дым. «Заплакали» оттаивающие окна.
12 мая
Погода немного улучшилась. Мутно-жёлтое солнце пробивает себе дорогу в облаках. Но вот небо прояснилось. Вспыхнул снег, и его ослепительный блеск заставляет невольно щурить глаза. Пришлось надеть тёмные очки: иначе легко заработаешь снежную слепоту. Это очень неприятная штука – снежная слепота. Она подкрадывается незаметно. Об этом приходится помнить не только в яркий солнечный день, но и в облачный.
Пользуясь погодой, астроном спешит определить наше местонахождение. С хронометром в руках он торопит своего помощника:
– Быстрей, а то опять, проклятое, спрячется!
Но опасения его напрасны. И через некоторое время Попков наносит на карту новую точку – опять 87˚ северной широты. Пока мы дрейфуем, почти не приближаясь к полюсу.
В 7 часов ко мне в палатку-амбулаторию влетел Дмитриев.
– Скорей спирту! – кричит он, едва просунув в дверь голову.
– Что случилось?
В ответ раздаётся самый неожиданный возглас, какой можно услы-шать в ледяной пустыне:
– Рачка поймали!
Дмитриев показывает руками внушительные размеры добычи. Но, судя по скромной величине пробирки, принесённой для спирта, рачок не столь уж велик. Так скудны проявления жизни на этих широтах, что даже маленький рачок-бокоплав вызывает шумную реакцию, и не только у Саши, страдающего экспансивностью, но и у всех обитателей льдины.
…Лагерь спит. Спят аэрологи, запустив очередной зонд. Спят радисты в новой квартире – сборном домике-радиостанции. Спят вертолётчики, утомлённые «регламентными работами». Спит механик Комаров, которому весь день не везло – то порвалась цепь регулировки сконструированного им бура, то отказал мотор, то вода набралась в унты. Задремал Дмитриев и видит, верно, во сне пойманного рачка, превращающегося постепенно в осьминога, для которого даже Шариков не может подобрать подходящей посуды. Спит и наш кок-метеоролог Шариков, отдыхая от кухонного чада. Заснул и начальник станции, забывшись на несколько часов от дневных забот и треволнений. Не спит только дежурный по лагерю. Сегодня моя вахта. В палатке шипит газовое пламя. Огромный кусок снега, торчащий из ведра, медленно оседает, превращаясь в воду. Тикают часы, отсчитывая минуту за минутой, и, словно в такт им, покачиваются подвешенные под потолком сохнущие унты. На столе нет свободного места. Его загромождают приборы, книги, тетради, пишущая машинка, разные склянки и такая вовсе уж не мужская, но необходимая здесь вещь, как флакон «Красной Москвы», запах которой напоминает о далёкой Большой земле, о многом том, что особенно ярко вспоминается теперь, когда вокруг бесконечный лёд, когда ветер одиноко стучится в стенки палатки, будто и он не прочь погреться у огня, а брезентовый пол покрывается льдом, когда привычную обстановку московской квартиры заменяют лёгкая алюминиевая койка со спальным мешком, газовая плитка да маленький фанерный столик, раскачивающийся от каждого неосторожного движения…