С утра мы с Яцуном занялись газетой. Если не считать стихов о полярной весне, заметок получилось десять, но зато появился отдел, начинающийся словами: «А знаете ли вы, что…» Всем интересно проверить себя. И вот отдел сразу привлёк общее внимание. Действительно, многие из нас не знают, что 47 % – почти половину! – территории СССР занимает вечная мерзлота… что на Северном полюсе солнце один раз в году восходит и один раз заходит… что наша льдина весит около 11 миллионов тонн… что самая большая глубина Северного Ледовитого океана была обнаружена во время дрейфа ледокольного парохода «Георгий Седов» и равна 5220 метров… что самые высокие облака, называемые серебристыми, доходят до высоты 80–85 километров… что в Антарктике нет белых медведей, а в Арктике – пингвинов…
По тенту палатки тарахтит «крупа», словно и в самом деле кто-то в шутку сыплет на нас горох. Но вот к этому тарахтению присоединяется новый звук, и по стеклу иллюминатора, обгоняя друг друга, бегут крупные капли дождя. Дождь! Нежданно-негаданно пришёл к нам на 87-й градус летний дождь.
Выскакиваем из палаток укрывать брезентами грузы.
Меньше всего собирались мы защищать их от воды, льющейся сверху! Закапало в кают-компании. Бабенко и Комаров, забравшись на крышу, расстилают там сверкающее серебром перкалевое полотнище, концы его закрепляя верёвками. Капли падают всё чаще и чаще, отчего снег становится ноздреватым и рыхлым. За один час выпало целых два миллиметра влаги, то есть больше, чем почти за целый месяц.
По кожаным курткам стекают струйки воды. Но это не летний ливень. Это скорее холодный осенний, безрадостный дождик.
Промокшие псы жмутся к людям. Видимо, они никак не могут понять, что же такое происходит, и жалобно скулят, то и дело отряхивая воду с остатков вылезшей шерсти.
У разводий на льду появились нерпы. Значит, можно ждать и медведей. Об этом давно мечтают завзятые охотники Константин Курко и Василий Канаки.
2 июля
Медленно, но верно льдина продвигается к 88˚. На сегодняшний день мы достигли 87˚37' северной широты, а тем временем солнце продолжает плавить остатки снега. Этому помог и вчерашний дождик. Станция превращается постепенно в своего рода Венецию. Местами снежницы так глубоки, что не спасают и высокие резиновые сапоги. То в одном, то в другом месте приходится перекидывать мостки.
Возле аэрологической палатки образовалось широкое озеро, и Канаки с Цигельницким устроили в свободную минуту катание на клиперботе – небольшой надувной резиновой лодке. Игорь гребёт с такой лихостью, будто всю жизнь ему приходилось плавать в снежницах на дрейфующем льду.
5 июля
Радиорубку со всех сторон окружило водой, и мы, совершенно вымокшие, передвигаем её на сухое место.
Снег идёт не переставая. Он по-зимнему одевает белыми чехлами грузы, ложится пластами на палатки, заползает в щели. Ну и июль! Сугробы, холодный ветер и промозглое ненастье.
Пурга разыгрывается не на шутку. Жалобно стонет палатка, шатаясь из стороны в сторону. Где-то с глухим грохотом падают ящики. Я на минуту выбегаю и вижу, как стеллаж, стоящий неподалёку от нас, кренится набок. Ещё один натиск бури – и всё обрушится вниз.
Стараясь перекричать шум ветра, зову на помощь соседей. Это – астрономы. Они идут, согнувшись в три погибели, то и дело поворачиваясь спиной к ветру, чтобы перевести дыхание. Втроём мы кое-как приводим стеллаж в порядок, а потом вместе бежим в палатку – сохнуть и греться…
7 июля
Стало несколько тише, словно силы пурги истощились и она, ещё не перестав злиться, из последних сил досаждает нам своим воем и свистом. Отдельные снежинки сиротливо кружатся в воздухе и, не успев присесть на лёд, снова взмывают вверх и улетают дальше. Снег сырой и липкий. На свеженаметённых сугробах сразу выступили серые пятна воды. Две утки, покружившись над лагерем, с кряканьем полетели дальше. Нет, никак нельзя назвать наш край безжизненным…
Из очередного полёта вертолёт вернулся раньше срока: оказывается, недалеко от станции штурману Минакову удалось застрелить нерпу. Когда она заметила вертолёт, с гудением несущийся к ней, бедняга с перепугу помчалась прочь от лунки, вместо того чтобы нырнуть в неё.
Это был так называемый обыкновенный тюлень, или нерпа Foca hyspida, широко распространённый в Атлантике и Северном Ледовитом океане. Тело нерпы, веретенообразное, почти двухметровой длины, покрытое тёмно-бурой короткой блестящей шерстью, украшенное чёрными, неправильной формы пятнами, заканчивалось яйцевидной головой с короткой тупой мордой с жёсткими усами. В больших чёрных круглых глазах застыл испуг.
Тюлень, как любят говорить на Севере, – животное универсальное, и достоинства его может по-настоящему оценить только истинный житель Арктики. Действительно: из шкуры его получаются прекрасные непромокаемые сапоги – торбаза и юркие лодки – каяки; тюленье мясо – пища для людей и собак; жир – тепло и свет; даже из кишок шьют непромокаемую одежду, а при отсутствии стекла их можно использовать как прозрачный материал для окон снежных домиков.
Но в наших условиях все нерпичьи достоинства не имели особой ценности. И этот первый охотничий трофей доставил удовольствие Минакову – как «автору». Цигельницкому – как начинающему коллекционеру шкур, Мамаю с Блудным – как любителям нерпичьего мяса. Впрочем, все мы тоже не остались без угощения – на ужин была подана жареная печень нерпы, лакомое блюдо, которое многие ели впервые. Правда, каждому досталось по крохотному кусочку.
8 июля
Снова лето. Солнце светит в глаза. Воздух не шелохнётся. Это спокойствие после пурги ощутимо, как примирение после ссоры. Многие из нас особенно рады хорошей погоде: поддавшись уговорам Бабенко, мы постриглись под машинку, и головы стали изрядно мёрзнуть.
На днях к нам прибывают с Большой земли гости. Трёшников распорядился подготовить одну из палаток под «гостиницу». Мы стараемся оборудовать «гостиницу» со всеми удобствами, хотя для новичков на льдине они могут показаться весьма сомнительными.
Солнце приводит наши грузы в полный беспорядок. Мы снова и снова перетаскиваем их, спасая от всё прибывающей воды. Надо сказать, что не один из нас уже принял холодную ванну в снежницах, дно которых «коварно скользко». Уже возле нескольких палаток развешаны куртки, брюки и бельё, вымокшие после «купания».
Кончился трудовой день. Солнце заглянуло в окна кают-компании, окрасив все предметы в золотистые тона. Чуть потрескивает горящий в камельке уголь. Слева от входной двери висит очередной номер стенгазеты «Во льдах». Редакционная коллегия жалуется на отсутствие материалов, а литературно-художественный отдел «Сосулька» приобрёл своих постоянных художников и поэтов. На большой доске, обтянутой кумачом, поблёскивают иллюстрации фотохроники ТАСС. Рядом с ней виднеется длинный коричневый ящик, в который помещён так называемый инспекторский батометр – предмет постоянных забот метеорологов. На стенах повсюду развешаны синоптические карты. На большой карте Центрального полярного бассейна тонкой ломаной линией пролёг путь дрейфа, и, когда Попков с карандашом в руке готовится нанести очередную точку местоположения нашей льдины, его немедленно окружает группа любопытных. В углу на полках теснятся выстроенные рядами книги нашей библиотеки, тускло поблёскивает чёрным лаком пианино, совершившее далёкий путь через океан на полюс. Мягкие ковры устилают пол – за их чистотой особенно тщательно следят дежурные по станции и «директор клуба» Бабенко. В этом уютном, тёплом домике в вечерние часы собираются все, кто не занят на вахте или неотложной работой. На столе сверкает своими начищенными боками самовар, ещё белеют последние неубранные чашки. Но вот ужин закончился.
Любители шахмат поспешили засесть за партию в окружении многочисленных болельщиков, горячо переживающих развернувшуюся битву. Положение на доске всё время меняется, но о том, кто побеждает, нетрудно узнать по интонациям игроков.
– А мы вот хлопнем ладью, – язвительно сообщает Канаки.
В голосе его звучит торжество. Но, видимо, оно не долговременно. Фортуна обратила свой благосклонный взор на его противника Яцуна.
– Простите, Василий Гаврилович, – ехидно замечает он. – А вот куда пойдёт теперь ваш ферзь? Не чувствует ли он себя плохо?
По многозначительному молчанию Канаки нетрудно догадаться, что ферзю действительно стало неважно.
Но особенно шумный народ – любители домино. Из угла, где сидят Трёшников, Кунченко, Дмитриев и Минаков, несётся такой треск, что порой кажется – вот-вот разлетятся вдребезги костяшки. Ожидающие своей очереди сочувствуют только выигрывающим, так как это приближает время их вступления в игру.
За одним из столов углубился в чтение газеты Платон Платонович Пославский. Он так увлечён какой-то статьёй, что самые громкие вечерние шумы не в силах отвлечь его внимания.
Цигельницкий, назначенный библиотекарем, возмущённым тоном что-то объясняет Кузнецову. Видно, опять «зачитали» книгу, и его попытка отыскать пропажу потерпела неудачу.
Разговоры становятся оживлённее, и только в коротких паузах слышно, как колотится за стенами ветер, гудя в растяжках радиомачт, да покряхтывает лёд.
Но больше всего в такой вечер любят петь. Обычно начинает Лёша Бабенко, хотя Разбаш утверждает, что ему лучше петь в… балете…
Песни выбираются всё лирические, задушевные…
Наше старенькое пианино играет не последнюю роль в таких вечерах.
Кто-то просит:
– Давай попробуем «Полярный вальс».
Эта песня рождена здесь, на льдине. Я медленно перебираю клавиши.
В палатке тепло нелегко удержать.
Брезентовый пол покрывается льдом.
Но кто в ней не пожил, тому не понять,
Как дорог этот дом…
Облокотившись на руку, еле слышно подпевает Малков. Змачинский, склонившись к роялю, чуть притопывает ногой в такт музыке. О чём-то задумавшись, смотрит в окно Яцун, покачивая головой. Тихо плывут голубоватые кольца табачного дыма. А ветер всё шумит, что-то громко напевая, словно и он решил присоединиться к нашему хору, самому северному хору на Земле.