б унты, зажёг огонь. Сначала дым повалил из всех щелей, но вот пламя разгорелось, весело затрещали поленья, и камелёк снова вступил в строй.
Тихая морозная ночь. Неестественно большой лунный диск окружило широкое цветное кольцо – синеватое снаружи, красноватое с внутренней стороны. Это кристаллы льда, крохотные шестигранные ледяные призмы, плавающие в воздухе, преломляя лунные лучи, образовали так называемый гало.
А над горизонтом стоит яркое серебристое сияние, словно скоро должно взойти солнце. Но это всего лишь луна серебрит пар над широкими разводьями.
Тишина, как всегда, оказались обманчивой. Стоило Трёшникову и Разбашу попытаться перейти разводье (толщина льда уже достигла 25 сантиметров), как снова раздался подозрительный хруст, словно кто-то наступил на сухие сучья, и морщины трещин рассыпались по молодому льду. А там зазвенело, застонало. Началось торошение.
Закончив дневные дела, я захожу на огонёк к радистам.
Электрическая лампочка, прикрытая искусно сделанным из бумаги маленьким абажуром, бросает ровную полосу света на лежащую на столе синоптическую карту. Испещрённая линиями и цифрами, она похожа на план боевых действий. Только на этот раз наш противник – суровая арктическая природа… Наступил декабрь, а циклоны, которым давно бы пора утихомириться, то и дело обрушиваются на район, в котором дрейфует станция «Северный полюс – 3».
Трёшников сидит у стола, углубившись в изучение синоптической обстановки, время от времени чиркая спичками, чтобы раскурить погасшую трубку.
– И откуда столько циклонов в разгар зимы? – после долгого молчания говорит он, полуобернувшись к Матвейчуку. – Вот вам и «шапка холода» над полюсом.
Впрочем, мы теперь на собственном опыте убедились в её отсутствии.
9 декабря
Подвижки льда не прекращаются, хотя погода, особенно сегодня, стоит преотличная. Ярко светит луна. Небо, серебристо-синее у горизонта, постепенно темнеет к зениту, загустевая синькой там, где горит Полярная звезда.
Звонко крошится лёд. Но в часы мирного настроения природы эти звуки не производят обычного тревожного впечатления.
Однако, когда в 20:00 вертолёт вернулся после часовой ледовой разведки, выяснилось, что на 30–40 километров вокруг лагеря лёд изломан, есть много новых разводий и свежих торосистых гряд. К счастью, цел ещё аэродром подскока.
В кают-компании после ужина Курко задаёт вопрос общественности:
– Кто хочет смотреть кино?
Так как в тоне чувствуется подвох, все молчат.
– Значит, никто?
Кто-то робко говорит:
– Вообще говоря, желательно.
– Тогда пошли выкалывать кабель у места, где раньше стояла радиорубка.
Охота пуще неволи, и через некоторое время радисты уже налаживают киноустановку.
Киносеанс состоялся, но при полупустом зале. «Зареченцы» не рискуют уходить надолго от своих жилищ, а вертолётчики, изрядно намёрзшиеся за день с машиной, предпочитают отдых в спальных мешках.
10 декабря
Давление полетело вниз. Этот угрожающий симптом, каждому из нас ставший теперь понятным, заставляет насторожиться. Очередные ледовые неприятности начались как по расписанию. Трещина, прошедшая у нас под домиком 1 декабря, разошлась на 10 метров, и на осколок старой льдины теперь не попасть. Снова придётся ждать, но надо привыкать к этому, если учесть, что впереди ещё несколько месяцев. Недаром полярные авторитеты считают, что терпение – одно из важнейших качеств арктического исследователя.
Вода уже успела покрыться густым «салом» – первым тонким ледком, но она необычно беспокойна. Она колышется, словно кто-то прижимает её, стараясь выдавить на поверхность. Дурной признак – стало быть, поля продолжают непрерывно двигаться.
Где-то на юго-западе от лагеря тоже начало торосить. Гул то нарастает, то, постепенно ослабевая, стихает, будто ледяные поля, наползавшие друг на друга, замерли, выбившись из сил. Тогда наступает тишина, ещё более суровая и грозная.
Продержится ли обломок поля, на котором мы расположились временным лагерем, до того времени, пока удастся перебраться на более надёжное место? Этот вопрос настолько заботит всех нас, что после каждой подвижки льда мы внимательно обследуем наш ледяной остров.
Вот и сегодня после ужина несколько человек уходят в обход.
Время от времени слышатся предостерегающие возгласы идущих впереди:
– Осторожно, трещина!
Мы не торопясь продвигаемся вдоль «берега» разводья, которое успело расшириться до 30 метров. Ветер гонит по нему чёрные волны, от которых разводье выглядит ещё более зловеще.
Яцун, Курко и я пошли обследовать трещину, прошедшую 1 декабря под нашим домиком.
– Да, если бы она тогда разошлась сразу так широко, хорошая была бы ванна. Бр-р… Холодно даже от такой мысли. Как ты считаешь, Женя?
Яцун кивает головой, но не знаю, ответ ли это, так как он уже занялся установкой факелов для очередных киносъёмок – и всё остальное в мире для него не существует.
– Пожалуй, даже хорошо, что она разошлась, – раздаётся голос подошедшего Канаки. – Не разойдись она, может быть, мы жалели бы, что зря с места сорвались.
За разговором мы незаметно подошли к полосе старого аэродрома. Беспорядочно наваленные груды торосов переметены рыхлым снегом. Что там за ними? Комаров было сунулся выяснить это и тут же по пояс провалился в трещину. Мы бросились на выручку, но, к счастью, воды внизу не оказалось, и Михал Семёныч отделался только лёгким испугом.
Пришлось от этой рискованной затеи отказаться. Мы выходим на укатанное аэродромное поле. По такой дороге двигаться нетрудно, но дующий навстречу резкий ветер заставляет нас время от времени поворачиваться к нему спиной и оттирать щёки. А ведь сегодня тепло, всего -18˚.
Резкое потепление воздуха сказалось на домике. Лёд на полу начал таять. Под кроватью и в тамбуре появились лужи. Пришлось, засучив рукава, долго вытирать пол тряпками, тут же выжимая их в ведро. Окна покрылись каплями влаги.
11 декабря
Эти проклятые циклоны не дают нам покоя. Давление всё падает, и у нас портится настроение.
Вот и сегодня оно кувырком летит вниз: опять идёт циклон.
– Василий Гаврилыч, надо лететь за химикалиями, – сказал Цигельницкий, протянув Канаки коробку из-под «Казбека», на которой палочками было отмечено количество оставшихся банок с ферросилицием и едким натром.
Во время полундры удалось захватить ровно столько, сколько требовалось, чтобы не прерывать наблюдений.
Канаки тут же получил разрешение от Трёшникова и направился к вертолётчикам.
В домике экипажа его предложение встречает шумное одобрение.
Бабенко рад малейшей возможности полетать, так как в ночное время это удаётся делать не так уж часто.
Быстро одевшись, механики исчезают в дверях. Загудели лампы подогрева, и скоро Кунченко вернулся доложить командиру экипажа, что машина готова к вылету.
Вертолёт над лагерем. Луна едва просвечивает сквозь густые облака, и в её слабом свете только угадываются смутные очертания домиков. Чуть желтеют огоньки в их замёрзших окнах, и лишь лампа, покачивающаяся на радиомачте, приветно светит нам, как маяк во мраке ночи. Где-то далеко с трудом можно разглядеть светлые пятнышки «замоскворецких» огней. Машина летит очень низко. Время от времени Бабенко включает фару, и тогда зловеще вырастают из темноты высокие груды торосов. Вьются чёрные извилистые разводья, местами кажущиеся чуть шире пальца, местами похожие на широкую чёрную дорогу, уходящую куда-то в бесконечность…
Разводье со стороны домика геофизиков метрах в семидесяти – ста от их палатки превратилось в широкое озеро. Такое изобилие чистой воды грозит тем, что половина поля может отплыть очень далеко.
Погрузив всё необходимое в вертолёт, мы торопимся домой.
Механики обнаружили, что из мотора начало бить масло, и всю ночь прокопались в моторе. Выяснилось, что требуется серьёзный ремонт, который своими силами произвести невозможно. Пришлось сообщать в Москву, чтобы с очередным самолётом нам на льдину доставили необходимые детали для замены.
Так как полёты стали небезопасными, а телефонная связь рвётся всё чаще и чаще, Змачинский наладил у себя в домике радиостанцию, и теперь «замосквореченцы» время от времени «вылезают» в эфир.
В 10:00 льдина вздрогнула, словно её толкнули в бок. По молодому льду разводья, отделяющего нас от «Замоскворечья», прошла новая трещина, и немедленно началась подвижка льда во всём северо-западном районе. Льдина зашевелилась и отошла на три-четыре метра. Телефонный провод опять оборвался. Разбаш прибежал к разводью, но конец проводки на той стороне, и до него не дотянуться.
– Разбаш, Лёня, запиши погоду! – крикнул Малков с того берега.
Разбаш вытащил записную книжку, и Малков, сложив руки рупором, стал диктовать ему очередную метеосводку. А когда Лёня вернулся в радиорубку, Анатолий Данилович, держась за верёвку, которую принёс Змачинский, осторожно шагнул на молодой лёд. Однако раздавшийся подозрительный треск заставил его быстро отступить назад.
– Пожалуй, придётся идти за досками, – предложил Змачинский и, не дожидаясь ответа, направился к геофизическим палаткам, возле которых запасливый Попков всегда складывал «лишние» доски, рейки и мотки провода. Вернувшись, он быстро соорудил небольшой помост.
– Теперь попробуем ещё раз.
Малков поставил ногу на доски и понемногу стал переносить на неё тяжесть тела. Шаг, ещё шаг, и вот он у места обрыва. Оказалось, что льдиной придавило конец провода. Но теперь, когда самая опасная часть работы позади, вытащить конец из воды, соединить и обмотать изоляционной лентой – сущие пустяки.
Как правило, по вечерам в кают-компании можно услышать последние лагерные новости.
– Измерили мы сегодня глубину, – оживлённо жестикулируя, рассказывает в углу Легеньков, – на счётчике всего 1470 метров, а только вчера она была около 3000. Булавкин мне и говорит: «Наверное, опять над хребтом вылезли. Так, глядишь, в альпинистов превратимся». На всякий случай промерили ещё раз. Оказалось, всё правильно.