5 апреля
То, что произошло сегодня, не скоро забудется.
Погода поутру прояснилась, и Трёшников полетел с Бабенко на поиски ледового поля, удобного для посадки самолётов (на старый аэро- дром надежды плохи). Вернувшись, Алексей Фёдорович зашёл к нам в домик.
– Евгений Павлович и Виталий Георгиевич, – сказал он, – вам, придётся сейчас слетать на вертолёте вместе с Комаровым. Мы нашли хорошее поле. Длинное, широкое, в общем, такое, о каком и не мечтали. Надо его обследовать.
В 19:00 мы поднялись в воздух, и лагерь скоро исчез за грядами торосов. Потянулись бесконечные ледяные поля – то ровные площадки, окаймлённые хребтами старых торошений, то хаотические нагромождения льдин, разделённые чёрными лентами трещин, то дымящиеся разводья, пропадающие за горизонтом. Внизу под нами раскинулась огромная рельефная карта с горными цепями, долинами и реками. Нам было известно, что до нового аэродрома всего около 40 километров – 20–30 минут полёта. Конечно, мы понимали, что найти эту затерянную в океане льдину, на которой «для заметки» была оставлена бочка из-под бензина, – дело нелёгкое. Но когда прошёл целый час, а полёт всё ещё продолжался, нами стали овладевать сомнения: а не заблудились ли мы?
– Ну, как дела, Саша? – спросил Бабенко своего штурмана Александра Медведя.
Тот не ответил – всё его внимание было приковано к радиокомпасу. А когда он поднял наконец голову, мы услышали:
– Надо садиться, Лёша. Радиокомпас отказал. Мы сбились с курса…
И вот вертолёт садится на мощное паковое поле. Тучи, вдруг затянувшие небо, клубятся низко над головой. Медведю никак не удаётся «поймать солнце», чтобы вычислить координаты. Холодно. Мы бегаем вокруг машины, пытаясь согреться. В фюзеляже -35˚. Заново проверяется по карте маршрут – теперь уже с одной целью: найти дорогу домой. Мы снова поднимаемся в воздух, но лагеря нет и в помине. Через четверть часа Бабенко вновь ведёт вертолёт на посадку. Новая льдина ещё более массивна, чем предыдущая. Метрах в ста от нас возвышается колоссальный десятиметровый вал осевших торосов, а за ним – бесконечное нагромождение изломанного пака. Лёша беспокойно ходит взад и вперёд возле машины, по временам останавливается и, покусывая мундштук папиросы, вопросительно смотрит на Медведя.
– Что ж, попробуем ещё раз… – говорит Саша. – Если минут через десять не найдём лагерь, сядем и будем ждать солнца. Тогда можно будет установить наше местоположение.
И мы снова летим.
Предупреждающе замигал красный глазок сигнальной лампочки: в баке остаётся 280 литров! Больше тянуть нельзя, надо немедленно садиться. А под нами – разводья, разводья, едва прикрытые непрочным ледком, чистая вода или острозубые торосы. Положение становится серьёзным. Ещё немного – и на обратный путь не хватит бензина. Мы впиваемся глазами в плывущие под нами поля. Вон справа заблестел ровный массив старого льда. Бабенко круто разворачивает машину и опускает её на снег. Третья вынужденная посадка.
Мы натягиваем на моторы чехлы, затыкаем окна сукном, выгружаем из вертолёта на лёд всё лишнее: бочки, лопаты, буры, лампу подогрева… Надо готовиться к затяжной остановке. Кто знает, когда прояснится погода? В просветах туч мелькнуло солнце, и Саша Медведь лихорадочно ловит золотистый зайчик секстаном – только бы успеть определиться… Тем временем мы вытаскиваем аварийный запас и, вскрыв крышки ящиков ножами, выкладываем на пол вертолёта их содержимое: двадцать пять банок мясных консервов, двадцать пять банок сгущённого молока, два килограмма шоколада, килограмм масла, полкилограмма грудинки, четыре пачки галет, немного какао, кофе, чая и соли.
– Надо разделить это добро на десять суточных порций, а там видно будет, – предлагает кто-то.
Все молчаливо соглашаются. В вертолёте нашёлся примус, две кружки и бидон для воды.
Присев на свёрнутые чехлы, Миша Комаров разбирает аварийную радиостанцию.
– Так, на всякий случай, надо посмотреть… – негромко произносит он.
На корпусе жёлтого ящика чернеет несколько ручек с надписями: «настройка», «автоматическая работа», «вкл», «выкл». Сбоку в гнезде укреплена рукоятка. Стоит надеть на неё шестигранный штырь и начать поворачивать, как загорится сигнальная лампочка: динамо дало ток. Если теперь выпустить антенну и перевести рычаг на «автоматическую работу», в эфир уйдут сигналы – СОС! Десятки раций примут их, на материке начнётся тревога, скольких людей охватит волнение и беспокойство… Нет, только в крайней нужде можно прибегать к этому сигналу бедствия. А до крайней нужды нам ещё далеко – справимся сами. Если удастся связаться с лагерем и он окажется не слишком далеко, у нас ещё может хватить горючего.
Медведь, примостившись в тесном простенке, настойчиво зовёт лагерную станцию.
– Клепай, Саша, клепай… Должны же нас в конце концов услышать! – обнадёживающе твердит Бабенко.
И Саша «клепает», не отрываясь. Постучит ключом, послушает, опять постучит, опять послушает… Вдруг он замирает.
– Честное слово, Разбаш ответил!
Остаётся «поймать солнце». Вскоре и это удаётся Медведю, он быстро вычисляет наши координаты.
Теперь можно греть моторы. На сорокаградусном морозе эта операция отнимает целый час. Наконец двигатель запущен. Гул мотора нарастает, и машина отрывается от льдины. Саша Медведь торопливо говорит:
– Курс 275, полетели!
Только бы хватило бензина, только бы дотянуть! Внизу снова сплошные разводья, свежие торосы. Четвёртую вынужденную посадку совершать будет негде.
– Лагерь, вижу лагерь! – радостно кричит кто-то, и мы приникаем к иллюминаторам.
Чёрт возьми, как забилось сердце при виде чёрной полоски вдали! Она быстро делится на пунктирные чёрточки домиков и палаток; показываются ряды бочек и штабеля ящиков. Вон и мачта видна. Ещё несколько минут, несколько минут… Бензина уже нет, но и путь кончен! Вертолёт буквально шлёпается на снег. Бабенко, переведя дух, вытирает катящийся со лба пот.
Всё население лагеря вышло нам навстречу. Мы отсутствовали почти восемь часов, и сейчас уже около трёх утра 6 апреля.
– Ох и заставили же вы нас переволноваться, черти этакие! – говорит Вася Канаки, радостно хлопая нас по спинам от избытка чувств. – Трёшников за это время всю льдину сто раз ногами перемерил.
Алексей Фёдорович, тяжело ступая, молча уходит в домик.
А теперь спать. Добравшись до постели, я засыпаю как убитый, едва успев раздеться.
6 апреля
Как ни крепко спали мы, утомлённые «приключениями», ночью несколько раз пришлось просыпаться. Льдину начало быстро разводить, и к 11 часам Разбаш уже бегал по краю трещины, пытаясь расслышать, что говорит Матвейчук, фигура которого быстро исчезла в клубах пара, поднявшегося над разводьями. А в 13 часов соседняя половина льдины сдвинулась к северу, и четырёхметровая гладь океана разделила лагерь. С вышки видна бесконечная лента воды, окружившая наш обломок с трёх сторон. Густой пар поднялся над нею, и куда хватает глаз – всюду вода. Разводья быстро покрываются льдом, на котором чуть поблёскивают кристаллы солей, и только там, где выглядывали успевшие появиться первые нерпы, видны холмики, окружившие отдушины, пробитые их головами.
7 апреля
На станцию прилетел Перов, однако садиться на наш сильно сократившийся в результате передвижения льда аэродром становится небезопасно. Надо немедленно искать хорошее поле для организации перевалочной базы. Он ушёл на поиски, и через час Костя, зайдя в кают-компанию, сообщил, что аэродром найден и машина совершила посадку в 35 километрах от станции.
То и дело приходится подходить к трещине, края её сводит, и по молодому льду всюду тянутся чёрные полосы воды. Лёд торосит, и то там, то здесь растут невысокие гряды ледышек. Со всех сторон несутся самые разнообразные звуки, похожие то на уханье паровоза, разводящего пары, то на визг пилы, то на тонкий писк, словно десятки мышей весело носятся по снегу. Полуночное солнце льёт свой мягкий загадочный свет, и картина, открывающаяся перед глазами, кажется сказочной, каким-то необыкновенным миражом. Вдали едва видны в тумане палатки Попкова, домики и мачта с алым флагом.
Всё новые и новые самолёты садятся на подскок. Они привозят бензин для экспедиции, которая начнёт научные работы в этом районе, забирая из лагеря на землю палатки, пустые баллоны, освободившееся оборудование. Но 10 апреля подскок так быстро сломало, что Перов едва успел взлететь прямо через расширяющуюся трещину. Поисками нового аэродрома они занялись, едва отдохнув в лагере, и в 20 часов в 50 километрах от станции было обнаружено подходящее поле.
12 апреля
Несмотря на то что мы работаем почти без отдыха, готовя оборудование к отправке, вечером, блюдя традицию, отпраздновали тридцатисемилетие Кости Курко. И, хотя он сетовал на то, что ему в третий раз приходится встречать «приближение старости» в спешке, в самый разгар «авралов», торжественный ужин удался на славу, и наш юбиляр остался очень доволен.
16 апреля
Эвакуация лагеря начнётся двадцатого. Лагерь постепенно пустеет. Какое-то странное чувство сжимает сердце, когда подумаешь, что через каких-нибудь шесть – восемь дней мы навсегда покинем этот непрочный ледяной островок, так долго служивший нам пристанищем. Сейчас всё уже напоминает об отъезде.
Недалеко от кают-компании расставлены таблички с надписями: «СП-5», «ДИКСОН», «МОСКВА», «ЛЕНИНГРАД». Сюда сносятся и свозятся грузы, готовые для отправки по разным адресам. Исправное лагерное оборудование, запасное обмундирование, домики и палатки уйдут на новую льдину… Приборы, требующие сверки и тарировки, – в Москву и Ленинград… Остатки продовольствия и аппаратура, нуждающаяся в ремонте, – на Диксон… Порядок эвакуации продуман до тонкостей. Уже представители станции СП-5 – геофизик Смирнов и новый экипаж вертолёта – деловито расписываются в приёмочных актах, проверяют упаковку грузов. Каждые 40–50 минут у кают-компании, где разбита небольшая посадочная полоса, садится легкокрылый Ан-2 590. Михаил Николаевич Каминский, командир машины, торопит нас с погрузкой. Всё, что он отвезёт на подскок, заберут тяжёлые самолёты и доставят адресатам.