— Разумеется.
Эллис не мог отвести глаз от палки, касавшейся трехпалой ладони Роба. Толщиной примерно с большой палец, кора не содрана, кое-где видны следы срезанных веток. «Знай свое место и не высовывайся, сопля», — прозвучал в памяти голос Рики-Мудилы.
— Но ведь Ял не делает ничего дурного, — возмутился Эллис. — Глупость какая-то!
— Пожалеешь розгу — испортишь ребенка, — ответил Роб. — Выживает сильнейший. Здесь нам не нужны слабаки. Все члены семейства Файрстоун должны быть крепки, как кремень, чтобы выстоять в грядущих испытаниях. Ял еще новобранец. Господин Рен хочет, чтобы он вел себя как мужчина. Чтобы понимал, какие у нас здесь порядки.
— Да вы что, шутите? — спросил Эллис.
— Э-э… нет, господин, — озадаченно ответил Роб. — Это слова господина Рена. Он сказал, что мы должны быть сильными, как он. Поэтому я пытаюсь помочь Ялу. Господин Рен сказал, что нас надо разделить на мужской, женский и средний пол в зависимости от поведения. Ведь совсем скоро здесь появятся женщины, и мы будем жить среди настоящих людей, поэтому нужно как следует подготовиться. Ял сейчас числится за женщину.
— И что в этом плохого?
Снова озадаченный взгляд.
— Господин Рен сказал, что женщины должны во всем подчиняться мужчинам. Ял не хочет быть женщиной. Но будет, если я не выбью дурь из его задницы.
— Какую еще дурь?
— Господин Рен сказал, что Ял смахивает на голубого.
— В данный момент он смахивает морковку в суп.
— Это выражение такое. Оно означает…
— Я знаю, что оно означает. Уоррен вас многому научил, но не удосужился объяснить, что такое сарказм.
Роб смотрел на него в полной растерянности.
А Эллис злился. Злился на Роба за слепое подчинение приказам, злился на Яла за радостную готовность принять истязания и желание поиздеваться над новеньким. Злился на Уоррена за то, что он пытался установить такие бесчеловечные порядки. Но больше всего он злился на самого себя. И причин было очень много.
— Где сейчас… господин Рен?
— В деревне. Пошел в лабораторию Эдисона в Менло-парке.
— Отлично. Мне как раз надо с ним поговорить.
Эллис шагнул к двери, но потом развернулся к Робу и выдернул палку у него из рук.
— Не надо никого бить, слышите?
— Но господин Рен…
— Да, я понял. Господин Рен слишком увлекается телесными наказаниями. Если я останусь здесь жить, то нам придется с этим бороться.
Эллис зашагал по Файрстоун-лейн. Долгие годы он придумывал Уоррену оправдания. Его друг частенько выходил из себя и ввязывался в драку прямо посреди бара — обычно все начиналось с того, что он ляпал какую-нибудь глупость. Однажды Эллис зашел в гости к Уоррену, и дверь открыла его вторая жена Келли. На ней были огромные солнечные очки, рубашка с длинными рукавами и толстый слой косметики, но даже это не помогло скрыть разбитую губу.
— Упала с лестницы, — сообщила она под пристальным взглядом Уоррена.
— Может, пора переехать в дом, где нет крутых ступенек? — ненавязчиво спросил Эллис, но Келли, судя по всему, не уловила намека. Она, как и Роб, не знала, что такое сарказм. Больше Эллис никогда не пытался противостоять своему приятелю.
Что ж, прошло две тысячи лет. Лучше поздно, чем никогда. Пора рассказать Уоррену Экарду, что в Библии есть не только Ветхий Завет…
Лаборатория Эдисона находилась в противоположном конце музея, ближе к тому месту, где Эллис обнаружил тело Гео-24… там, где он встретил Пакса. Тогда Эллис торопился, бежал и не обратил внимания на длинное здание с покатой крышей, напоминавшее старый железнодорожный вокзал: дощатая обшивка, белые колонны вдоль крыльца и круглое чердачное окошко, пересеченное двумя перекладинами крест-накрест, будто прицел винтовки. Правда, Эдисон здесь никогда не бывал. К 1920-м годам, когда Генри Форд решил перенести исследовательский комплекс в свой музей, от старых построек почти ничего не осталось. И тогда Форд велел своим инженерам восстановить все здания по фотографиям и собранным материалам. Эллису почему-то казалось, что между репликой Форда и оригиналом из Нью-Джерси не было особой разницы.
Он подошел к Менло-парку и миновал позеленевшего от времени бронзового Эдисона: ученый сидел на камне с видом мудрого дедушки, который собирается поведать миру нечто гениальное. Проходя по Порт-стрит, Эллис заметил рядом с лабораторией человеческую фигуру. Издалека он не мог прочитать имя, вышитое на груди, но широкополая шляпа, рубашка и простые черные брюки выдавали в этом человеке жителя фермы Файрстоун. Или меннонита из Пенсильвании, который успешно пережил Великую бурю, а теперь вдруг решил погулять по музею Генри Форда. Человек глазел по сторонам, расслабленно облокотившись на заборчик, но стоило Эллису показаться на горизонте, как он кинулся к лаборатории. К тому моменту, как Эллис свернул на Кристи-стрит, Уоррен уже поджидал его на крыльце.
— Ну и ну! Мистер Роджерс. Блудный сын вернулся домой! — Рубашка Уоррена была застегнута на все пуговицы, рукава закатаны до локтя, а на пальцах виднелись пятна машинной смазки. — Как себя чувствуешь?
— А я думал, что меня надо называть господином, — откликнулся Эллис. — Ты же сам дал такое распоряжение.
— Верно. Решил, что порядок надо установить заранее.
— Какой порядок? Чтобы каждый знал свое место?
— Ну да. — Уоррен украдкой покосился на дверь лаборатории, а потом положил руку на плечо Эллису и отвел его подальше во двор, где вечернее солнце уже начало отбрасывать длинные тени. Понизив голос, Уоррен продолжил: — Эти лысики — ребята славные, но они ведь ненастоящие люди. Не то что мы с тобой или наши дети. И они ведь не умрут от старости, так что никуда не денешься, придется жить вместе. Надо, чтобы они понимали свое место при новом мировом порядке.
Место при новом мировом порядке? Господи, да куда Эллиса занесло? На рабовладельческий юг или в нацистскую Германию? Такое чувство, что на дворе стоял тридцать шестой год…
— И какое же место ты им отвел?
Уоррен прищурился:
— Да что стряслось-то?
— Я только что заглянул на ферму. Там был Роб, и он собирался побить Яла палкой, потому что пришла его очередь измываться над товарищем. Говорят, твоя идея?
— Эллис, у подземных жителей нет никакого представления об авторитете. Я их воспитываю. Как дело пойдет на лад, нам потребуется дисциплина. Ребята должны научиться выполнять приказы.
— У меня вопрос. Зачем им выполнять приказы? Я понимаю твою мечту о жене и детишках, разделяю радости честного труда и простой жизни, но это не значит, что мы должны строить фашистское государство. Почему нельзя соблюдать равноправие?
Казалось, Уоррен не слышит, что ему говорят. Такое выражение появлялось у него на лице всякий раз, когда в баре кто-нибудь начинал жаловаться на футбол или называл его взгляды на женщин устаревшими.
— Потому что люди не равны друг другу, — ответил Уоррен. — Это все байки социалистов.
— «Мы исходим из той самоочевидной истины, что все люди созданы равными». Второй абзац Декларации независимости. Помнишь такую? — произнес Эллис, невольно повысив голос.
Уоррен нахмурился.
— Ну да. Все люди. То есть мы с тобой, приятель.
— Не думаю, что Джефферсон разделял людей на настоящих и искусственных.
— Джефферсон был умный дядька, — ответил Уоррен с хитрой улыбкой и снисходительно подмигнул Эллису. — Написал ровно то, что хотел написать. Уж поверь, в усадьбе у старины Томми было полным-полно рабов. Он не путал настоящих людей с прислугой. Дело в том, что все мы разные. Ты умнее меня. Я сильнее тебя. И ничего не попишешь. Можно мечтать, чтоб все стали одинаковыми, но разве ж такое бывает? Ну, за исключением лысиков. Но они сами прекрасно понимают, что это против природы. Потому и пришли сюда. Мы с тобой знаем, как живут люди в нормальном обществе. Проявляют инициативу и радуются конкуренции. Настоящий мужик от драки не увиливает. А еще мы с тобой умеем о себе позаботиться. И сможем выжить, если вдруг начнется серьезная заварушка. Вот поэтому мы — важные и ценные члены общества, а лысики — нет. И это не оскорбление, просто жизнь такая. Конечно, мы все равны, просто некоторые из нас равны более чем другие.
— Цитируешь заповеди свиней?
— А? — Уоррен посмотрел на него с прищуром.
— Так говорили свиньи в книге Джорджа Оруэлла «Скотный двор».
— Не читал.
— Тебе бы понравилось. Коротенькая, простая. О продажных лидерах революции. По сути, сплошная критика коммунизма.
Уоррен усмехнулся.
— Не дури. Разве я похож на Сталина? Новое общество будем строить мы, а не какая-то кучка жадных политиков, толстосумов и чванливых умников. Ты да я, два обычных парня. Мы не будем повторять прежние ошибки.
— Все так говорят.
— Слушай, перестань выкобениваться, а? Помнишь детство? Славные же были времена! В пятидесятые люди жили, как полагается. Женщины воспитывали детей. Мужчины зарабатывали деньги. Дети росли здоровыми и счастливыми, а правительство не лезло в чужие дела. Каждый знал свое место, и Америка неслась вперед, как гоночное авто. Я просто хочу вернуть все обратно.
Интересно, думал Эллис, помнил ли Уоррен их последний разговор в баре? Нет, вряд ли, для него уже столько лет прошло. Память у друга всегда была слабовата, даже в школе. Но они так часто обсуждали «старые добрые времена», что тема насмерть въелась ему в извилины. За кружкой пива все посетители предавались ностальгии, и они не были исключением.
— Откуда тебе знать, как тогда жили люди? В пятьдесят девятом нам с тобой было всего по три года. Ты выдумал себе идеальный мир, Уоррен. Все воспоминания — это картинки из фильмов, а ты принимаешь их за документальные хроники. В пятидесятых хватало своих проблем.
Эллис уже не пытался просто переубедить Уоррена. Он рассуждал вслух, искреннее желая найти разумный ответ.
Уоррен только глаза закатил.
— Нет, правда. Ты подумай. Мне удалось взглянуть на прошлое со стороны. Да и тебе тоже. Когда оглядываешься назад, становится ясно, что мозг попросту вытесняет все дурное. Вспоминая про Пегги, я не думаю про скандалы и злость. Я помню только хорошее. Все говорят, что школьные годы — самые лучшие. Но я готов поспорить, что они быстро передумают, если в самом деле вернутся обратно: кто же захочет подчиняться родителям, учителям, разнообразным запретам и давлению сверстников? Да и вообще, в детстве мы ничего не знали о жизни. Мы ведь оба верили в Санта-Клауса! Детей оберегают от настоящих проблем — неудивительно, что весь мир представляется в розовом свете.