Вся моя прошлая жизнь, все мое прошлое — это тени, призраки на стене, переплетение, уродство. Куски жизни... Не-удавшейся? Вера ведь меня разыскала, звала: приезжай хоть помирать дома.
Поздно. Дудки! Чужбина высосала мою кровь, пускай чужбина и подавится моими костями...
Листок, оторвавшийся от кроны...
Напишите на моей могиле: «Прошу не считать, что я лежу рядом с этой белогвардейской рванью...» И еще — стихи моего друга.
Я — неизвестный, без роду и племени.
Я любил барвинок, а вдыхал запах полыни.
Полынь чужбины...
Я пришел умирать в это зловонное убежище.
Как жил — так и...
Мне сейчас хорошо. Мне так хорошо, как никогда.
Меня называли медведем. Медведи приходят
умирать в смердючеє пристанище.
Мне так хорошо. Как в детстве, когда я засыпал,
вдыхая липовый аромат, уткнувшись головой
в колени матери, в Мариинском парке под звуки
военного духового оркестра.
Но почему же медные трубы играют траурные мелодии?
Да это же меня отпевают...
Прости меня, мать...»
Строчек немного, а длиной они во всю его жизнь — страдальческую, в хождениях по заблуждениям, мукам, но с душой чистой перед самим богом, если он только есть. А люди?
Среди них найдутся черти, отплясывающие там, где чужая боль, чужое горе.
Не стал Захарыч Константином Захаровичем. Не стал.
Жизнь бесконечна, хотя для каждого она, говоря пушкинскими словами, и быстротекущая. Бесконечны и опыты ее. Нам не приходилось заглядывать еще во многие, многие тетрадки — в косую линейку, в клетку и иные, оставленные теми, кто потерял Родину, кто покоится сейчас на кладбищах Детройта, Калифорнии, Балтимора, Вашингтона, Северной Каролины, Дакоты, Монреаля, Торонто, Лондона, Манчестера, Парижа, Сан-Пауло. По всему миру разбросаны кладбища безродно ушедших... Заглядывай не заглядывай, читай не читай, а в каждой строчке — огромная книга о печалях, трагедии людей, испивших по разным причинам на чужбине полынную чашу мучительного умирания.
В каждой могиле — своя тайна горькой жизни, есть, однако, и одна общая, главная «тайна»: кто теряет родину, тот теряет и себя, свое гражданское и человеческое продолжение, кто теряет любовь и верность, для того все в мире пусто, бессмысленно — вроде бы есть земля и небо, дороги, улицы, дома, а идти некуда и незачем...
ПОСЛЕСЛОВИЕ К РОМАНУ
Выходило так, что житейские дороги в один и тот же год приводили нас (то ли вдвоем, то ли порознь) в разные точки планеты, и нередко в точки, расположенные по обеим сторонам океана: скажем, американский континент и наш приполярный край.
Так было и в тот раз, когда мы завершали работу над этой книгой. Далеко от дома, в международном порту Гандер, затерявшемся в Атлантическом океане, где мы ждали погоду и рейсовый самолет на Москву, встретили земляка, который и сообщил: одному, мол, из вас предстоит новая командировка, теперь уже в другой конец океана, к давним знакомым — строителям Сибири; другому (мы знали об этом раньше) — в самый центр Европы, в Прагу.
Мы летели над бесконечными водами Атлантики, и думалось о многом. Вспоминались дискуссии по проблемам сотрудничества между народами в одном из комитетов Генеральной Ассамблеи ООН.
— Вы обратили внимание,—сказала молодая учительница из Африки,—что герб, который мы видим перед собой в зале пленарных заседаний, главном зале ООН, что этот герб голубой? Вам не кажется, что он похож на кабину огромного космического корабля? Посмотрите: стены идут ввысь конусообразно, а окна напоминают иллюминаторы, за которыми бушует неспокойный мир...
И если продолжить эту мысль, то можно представить, что пять миллиардов землян вроде бы собрались в одном корабле.
Помните размышления Экзюпери? Летая над землей, французский летчик, знаменитый писатель и великий мечтатель часто думал о несовершенстве мира, мира, уносимого одной и той же планетой, где все — команда одного корабля.
Увы, люди на корабле-планете пока что в разных классах.
Каким он будет, этот завтрашний день корабля-планеты?
Мы задавали этот вопрос и по ту сторону океана людям, пытающимся понять сложности этого неспокойного мира; мы беседовали об этом с теми, кто по разным причинам потерял связь с прародительским корнем; мы спрашивали об этом наших соотечественников, строящих на топких сибирских болотах новые города.
Какой же он, человек наших дней, какие они, наши современники, которых разделяют океаны?
Трудно ответить однозначно на эти вопросы. В поисках ответа и рождался замысел нашей книги.
А книга эта была задумана давно. Из огромного материала, из множества блокнотов, исписанных за многие годы в самолетах, поездах, на житейских перекрестках, в архивной тиши и «в лихорадке будней» мы отобрали лишь самую малость.
В наших судьбах много общего. Мы из поколения детей войны, которая забрала .отцов. У нас растут сыновья и появляются внуки. Мы хотим, чтобы они были счастливее нас. Чтобы не знали ужасов разрушительного смерча. Чтобы жили спокойно. Любили и уважали добрых людей, ненавидели подлецов, приспособленцев и предателей в любых ипостасях. Честно смотрели людям в глаза.
А люди на земле сеют и жнут, варят сталь, возводят дома под небом отчего дома.
Хорошо, когда работа у человека сладкая.
Всякая жизнь заканчивается там, где стынет сердце, где глаз не видит пути, где уже не слышен зов любви, человеческих желаний, где в могильном холоде мир теряет тепло вечно манящего света и опустошает душу, где бессмысленность бытия приходит как конец.
В современном мире с его сложностями, идеологическими, политическими, социальными взрывами противостояний очень хотелось бы увидеть торжество человеческого разума, которое, конечно же, приведет каждого в счастливый домашний очаг, где дети, семья, Родина встают высшим смыслом жизни.
ЗЕМЛЯ У НАС ОДНА
Размышление -монолог, исповедь е письмах и еще о том, кто есть кто
Итак, вылет на Крайний Север, где у сибирского озера Ханто рождается новый город. Накануне довелось побывать на научной сессии. Ученые с мировым именем говорили о необходимости всесторонней разработки концепций развитого социалистического общества.
Характерная деталь: каких бы аспектов ни касались ученые (научно-техническая революция, совершенствование хозяйственного механизма, развитие социально-классовых и национальных отношений), они неизменно говорили о воспитании нового человека: его нравственном здоровье, социальном оптимизме, духовном богатстве, глубокой идейной убежденности— этих важнейших гранях нашего образа жизни.
О человеке и его месте в жизни.
Просто о счастье.
Монолог водителя
Путь в Ноябрьский неблизкий. И часто приходится застревать в Сургуте, ожидая попутный вертолет и поглядывая в серое клочковатое небо. Но вот наконец и нам повезло. После многочасовой непогоды небесная твердь вдруг прояснилась — и вахтенные вертолеты один за другим начали отправляться в рейс. На диспетчерском пункте, расположившемся неподалеку от городского аэродрома, коротко разъяснили: всем, кто держит путь в Ноябрьский, собраться у площадки вертодрома, перегрузить из КрАЗа в вертолет прибывшее некомплектное оборудование и вместе с контейнерами можно отправляться в полет.
Нас было шестеро: представитель домостроительного комбината— заспанный парень, коротавший всю ночь на диспетчерском пункте; учитель — чистенький, в модном галстуке и широкополой шляпе, собиравшийся проводить свой отпуск в гостях у брата-геолога (с этими двумя мы вместе обивали пороги диспетчерской), хрупкая девушка в джинсах и пестром дождевике, а также сухощавый парень с хитроватой улыбкой и тонким гоголевским профилем.
Из кабины вертолета вышел пилот. И надо же такое: встреча, как в кино. Неужели он самый? Женя. Где-то в начале 60-х годов встретились мы в Березове: он, по окончании авиационнного училища, только начинал работу на Севере, летал к Ледовитому океану; мы же приехали сюда специальными корреспондентами газет.
Тогда здесь только начиналась промышленная добыча нефти, и вертолеты очень нужны были в этих краях: они поднимали на борт геологов, доставляли продовольствие, прокладывали воздушные мосты к промысловикам. А сейчас их роль возросла стократ.
Мы здорово помотались тогда с Евгением Ивановичем по Сибири. От Усть-Балыка тянули нефтепровод: спешили побывать у строителей. Геологоразведчики открывали новые месторождения: тоже интересно попасть в самые горячие точки.
А теперь, на вертодроме в Сургуте, Евгений Иванович, подставляя и свое плечо под ящик с оборудованием, роняет:
— Как видите, многое изменилось с тех пор. Да и сам Сургут какой стал! Помните эти запыленные улицы, маленькие домишки? А теперь — город, с улиц которого прямо начинаются дальние рейсы к вышкам, самый современный.
Да, не узнать теперь Сургута. Бывший купеческий городишко стал крупным молодежным городом, где перекрещивается много сибирских дорог.
Евгений Иванович продолжает серьезно:
— А вот дух тех шестидесятых годов, когда поднималась целина, когда началось освоение Сибири, остался тот же: если надо — плечо свое каждый подставит. Здесь у нас нет места белоручкам.
Смотришь на учителя и улыбаешься: галстук сбился набок, рукав модного пиджака испачкан. Кряхтит модный усач, а, ничего не поделаешь, грузит. Как все.
И еще одна встреча, тут же, у трапа. Прибежал наш давний знакомый по Киеву — Валерий. Бывший комсомольский работник, затем секретарь парткома одного из строительных трестов, он был избран в свои тридцать с небольшим лет парторгом строительно-монтажного поезда в Ноябрьском. Валерий Дмитриевич возвращался из Свердловска. Дело у него было неотложное: строители Ноябрьского включились в соревнование по принципу «рабочей эстафеты». Это значит, что все, кто участвует в технологической цепочке — от поставщиков панелей до железнодорожников,— берут на себя обязательство: не подвести. А вот свердловские железнодорожники немножко замешкались — и парторгу срочно пришлось отправляться туда.