И они переиначили.
Немного посидели в очереди, отец сходил к кассе, опять посидели. Славка попросил у отца подержать билеты. Билеты держать, конечно, неинтересно, но Славка заподозрил отца в том, что он купил не два, а один билет. Действительно, билет был один. Славка повертел билет в недоумении, и отец понял все.
— Понимаешь, у тебя привилегия. Ты можешь мыться без билета, — сказал Егор. — Ну, если очень хочешь, я куплю. Только у нас на пиво не останется.
— Ладно, — согласился Славка, — пойдем по одному. Это даже лучше. Мы — будто один человек.
— Правильно. Я тоже так думаю.
Они о чем-то еще поговорили, кабина освободилась, и они вошли. Тут было мокро и парно. Из ситечка капала вода. Славка подставил ладонь, чтобы узнать, какая, и тотчас отдернул руку — вода была ужас какой горячей. Отец улыбнулся про себя — никакого косвенного опыта у парня. Человек все познает сызнова. Что горячо, что холодно, что правда, что ложь. Если бы люди не начинали жизнь каждый сначала, как быстро они бы развивались и на сколько меньше на свете было бы дураков.
Разделись. Оба были худые, длинноногие. Маленький — уменьшенная копия большого, большой — увеличенный маленький человечек. Отец настроил воду, подтолкнул сына:
— Давай!
Сын ступил на ребристую подставку, одумался:
— Пошли вместе.
— Ну, пошли.
Струи приятно секли спину. Славка прыгал от восторга, ловил воду ртом, прикрывал глаза ладошками, а то совсем-совсем их залило.
— Намылить тебе голову? — спросил отец.
— Я сам.
Они намыливались, лезли под струи. Славка визжал от удовольствия, Егор чувствовал, как легко-легко делалось на душе и приятно оттого, что они понимают друг друга, старший и младший Канунниковы. Забылось огорчение, когда жена выдворила его в баню, забылась ее настороженность и отчужденность, забылась ужасающая дорога. Как хорошо ему было со Славкой, он не помнил, когда еще было так хорошо и с кем. «Люблю его, чертенка, а он, конечно, чувствует это, — подумал Егор. — Дети все чувствуют, как собаки. Человеку надо накопить наблюдения, потом уж сделать умозаключение, что и как. А собака чувствует настроение хозяина по шагам, сразу. И дети вот тоже…»
Остановил себя: «До чего додумался!»
— Потереть тебе спину? — предложил он сыну.
— Только не забывайся, — сказал сын, — а то так начнешь драть, кожи не останется.
— Ладно, не забудусь. До чего ты худой, сын. Все позвонки сосчитать можно: раз, два, три, четыре…
— Щекотно! — закричал Славка.
— Ну вот, мужчина…
— Хватит. Давай теперь я. Наклоняйся.
Славка тер отцу спину и, конечно, тоже считал позвонки.
Славка продернул в ушко ножен шпагат и повесил кинжал через плечо. Кинжал ему нравился. Отец говорил о рисунке на ножнах, узорчатом флажке на длинном шпиле — это называлось флюгером, но Славку флюгер не интересовал. Славка расхаживал по комнате, и кинжал в желтых ножнах болтался на шпагате.
У Вари серые холодноватые глаза чуть потемнели и потеплели, когда она брала в руки ниточку янтаря. Спросила:
— Настоящий?
— Настоящий, — сказал Егор и вспомнил, как они с Ниной выбирали подарки в маленьком магазине, где женщина с белыми волосами, похожими на букли, рассказывала им о флюгерах. И тогда Нина спросила, любит ли он свою жену и он ответил, что да, конечно, любит.
Варя положила янтарную нитку на буфет. Она то и дело оглядываясь на нее, хотелось примерить, но стеснялась. Она выпила рюмку водки, бледность в лице прошла, щеки робко зарумянились. Что-то девчачье проступило в ней, давнишнее и милое.
— А с чем пойдет янтарь-то твой? — спросила она наконец, не вытерпев.
— Со всем, с чем хочешь, — сказал он, хотя не очень в этом разбирался. — С черным, белым, красным.
— Дорого, поди?
— Так, ерунда. Повезло. Подсказали. Сам бы не догадался.
И подумал: «Когда-то я ей что дарил? Не вспомню. Отвыкли, сами себя отучили»…
Она скрылась за заборкой и скоро вышла в черном платье, которое он почему-то не помнил. Ниточка янтаря и в самом деле очень шла с черным. И шея Вари не казалась сейчас слишком худой и длинной.
— Обнови завтра, — посоветовал он. — Пойдешь на работу…
— Ну, кто в этом ходит на работу? Тоже скажешь.
Она переоделась и снова стала буднично простой, румянец сошел со щек, и лицо сделалось усталым и отрешенным. Подсела к столу.
— Ты ешь, наголодался ведь… Когда все это у тебя кончится? — Вздохнула. Муж не любил разговоров о работе, и она ждала, что он остановит ее, но Егор промолчал. Это ее как бы подбодрило, и она заговорила:
— Неустроев-то, твой дружок, как вспорхнул. Заместитель главного технолога. А какие таланты за ним числятся? Был бы ты при заводе…
Егор удивился:
— Неустроев главный технолог?
— Да, главного перевели в совнархоз, в управление машиностроения. Вот Неустроев и выпрыгнул.
— Смотри-ка! Действительно…
Неустроев был заместителем начальника цеха индикаторов. Учились вместе в вечернем политехническом институте. — Роман, Егор и Неустроев. Егор и Роман окончили, защитили дипломы, Неустроев едва дотянул до третьего курса. В прошлом году Неустроева избрали в городской Совет. Кто-то посоветовал избрать депутатом беспартийного инженера, а на заводе ни одного беспартийного инженера, кроме Неустроева, не нашлось. Вот так все и получилось.
«Инженер? Какой он инженер», — подумалось Егору.
— Ну, Варь, раз назначили, значит, посчитали возможным. — Но подумал: «Жене-то зачем вру? Ведь глупость же, что Неустроева назначили. Другие есть, поумнее и пограмотнее. Да и меня на это место Роман уговаривал. А, ладно…»
Попросил:
— Налей, что ли, еще… После бани хорошо идет.
— Привык ты в поездках.
— Да не привык. Выпей и ты.
Варя налила ему, себе чуть-чуть плеснула. Егор выпил, положил в рот кусочек селедки. Селедка была жидкой, и он стал сосать ее, пока на языке не остались одни косточки.
— Что на заводе? — спросил он. — Приезжаешь, как чужой к чужим.
— Чужой и есть. Только берут от тебя…
— На заводе-то…
— А что на заводе? Все то же. Неделю стояли из-за серебрянки. Теперь будут гнать. Сам знаешь. Директор приходил уже, просил Пивоварова посмотреть, нельзя ли что вернуть из забракованного ОТК. Пивоваров меня вызвал. Мялся, мялся, а я будто не понимаю, в чем дело.
— Ну?
— Браку много было. Да и как ему не быть? Торопили: давайте план. Вот и гнали брак. А что делать?
Варя помолчала. Трудная у нее работа — мастер ОТК. Забракуешь — вроде в своего ближнего выстрелишь и в себя. План сорвется — ни премиальных, ни хорошего заработка. Пропустишь — в дальнего выстрелишь, но в своего же.
— Когда же все это кончится? Когда против совести не надо будет идти?
— Наладится. Вот станут совнархозы на ноги, наладится.
«Опять вру, опять приспосабливаюсь к удобному, — возразил Егор себе. — Ты же знаешь, что не наладится. Десятки лет нужны, чтобы улеглись новые связи. Все же к черту полетело, что было налажено, теперь вот попробуй. Живем без обратных связей. Слышим только «давай», а чтобы услышать «на», не услышим. С боем берем»…
— Не переживай за них, — сказала Варя, видя, как он помрачнел. — Там есть кому переживать. Поболее тебя куски получают.
Он встал из-за стола, подхватил сына. Славка был легкий, как пушинка.
— Пап, ты больше не поедешь?
— Не поеду, сын. — Егор сказал это легко, не думая, но как радостно вспыхнули глаза Вари после этих его слов. Если бы он видел…
— Тогда я буду тебя брать на реку, — сказал Славка. — А может, даже на рыбалку.
Отец засмеялся. Он давно не смеялся так весело, одобрительно, беззаботно. Ему нравилась в сыне эта вот рассудительность, самостоятельность мышления. Много времени проводит один, до всего привык додумываться сам, свое неизбежное «почему» обращает не к старшим, а к себе.
«Хорошо, Славка, хорошо!»
— Ты в самом деле не будешь больше ездить?
Егор повернулся к жене, и только сейчас увидел, как светятся ее глаза.
— Да, конечно, — сказал он и поверил сам себе.
Славка ни в какую не соглашался спать один, и они легли с отцом на диване. Когда сын уснул, Егор осторожно встал, шагнул к кровати. Под рукой плечо жены, голова. Голова вздрагивала.
Уткнувшись лицом в подушку, жена плакала.
— Варя, что с тобой, ну что?
— Я думала, больной приехал, не идешь.
— Глупая, вот глупая…
Лицо ее было мокрое от слез. И когда он целовал его, на губах Егора оставался соленый привкус.
18
Вечером Егор сказал Варе:
— Три дня отпуска, кровные, заработанные. Роман подарил. Как ты думаешь, если я и на самом деле их использую? Распилю дрова, съезжу к Иринке в лагерь. Находит такое: скучаю и все.
— Не сидится тебе ни дня дома.
— К вечеру вернусь.
Получил премию, накупил сладостей, мать приглядела Ирине платье — девчонка уже в таких годах, понимает, что к чему.
На самое дно чемодана Егор положил кошелек желтой кожи с изображением флюгера — флажка со звездой и крестом на шпиле. «С улицы Нигулисте, — вспомнил он. — Нина говорила, что кошельки пустыми не дарят. Чтобы вместе с кошельком подарить человеку счастье, надо положить монету. Какую-нибудь. Пусть самую маленькую».
Он раскрыл кошелек и сунул в него рубль. И подумал, усмехаясь своему суеверию: «Выход легкий, ничего не скажешь. Так вот запросто, с рублем можно бы раздать счастье каждому и всем».
Егор приехал в лагерь перед обедом. На берегу Быстрицы, недалеко от ее впадения в Шумшу, среди темной зелени соснового бора, светлели деревянные домики лагерных служб. Желтые осыпи песка стекали к реке и терялись, не добежав до воды. Берег зарос ольхой, и пескам ходу не было. Ольха росла на намытых рекой галечнике и глине, ольхой же кудрявились островки, делившие реку на узкие протоки. Вода ворчала в протоках, как бы жалуясь на то, что отрезали ее от материнской струи.
Он сидел на берегу и ждал, пока разыщут Ирину. Отряд был где-то поблизости, но дежурная по лагерю не могла его найти. Егор волновался, он даже не знал, что готовит ему встреча с дочерью. Вдруг подумал, что даже не узнает ее, если увидит среди девочек.