— Великая мысль! Эдгар нас подождет.
— Подожду, — согласился Эдгар с таким серьезным выражением, будто утраченная надежда на открытие вдруг снова засветила ему. — А я тем временем поужинаю.
— Приятного аппетита! — пожелал Егор и вышел вслед за Летовым.
Мотоцикл стоял неподалеку от проходной. Иван нажал дважды на педаль, завел мотор, кивнул Егору на коляску, тот уселся, и мотоцикл круто взял с места. Егор уцепился за дужку, отворачиваясь от бьющего по лицу ветра. И когда они проскочили узенькую Хлынку и вылетели на центральный проспект, Иван склонился к Канунникову, крикнул, перекрывая треск мотора.
— Значит, электронная приставка?
— Да! — ответил так же громко Егор, и в голосе его прозвучала радость: Иван понял его. — И фиксирующий аппарат.
— На ленте будут фиксироваться точки, соответствующие действительным отношениям.
— Да, — крикнул Егор. — Тут уж не смухлюешь. Прибор за руку схватит.
— Строгий!
— Строгий и справедливый. Нам строгости не хватает.
Эти слова о будущем своем приборе, который существовал пока что в их головах, звучали так, будто относились к их новому товарищу, уже живущему рядом с ними и делающему свое неподкупное честное дело. И хотя впереди еще ждали поиски, споры, неудачи, и хотя еще никто не знал, что из того прибора выйдет, первое ощущение открытия было всегда радостным. Трезвость придет скоро, понудит во всем сомневаться, заставит рыться в журналах, книгах, патентах: «А не велосипед ли заново изобретаем?» Но сейчас… Летов щурился мудро и обнадеживающе, Егор уже не отворачивался от ветра, а с удовольствием подставлял ему лицо.
Мотоцикл развернулся у детского сада. Славка, игравший мячом под тополями, оглянулся на грохот, увидел отца, бросился вдоль штакетника к калитке. Он распахнул калитку и, восторженно глядя то на отца, то на мотоциклиста, в котором он узнал длинного дядю Ивана, то на мотоцикл, красный, как пожарная машина, в нерешительности остановился.
— Ну, что ты, давай сюда! — крикнул отец.
Славка, все еще не веря, осторожно стал приближаться к машине. Потом с размаху прыгнул к отцу на колени, так что коляска качнулась, точно люлька.
— Куда поедем? — одним вздохом спросил он.
— На завод! — одним выдохом ответил отец.
Он обнял сына, прижал к груди. Нет, все-таки каждый день дает человеку хотя бы крупицу радости…
Эдгар в свободную минуту с таким же увлечением разбирал заинтересовавшие его электронные схемы, с каким разыгрывают шахматисты любимые партии. Как шахматист, он видел в каждой схеме интереснейшие загадки, отгадать которые было для него и радостью, и наслаждением. Как только ушли Егор и Иван, он развернул на столе схему и мысленно пошел по ее виткам, коленам, прямым линиям. Не один, а может, десятки людей отдали им свои мысли. Они перепробовали, может быть, сотни вариантов, пока не нашли вот этот, оптимальный, к тому же самый красивый. Он так же великолепно выглядит, как индийская защита или гамбит Алехина.
Хотелось есть. Днем, в обед, он перекусил на ходу, выпив в буфете бутылку кефира. Ему сказали, что Канунников срочно требует его к себе, и завернутые женой в салфетку бутерброды, уложенные в чемоданчик рядом с инструментами, так и остались нетронутыми. Как они сейчас пригодились!
Эдгар, не отрываясь от схемы, раскрыл чемоданчик, нащупал рукой салфетку, стал осторожно ее разматывать. Вдруг что-то укололо руку, он отдернул ее, будто при электрическом ударе. Осторожно провел ладонью по салфетке, рука снова накололась. Что за чертовщина, он не брал с собой размочаленные экранированные провода, откуда эти колючки?
Он оторвался от схемы, заглянул в чемодан.
Что-то темное, похожее на щетку, лежало на салфетке. Он потрогал: ежик! Бутербродов, конечно, и след простыл…
Ежик был живой: иголки шевелились…
Строгое лицо Эдгара стало жалким от обиды. Шалостями цеховых ребят он был сыт по горло, попервости злился, строил планы отмщения, но чем больше он злился, тем неотступнее были шалости ребят. Потом он понял, что где-то сплоховал, и теперь ему уже не отвязаться от проказ, и перестал их замечать, на все смотрел сквозь пальцы. Но ежонка! Живого!
Он осторожно перекатил ежонка на ладонь, толстая кожа не чувствовала уколов, зачем-то подул на него, губы Эдгара вытянулись, как у ребенка, сосущего конфету. И тут увидел записку.
«Эдгар, не сердись и не умирай с голоду: понимаешь, подвернулась штучка «перцовки», а за закуской бежать далеко. Мы уляжем перцовочку на берегу Хлынки, закусим твоими бутербродами и добрым словом вспомянем тебя. Твои верные друзья по цеху».
Почерк был знакомый. Конечно, это писал слесарь Яшка Сазонов. Стервец, сам всего ничего, а тоже острит.
Но где они взяли ежонка?
— Сволочи! — выругался Эдгар. — Он же мог задохнуться в чемодане. Вот бесчеловечное семя! Вот…
У него не было слов, чтобы высказать свое возмущение. Окажись под боком слесаренок Яшка, Эдгар не посмотрел бы на его виртуозные руки, открутил бы, как крепежные болты у списанного в расход станка. Уж он бы устроил ему выволочку… Уж он бы…
Вскоре Эдгар успокоился, жалея лишь о том, что буфет сейчас закрыт и негде достать для ежонка молока. Но и это скоро перестало его волновать. Он снова углубился в схему. Егор и Иван застали его за этим занятием, с ежонком на ладони. И когда Эдгар отвлекся от схемы и взглянул на удивленные лица Егора и Ивана и на восторженный блеск Славкиных глаз, то не сразу понял, чему они удивляются и чем восторгаются. Вот ведь люди… Но взглянул на ладонь, увидел ежонка и все понял. Пожалел, что не догадался убрать, теперь опять зубоскальство. «А, — махнул он про себя рукой, — черт с ними», — и поднес ежонка к лицу и подул на него. Жесткие иголки чуть-чуть задвигались.
— Живой, живой! — закричал Славка. — Пап, я потрогаю?
— Спроси дядю Эдгара.
— Погладь… — Лицо Эдгара было серьезным. Он протянул Славке руку с ежонком. Рука Славки будто огня коснулась: так быстро отдернул он ее.
— Вот сюда, — придя в себя, сказал Славка, сдернув с головы соломенную кепку и протягивая ее Эдгару.
Ежонок перекочевал с ладони Эдгара в Славкину кепку. Эдгар еще некоторое время чувствовал на ладони текучее тепло от ежонкова затаенного дыхания. Скоро тепло это растаяло, Эдгар с сожалением вздохнул.
— Где его взял? — спросил Иван, все еще удивляясь появлению ежонка в цехе. Вроде за Эдгаром не наблюдалась любовь к животным. Скрытный черт…
— Где? А пошел я в нижний цех… Смотрю: катится через двор и прямо к двери. Я открыл, ну он, не раздумывая, за мной…
Егор взглянул на Эдгара и понял, в какое трудное положение попал Эдгар, не умеющий врать. Чудак-человек, и придумать-то ничего как следует не умеет. Кто-нибудь, так и знай, подсунул ему, чтобы потешиться.
— Кормил?
— Как же. Все бутерброды слопал. Сыр пошехонский страсть как любит. — Лицо Эдгара было невозмутимым.
Егор позвонил жене в ОТК: не запаслась ли молоком?
— Славка у тебя? — догадалась Варя. — Долго парня не мучай. Принести бутылку?
— Сам приду.
Варя молчала.
— Что, устала?
— Устала, — сказала она потухшим голосом. — В глазах двоится, линия точности расползается, прыгает. Не знаю, что и делать.
Егор вскоре вернулся с бутылкой молока. Но сколько ни старались они все вчетвером накормить молоком ежонка, тот и не думал показывать свою мордочку — упрятал ее в иголках, и ни в какую.
— Не доверяет он нам, — грустно вздохнул Эдгар. — Экую колючку природа создала.
— Оставим человека в покое, — сказал Иван о ежонке. — Пусть принюхается, привыкнет. Храбрец, в город приплелся, — все еще удивлялся Иван, поверив неловким придумкам Эдгара.
Окна уже налились вечерней синевой, а у стола все еще сидели и вполголоса переговаривались Егор, Иван и Эдгар, один за другим ложились в стопку испещренные формулами, чертежами, схемами листки. Славка, занятый бросовым микрометром, который дал ему отец, измерял все, что можно, подряд, шипел, отдувался, то забывал следить за темным комочком в углу у плошки, то забывал о железяках и не отрывал взгляда от ежонка. И вдруг тишину цеха потряс восторженный крик мальчишки:
— Пьет, ура!
Славка долго следил, как осторожно начал двигаться темный комочек в углу, как из-под иголок выпросталась остренькая мордочка и потянулась к молоку. И вдруг: «Пьет, ура!»
И ежонок мигом свернулся.
— Ах, Славка, Славка… Если бы ты знал, как трудно еще раз поверить тишине, довериться людям, — сказал Егор и, вспомнив о наказе жены не мучить ребенка, распорядился: — На сегодня все, — и вздохнув, заметил: — С непривычки голова разболелась. Шибко ретиво заставляете вы меня думать.
— Мозги надо мять как кожи, иначе засохнут, — сказал Иван. — А то заплывут жиром.
— На себе испытал?
— Вычитал у одного писателя, у Леонида Леонова.
— Ну, ну, — Эдгар помешкал: — Эх, если бы завтра не «штурм Кенигсберга»… — помолчал и, обнадеживаясь, попросил: — Позвонил бы ты, Егор, директору. Может, освободит нас от штурма.
— Позвоню, — пообещал Егор и остановил себя: — А как язык повернешь, Эдгар? Ведь завод-то твой, роднее дома тебе. Что скажу Роману? А Роман-то для себя это делает?
— Не для себя, что пустое пороть. Но все-таки авось проснется у него совесть. Совсем не дает работать. Это по-хозяйски?
25
Они шли вдвоем домой, старший и младший Канунниковы. Славка бежал впереди, неся в соломенной кепке ежонка, черный колючий комочек, недоверчивый ко всему миру. Егор крупно шагал за сыном, сложив руки за спину и чуть откинув голову назад и направо. Он так ходил, когда оставался самим собой, когда не требовалось чувствовать себя взведенным курком или нацеленной оптикой винтовки или вот этим ежонком, каждая иголка которого, как натянутый нерв разведчика, лишенного права оказаться застигнутым врасплох. Наедине со Славкой и с вечерним городом Егор мог себе позволить это. Непривычное состояние расслабленности поначалу настораживало, пугало. Так случалась с ним, когда его, армейского разведчика, только что вернувшегося из трудного поиска в тылу врага, отсылали с ребятами на отдых в тихую тыловую деревушку. Не