— Какая калибровка? — не отвечая, спросил Егор, зная, что ответ главного инженера положит конец всем его сомнениям — или пан или пропал.
Рубанов назвал калибровку, Егор сразу представил, что это такое — четверть металла пойдет в стружку и то, что он получит сполна по наряду, обернется против него и его завода: считай, что эту четверть они не получали или не получат. Кто ее компенсирует?
— Не могу согласиться, — сказал Канунников и убедился окончательно, что чудо все-таки совершилось, поскольку главный инженер стал говорить о прокатке как о практическом деле: на заводе нет других валков, и потому нужной калибровки они инструментальщикам дать не могут. Совнархоз знает, но странно, что он не учитывает это при разработке планов снабжения.
— Не могу согласиться, — повторил Егор скорее для того, чтобы еще раз убедиться, что разговор идет всерьез и что сталь получилась, чем для того, чтобы выторговать нужную калибровку: раз нет валков, он же не дурак, чтобы не понять этого.
Рубанов уже с нетерпением сказал:
— Решайте: если нужно то, что мы можем дать, будем катать сегодня в ночь. Ради вас уговорил директора на перевалку мелкосортного стана. Хотя заказ у нас идет очень выгодный, и мы бы за ночь накатали уйму, а теперь провозимся с вашим микрозаказом.
— Ладно, — согласился Егор, окончательно поверив в удачу, — утром я смогу отправить?
— Да, — сказал главный инженер. — Утром — да. А сегодня приходите ко мне на чашку чая.
Егор, признав приглашение чуточку странным, все же не мог отказаться. Но тут же оправдал главного инженера: они старые знакомые, и он, Егор Канунников, к тому же «человек из совнархоза»…
И все, что было вчера: его бег из цеха, спирт, одесские бычки в томате и Чистополец с его повадками настоящего толкача — все это показалось сейчас Егору наговором, и он почувствовал себя счастливым. Кто над кем посмеялся: газета над ним или он над газетой? Могла бы родиться сталь, которая так нужна заводу, без приезда его, Егора Канунникова? Нет, не могла бы. И кто еще посмеет его судить и обзывать объедалой?
И пока он шел на переговорный пункт, чтобы вызвать Новоград и рассказать Роману об удаче, он уже верил твердо, что не зря приехал сюда, не зря ест хлеб. Но тут явилась новая вина: марганцево-хромистую сталь все же он не достал и кто сумеет ее достать и когда? Да и кто сможет ее достать скорее, чем он? И когда вызвал Романа, Егор был уже убежден в том, что должен поехать на подмосковный завод «Электросталь», что должен «выбить» в Республиканском совнархозе новые наряды.
Роман не мог скрыть радости, выслушав Егора, и тотчас принял решение: Егору незачем заезжать в Новоград, а лучше самолетом прямо в Москву. Командировочные документы, деньги и все другое он получит на почте, до востребования, как всегда. Может быть, «все другое», то есть «шанцевый инструмент», чуть-чуть запоздает, не посылать же курьера со спиртом?
Егор вышел из кабины, постоял, задумавшись. Что-то не нравилось ему в том, что с ним происходило, но остановить себя он уже не мог, а чтобы окончательно утвердиться в правильности своего поведения и очистить душу от сомнений, снова заказал Новоград, на этот раз Ивана Летова. И когда он услышал знакомый глуховатый голос друга и сподвижника, сердце его сдавило, как бывает от внезапной радости или от совершенной ошибки, которую ты только что увидел, и сразу представилась ему пагода, работающие люди, каждый из которых много, ох как много стоил, он-то, Егор, знал это. И его на миг захватило чувство утраты.
— Ну, ты скоро там закончишь дела? — услышал он голос Ивана.
— Скоро, — сообщил Егор. — В ночь прокатают сталь, и, я ее утром отправлю. Знаешь, Иван, победа пришла так неожиданно, что я еще не совсем верю в нее.
Иван помолчал дольше, чем надо, и сказал суше, чем говорил всегда:
— Чем больше у тебя таких побед, Егор, тем хуже для тебя и для нас всех.
«Иван всегда был несколько прямолинеен», — подумал Егор, но спорить сейчас было бесполезно, и он перевел разговор на другую тему, спросив, как поживает ПАКИ.
— Трудно с ним, — сообщил Иван, — большие погрешности, и ничего не можем поделать.
— Закономерности? — тотчас спросил Егор и сразу же вошел в дело, как он это умел.
— Погрешности появляются при длительной работе.
— Где у тебя мотор?
Но Иван уже все понял: мотор он поставил под одним кожухом с измерительными контактами и со всем механизмом. Мотор при длительной работе нагревается, передает тепло, вот и погрешности.
— Перенесу мотор вниз, — сказал Иван. — Ну, так ждать тебя?
— Иван, — в голосе Егора послышалась виноватость, — я еще должен съездить в Москву. Здесь ничего не вышло с марганцево-хромистой сталью.
— Как ты не поймешь?.. — услышал он слова Ивана, но их разъединили.
Так нелепо и закончился разговор. Егор раскаивался: уж лучше бы не звонить. Виноват он в чем, что ли? И весь день этот разговор не выходил из головы, хотя Егор все больше укреплялся в мысли, что ведет себя правильно и что и вторую часть взятой на себя задачи — достать металл на «Электростали» — ему пристало выполнить так же, как и первую. И сделает он это для завода, и для себя, и для Ивана тоже. Что бы они там, на заводе, делали без него? Егор вроде бы успокоился. Но когда вечером поднимался на горку над прудом, где стоял кирпичный, четырьмя окнами к воде, дом главного инженера, вновь ощутил неприятный осадок, бередивший душу. Постоял на крылечке, раздумывая: позвонить или вернуться в свой («свой!») дом приезжих? Встреча с Рубановым была ни к чему. Какой может быть разговор за чашкой чая, если из головы не идет глупое молчание Ивана в трубку и его слова, которые тот не сказал, а вырезал на металле алмазным инструментом: «Чем больше у тебя таких побед, тем хуже…»
Экий мудрец из Сарагоссы…
Но Егор все же позвонил.
— А я думал, вы уже ту-ту! — сказал Рубанов, открыв дверь.
— Разве «Ту» у вас садятся? Вот не знал…
И они оба засмеялись. Непринужденность встречи пришла сама собой.
Дома — в темно-серой блузе, широких черных домашних брюках и шлепанцах — Рубанов выглядел стариком, он устало горбился, большие навыкате глаза его были полны грусти, какая ни с того ни с сего накатывается на человека такого вот возраста, когда он, хотя бы на время, остается без дела.
— Недоверчивый вы человек, Егор Иванович. Отправили бы завтра вашу сталь. — Рубанов шел впереди Егора, шаркая шлепанцами по голому, золотистому от охры полу — ковров и дорожек в доме, должно быть, не признавали.
— Привычка, знаете, — сказал Егор. — Отправить да еще вслед поглядеть.
— Удостовериться, что не ошибся?
— Да, все сделал как надо!
Егор прошел вслед за Рубановым в боковую комнату, из окон которой на две стороны виднелся пруд с тусклыми отблесками зари на тихой воде. У круглого стола, покрытого льняной скатертью с северным красным орнаментом, стояли два гнутых легких стула. Две чашки на столе были тонкого фарфора и большие.
«В этом доме любят чай», — догадался Егор, увидев на низкой подставке белый самовар с черным шнуром электрического провода.
— Прошу, Егор Иванович! — Рубанов показал на стул, а сам поднял самовар и поставил на середину стола. — Моя Анна Васильевна гостит у дочери в Нижнем Тагиле. Один, как видите.
Он грузновато сел, стул под ним скрипнул.
— Для начала рыба. Сам готовил, не знаю, что и получилось. Сазан. Свой, из-за окна, — и он кивнул на окна, за которыми оловянно белел пруд, погасивший последние краски заката.
После вчерашних бычков в томате сазан был пищей богов: нежен, хорошо пропитан соусом, приятно пахнул, только кости — сколько же их в нем! — все время заставляли быть настороже.
Они ели, обмениваясь незначительными фразами, а то и молчали, выплевывая на тарелки кости, и Егор никак не мог взять в толк, зачем главный инженер пригласил его к себе. Уж не такие они друзья, да и сдружила-то их бельгийская королева, и ничто больше. Письмо совнархоза было тоже не в счет — мало ли людей ездит с такими письмами. А может, наскучило одному и рад каждому новому человеку?
«Ясно, все дело в этом», — с определенностью подумал Егор и перестал доискиваться до причины, и все для него стало обычным и уже не таило за собой глубокого смысла. Ему хотелось, правда, выяснить, как в прошлую ночь свершилось чудо и он, Егор Канунников, оказался не в хвастунах, а в героях, но начать разговор ему казалось неловким, и он молчал об этом.
Они пили чай и, не открываясь особенно друг другу — Рубанов по природе был осторожным человеком, да и жизнь научила, а Канунников, чтобы не выглядеть глупым — откровенность не у места — разве не признак глупости? — и все же касались того, что их волновало. Обоим не по душе были приступы бахвальства, которые охватывали то одну, то другую столичную газету. Это тянуло людей к шумихе, лишало деловитости. В спешке не успевали оглядываться, считать удачи и потери, научно их анализировать. Для Егора, наблюдающего все это своими глазами, не было тут никакого откровения, но то, что Рубанов говорил об этом, было для него глубоко интересным.
— Вы давеча взяли меня в штыки — не та калибровка, — говорил Рубанов, отпивая чай и не выказывая, как всегда ни нетерпения, ни волнения, — а у нас по ГОСТу другой и нет. Да и не выгодна нам мелкосортица. Так нам планируют, так учет ведут и так деньги рабочему платят. Читал в журнале: мы вот-вот перегоним Америку по производительности труда в прокате металла. Но мы гоним тонны, а не сортамент, а потом около половины наших тонн нам же возвращают машиностроители, но уже в виде стружки.
— Ну, почему никто не восстанет против этого? Видят же!
— А знаете, упадет производительность труда в металлургии, если сделаешь по-вашему.
— Разве машиностроители не восполнят?
— Но то машиностроителя… Это же другая отрасль.
— Но не держава.
— В том-то и дело.
«Черт-те что», — подумал Егор, и вдруг мысли его стали ясными-ясными, как бывало у него всегда, когда он близко подходил к открытию: в Москве, в Госплане, где придется «пробивать» переадресовку нарядов, он и выложит все это. Будет наступать, а не просить, выводить на чистую воду всю эту плановую бесплановость, а не тыкать в нос нарядами, за которыми нет состояния.