Бетон посадочного поля уже потерял голубизну, забелел обсохшими островками.
Егор Канунников нагнулся за чемоданом, стоящим у его ног на черно-белых шашечках пола, перебросил его из правой руки в левую, отвернулся от аэродрома, как бы надолго кончая с ним, и зашагал к дверям вокзала.
А что тогда случилось в Москве? — Егор нажал на уступчиво поддавшееся полотно двери и вошел в аэровокзал. — Эйнар Илус и до сего дня, очевидно, не верит, что могло случиться что-то скверное. Сбил бы его троллейбус на повороте или не сбил, он ведь не видел себя со стороны. Но его-то, Егора Канунникова, троллейбус сильно толкнул. Плечо болело долго.
Это было в позапрошлом году, осенью. Егор приехал в Москву с очередным заданием завода и жил с неделю. В последний день, когда дела были улажены, поехал в «Детский мир» — жена велела присмотреть для дочери лыжный костюм. Он шел с покупкой, завернутой в твердую, шелестящую бумагу, и настроение у него такое — хоть песни пой. Перешел улицу, остановился на углу у ресторана «Берлин», того самого, который раньше, он это помнил, назывался «Савойя». И не за тем остановился, чтобы решиться зайти пообедать. Нет, пообедать он зайдет в пельменную, напротив. Там не надо часами сидеть и ждать, когда к тебе подойдут, снисходительно, как бы с одолжением, пока что приличным, запишут заказ, а потом принесут и поставят на стол обед — уже с великим одолжением. В пельменной все просто: постоишь немного в очереди, выберешь, что тебе по душе, уплатишь, получишь все сам, устроишься за высоким столом с пятью углами, предварительно сняв шапку и упрятав ее в нишу, куда складывают пустые подносы.
Он переждет троллейбус и пойдет на ту сторону Пушечной, и вот она, пельменная, дверь с угла. Но тут раздался женский крик: «Отойдите!», Егор оглянулся и сразу понял, что зов этот относился не к нему.
На самом краю тротуара спиной к улице стоял невысокого роста мужчина, а может и подросток, Егору он показался подростком. С быстротой разведчика — недаром он три года на войне был командиром взвода разведки — Канунников оценил обстановку. Троллейбус поворачивал круто, и боком, самой серединой как бы наплывал на тротуар, хотя передние и задние его колеса были на проезжей части. Как инженер, Егор вмиг определил все линии и углы взаимоотношения предметов и понял, что зазевавшийся подросток оказывался в полосе, где его непременно застигнет троллейбус, сильно или не сильно, но все же толкнет его. И, как человек, разбирающийся в психологии, он определил также, что никакие возгласы уже не помогут парию, он не успеет понять приблизившуюся опасность и отскочить.
Дальше все произошло само собой: Егор прыгнул, правым плечом отбросил его, а левым ударился в желтый бок троллейбуса.
— И какого черта ворон считаешь! — обозлился Егор и на подростка, и на резкую боль в плече.
Парень поднялся с тротуара и непонимающе взглянул на Егора и на людей, что столпились вокруг. Немолодая женщина в старом выцветшем берете, та, что первой крикнула об опасности, сказала сердито, но удовлетворенно:
— Скажи спасибо этому молодому человеку — не растерялся, — и одобряюще взглянула на Егора.
Так Егор познакомился с Эйнаром Илусом, который казался подростком — до того был он низкоросл и худ.
В автобусе Егора поразила тишина. Пассажиры спокойно ждали отправки, и никому не приходило в голову обругать водителя за медлительность или еще там за что-то, как это иной раз случается в России. Они и такие и сякие, эти водители: то остановку проедут, то не доедут до нее, то дверь откроют там, где не требуется, а не откроют там, где надо, то задержатся на остановке, то тронутся слишком поспешно. В тишине и степенности, царивших в автобусе, Егор поначалу почувствовал, что очень заметен, и от этого было неловко. А ведь бывает, когда заходишь в давку, спешку, ругню, и всю дорогу где-то впереди тебя жужжит и жужжит какая-нибудь раздраженная баба, обиженная неизвестно чем, жужжит до тех пор, пока соседи не ополчатся на нее, а потом весь ряд, а потом и весь автобус, и никому до тебя дела нет. Вот и едешь в такой словесной потасовке и обдумываешь свои ходы и выходы в предстоящих встречах с незнакомым начальством и почти всегда видишь себя победителем.
Егор вдруг поймал себя на том, что наблюдает, как кондуктор, немолодая, с длинным и сухим лицом женщина, получает деньги, подает билеты и сдачу. Бронзовые пятаки, никелевые гривенники, металлические рубли, похожие на медали, бумажные рубли, невзрачные и порядком помятые, хотя совсем недавно вышли в первый свой рабочий рейс. Деньги-то были как везде в России…
И все остальное, что так беспокоило его, вызывало неуверенность, безнадежность, теперь куда-то отошло, забылось после его простого, но казалось, очень значительного открытия: а деньги-то нашенские. И он приехал не куда-нибудь, а к себе.
4
Попутчик в самолете посоветовал ему сразу же отправиться в отель «Палас», первоклассный, удобный — в центре и дорогой. Последнее обстоятельство приводилось как утешение: в дорогой отель не каждый приезжий сунется, и потому там, возможно, окажутся свободные места.
Вестибюль был светлый, опрятный, чистый. Ничего лишнего, но и не пустой. Слева лестница наверх, справа, как и полагается, театральная касса, телефоны, а чуть в глубине — стеклянная загородка и за ней женщина с белыми волосами и с продолговатым лицом, на котором было выражение спокойного ожидания. Егор все это охватил одним мимолетным взглядом и оценил сразу. Все тут, вплоть до выражения лица администратора, ему понравилось и показалось хорошим предзнаменованием. Как это важно в любом городе поначалу устроиться с жильем. Когда есть угол, всегда чувствуешь себя увереннее.
И он, поздоровавшись, сказал искренне, а вовсе не потому, что хотел польстить и этим заработать расположение:
— Прекрасный отель, мне и попутчик в самолете говорил. Кто бы отказался в нем жить!
Женщина ответила на приветствие, приняла все другие слова Егора, как вполне уместные, и внимательно, но быстро, как это делают опытные администраторы, оглядела пришельца. Везде встречают по одежке… Пришелец был одет аккуратно — стального цвета костюм, конечно, не шитый, а купленный, но сидевший на нем ладно, чуть просторен — для худого человека так, пожалуй и лучше, любопытно, что не помят — будто только с гладильной доски. Она, конечно, поняла, что костюм из немнущейся ткани, хитрость не первостатейная, но все же это сразу расположило к ней пришельца. На его узком лице с твердым ртом, заметными бровями и глазами, карими и умными, не было ни робости, ни заискивающего выражения.
— И кто же вы? К нам по делу? — спросила она, о чем обычно не спрашивала у других, как бы говоря этим, что он для нее не просто будущий жилец, но и нечто большее — интересный человек.
Егор понял это сразу и не стал на формальную ногу: мол, давайте место и дело с концом, в анкетах не пишут, кто я и зачем пожаловал. И ответил, вовсе не считая ее вопрос праздным:
— Я — инженер, а приехал сюда по коммерческим делам, стало быть, на данном этапе — коммерсант.
Она редко чему удивлялась, а тут удивилась, услышав это полузабытое слово — коммерсант… Спросила неловко:
— Из Финляндии, Польши?
— Из Новограда, есть такой город в Предуралье. А сейчас из Москвы.
— Коммерсанты — деловые люди, — сказала она как бы только себе и принялась проглядывать большой конторский журнал, хотя и без этого знала наперечет все, что было занято, свободно, забронировано. Ей вспомнился вдруг ее первый жених, коммерсант, погибший в заграничной поездке еще в те далекие двадцатые годы, и она несколько лет спустя вышла за продавца обувного магазина. — Да… Свободно у нас, к большой моей жалости, только общежитие. Мне не хотелось бы вас туда определять. Да… — Она колебалась. — Думаю, это будет лучше… — И она подала ему бумажку с адресом. — Там вам дадут комнату, и обойдется она не дороже, чем у нас. Если вам не подойдет, я буду здесь до двенадцати ночи…
— Спасибо, — сказал Егор и, подхватив чемодан, вышел из гостиницы.
На листке по-русски было написано: «Улица Лидии Койдулы, за каштанами». Дальше шли номера дома и квартиры.
«За каштанами», — Егор улыбнулся. — Прямо-таки пароль из детективного романа».
В сквере старушка кормила голубей. Пальцы рук со сморщенной твердой кожей двигались, разминая зачерствевшую булку, и были похожи на куриные лапки — такими жесткими казались на них морщины. Это были руки, много переделавшие на своем веку разной работы.
— Мамаша, — обратился к старушке Егор, и волнение на миг перехватило его горло — мать он почти не помнил, она умерла рано, и всякий раз, когда он произносил это слово, он почему-то думал, что обращается к своей матери. Женщина оглянулась так поспешно, как оглядываются в испуге. Бумажку с адресом, которую он протянул ей, она не взяла, а лишь взглянула на нее, буркнув что-то по-своему, и кого-то стала искать взглядом среди редких прохожих. Увидев мальчика в коротких брюках и рубашке с крупными сиреневыми полосами, она подозвала его, кивнула на бумажку в руках Егора. Мальчик взял бумажку, прочитал, заговорил со старухой, затем попросил Егора идти за ним.
Мальчик шел впереди, в такт шагам размахивая руками. Они вышли на широкую площадь, гладкий и чистый асфальт блестел, будто навощенный. Пологая горка, кирха и новые дома уживались в близком соседстве и обрамляли площадь причудливо и разнообразно.
— Это площадь Победы, — объяснил мальчик. — А горка называется Харью. И улица, куда мы свернем, тоже Харью.
Улица была узкой-узкой со старыми домами, и только впереди вырисовывалось большое здание новой постройки, но стилизованное под средневековье: зубцы и черепичная крыша. Егор с любопытством рассматривал и дома, и мостовые, и людей, идущих навстречу и обгоняющих его. Все было интересно: говор людей, их лица, одежда, настроение. Интересны были дома, рисунок окон, занавески. Из всего этого складывается жизнь, похожая и непохожая на жизнь его родного Новограда.