В девять лет у меня появилась грудь, а в десять с половиной начались месячные. Внутренне я не изменилась, не поменялся и маршрут, каким я ходила из дома в школу, из школы домой, но теперь на всем пути меня сопровождали комментарии мужчин (любой из них годился мне в отцы), которые окликали меня, разглядывали с головы до ног (хотя голова и ноги интересовали их меньше всего) и отпускали всякие словечки. Если я отмалчивалась, они оскорбляли меня. А на следующий день я снова встречала их и все повторялось. Мое презрение на них не действовало.
В колледже это не прекращалось, а только усугублялось, и конца этому не было видно.
Когда у меня появились месячные, я была рада: я думала, хорошо, когда они приходят рано. Хорошо, что я первая в этом. Не знаю почему… Странная мысль, вроде той, что лучше не оказаться последней, начавшей заниматься сексом…
Если бы я только знала.
С грудью было то же самое – я обрадовалась, – но я оказалась единственной в классе, у кого появились формы. Девочки думали, что я ношу обтягивающие футболки, чтобы покрасоваться, но у меня была та же одежда, что и раньше, та же, что и у них. Просто она стала теснее.
В голове маленькой девочки происходит столько всего!
Каждую секунду, каждый день ты в напряжении, тебя терзают непонимание и сомнения. Ты разрываешься между тем, что чувствуешь, и тем, что должна чувствовать. Между тем, что думаешь, и тем, что должна думать. И я задавалась вопросами: действительно ли это первая менструация? Нормально ли, когда так болит живот? Нормально ли, что этого «так много» и оно длится «так долго»? Почему мне кажется, будто я всегда нахожусь на верхней границе нормы? Потолстею ли я еще? Когда это прекратится? Когда мне понравится мое тело?
Конечно, можно было спросить у мамы, но я опасалась, что вопросы слишком многое расскажут обо мне. Я боялась заставить ее почувствовать неловкость. А если у нее нет ответов? А если она не представляла свою дочку такой?
Поэтому о половом созревании, как и о многом другом, я узнала из книг. Одна такая имелась и у нас дома, в ней было три схематичных рисунка, изображавших девочку, девушку и женщину. Фигуры казались мне очень странными – ничего общего со стройными телами, которые я видела на экране телевизора или в журналах.
Неужели мое тело действительно будет выглядеть так?
Габриэль
Мое тело начало оформляться, когда мне было десять лет. Я хотела, чтобы мои изгибы исчезли, хотела избавиться от всего, что делало меня женщиной. Став подростком, я скрывала свое тело комбинезонами, безразмерными рубашками и свитерами до колен. Это была моя маскировка. Потом я остригла волосы. Они оставались короткими, пока я не ушла из дома, пока не переехала в другой район. И еще я перестала есть.
Так что да, я лучше других знаю, что в десять лет ты все еще ребенок. Ранимый ребенок. Я не заметила, что Лили взрослеет. С каждым днем она все больше замыкалась в себе, становилась скрытной. Между нами встала ее стыдливость. А я превратилась в обеспокоенную мать, которая видит, что дочь страдает, но уже не знает, как ей помочь.
Лили
Я стала болезненно стыдливой. Появились такие вещи, которые матери не касались. Мое тело менялось быстрее, чем я успевала осознать, и я ни с кем не хотела этим делиться. Никому не хотела его показывать. У меня всегда все было под контролем, но теперь собственное тело, половое созревание, подростковый возраст – ничего этого я контролировать не могла. Внутри бушевала буря, от которой никто не мог меня спасти.
Я хотела вырасти. Как можно быстрее. Хотела стать взрослой – но не женщиной. И уж тем более не желала оставаться ребенком в женском теле.
Детство – это счастливое чувство довольства собой. Ощущение безопасности. Полная уверенность в себе. И всего этого я лишилась.
Взросление означает потерю всемогущества. И беззаботности.
Глава 3
Лили
Четыре года колледжа, четыре года мучений. Я старалась быть как можно незаметнее, но ничего не получалось. Все было не так. Примерная ученица? Это проблема. Единственная девочка в классе с развитыми формами? Это проблема. Ты выглядишь взрослее других? Это проблема. Не слушаешь рэп, не ходишь в брендовых шмотках и в правильных кроссовках? Это тоже проблема.
Я была изгоем. И ничего не могла с этим поделать. Мне не удавалось стать невидимкой, я не могла приспособиться к их мировоззрению и ценностям. Я четыре года копила, чтобы купить свои первые Air Max, белые с фиолетовым. Чтобы меня оставили в покое. Но было уже слишком поздно.
Габриэль
Конечно, я видела, что ей плохо. И все бы отдала, лишь бы облегчить ее тяготы. Быть подростком и так нелегко. Но она теперь ничем со мной не делилась.
Если дочь страдает, страдает и мать, вот только последняя не знает, что именно тревожит первую. Если бы рюкзак Лили был набит тяжелыми камнями, я стала бы носить его вместо нее. Но мы больше почти не разговаривали, особенно о самом важном.
Хотя должны были, ведь мы так много значили друг для друга.
Лили
Все, кроме учебы, шло из рук вон плохо. Тело постоянно менялось… Это было невыносимо! Я не хотела его видеть, не хотела смотреть на себя. Все вышло из-под контроля. Оставалось только констатировать ухудшение дел и изо всех сил пытаться скрыть то, что со мной происходило.
Но я не справлялась. Меня пристально разглядывали, не упуская ни одной мелочи, постоянно за мной наблюдали. Задница, грудь, лицо – только это их интересовало, только эти параметры учитывали рейтинги, оценивающие девушек и оглашающие свой вердикт.
«Классная попка, классные сиськи, страшная рожа». Моя худшая оценка в колледже.
Габриэль
Думаю, дело не в разбитом сердце. Дочь слишком сосредоточена на учебе. Она очень независимая. Возможно, даже слишком. Это должно отпугивать мальчиков.
Я только надеюсь, что она не пойдет по тому же пути, что и я. Она заслуживает нормальной жизни. Счастливой жизни. А не передавшегося по наследству одиночества.
Лили
Мама всегда учила меня говорить то, что я думаю. Она повторяла: «Никому не позволяй себя обижать!» Я не была ни жестокой, ни агрессивной, но, если кто-нибудь меня задирал, следовало дать отпор и показать, что я не боюсь. Однако я далеко не всегда ходила с гордо поднятой головой. Иногда проще было проскользнуть вдоль стены, прошмыгнуть, продумать заранее путь, оказаться быстрее и хитрее.
У мамы был учебник по самообороне. Там описывались разные сковывающие захваты и болевые приемы. Одна из немногих книг, которые имелись у нас дома. Почему она хранила именно эту? Что с ней однажды случилось? Я так и не решилась об этом спросить.
Несмотря на свои формы, я все еще хрупкая девочка с тонкими запястьями. Этой девочке не хватает сил защищаться. Ей не выстоять в драке, она просто сломается пополам. Но благодаря этой книге девочка бьет мальчишек коленом в пах при любой попытке облапать ее, а в ответ получает травму ноги и след от нее на всю жизнь.
Но такова цена. Цена уважения.
Глава 4
Лили
Мама многому меня научила. Уважать других людей. Не давать себя в обиду. Но я не понимаю, почему она не применяла последнее правило к себе.
Я часто приходила к маме на работу. Я знала наизусть ее график: у кого она работает, в какие дни, в какое время.
Однажды, когда мне было лет тринадцать, я зашла за ней к одному старику, у которого она работала. Я уже собиралась позвонить, но тут услышала голоса за дверью. Я притаилась, приникла ухом к двери.
Я поняла, что в квартире сын старика, и он кричал на мою мать, потому что хлеб сегодня несвежий, но я-то знала, что это неправда. Мама молчала. Ничего не говорила. А через некоторое время я услышала, как она извиняется: «Прошу прощения. Это больше не повторится». А он в ответ с насмешкой в голосе: «Уж будьте уверены! Предупреждаю в последний раз, иначе это действительно не повторится!»
Я скатилась вниз по лестнице и стала ждать маму у выхода из здания. Прошло не меньше десяти минут, прежде чем она спустилась. Это было хорошо, потому что у меня горели щеки и подозрительно блестели глаза.
Увидев меня, она сказала:
– Как дела, дорогая? Рада тебя видеть. Как прошел день?
– А у тебя? – робко спросила я.
– Все чудесно! У меня даже есть для тебя небольшой сюрприз. Пойдем, я покажу тебе дома…
Это было открытие – я поняла, что мама может мне лгать: она ведь тоже только что плакала.
Глава 5
Габриэль
Люди, их истории, их боль и страхи проходят через меня, и я должна брать все это на себя, облегчать их тяготы и улыбаться. А потом, как ни в чем не бывало, ехать домой. Так что порой в машине по пути с работы мне становится невыносимо. Я выпускаю на волю свои эмоции. Это единственное время, когда я могу себе это позволить, когда у меня есть на это право. Не с моими пациентами, не с моей дочерью. Я плачу только в машине.
Ты сиделка, ты – костыль. Но участие в чужой жизни требует многого. Хотелось бы делать больше, все время быть рядом с ними, но это невозможно. Так что немного поговорить, помочь по дому, чуть-чуть доброго внимания – уже неплохо.
Иногда моя дочь тоже приходит. Мне нравится, когда она помогает мне, берет на себя немного грязной работы. Это время и дело я делю с ней. И она чуть лучше понимает, что составляет мои будни.
Нужно смириться с тем, что ты – ничто, всего лишь трава на ветру, камень в реке. Нужно быть песчинкой, винтиком в колесе, проводником. Помогать, сопровождать, оставаться на заднем плане. Делать то, чего не делают другие.
Лили
Это называется быть слабым. Смириться.
Моя мать не мечтательница, ей не свойственна созерцательность или стремление наслаждаться жизнью. Она больше похожа на хомячка в клетке; ее горизонт – это ее колесо. Ее рутина, ее повседневность. Она не из тех, кто вдруг замедляет шаг, чтобы оглядеться, полюбоваться заходом солнца. Она скорее увидит восход, когда будет идти на работу.