— А что страшно?
— Страшно то, что все, кто это видел — уйма народу, — все смеялись.
Кит запрокинул назад руку и рассеянно дотронулся до плеча Томми. Это означает поддержку. Киту незачем выражать ее словами, Томми и так понимает.
— Мне снова дали снотворного, — щурясь на свет, подытожил Томми. — Только я его не пью. Не могу. Пробовал — вырубаюсь на сутки. Не хочу так. А что за таблетки пил ты?
— Кто бы знал, — сказал Кит. — Парень моей сестры, недоучка из медицинского колледжа, выдумал мне диагноз и лечил меня таблетками, которые воровал в аптеке бесплатной клиники для свихнувшихся стариков.
— Выкинул бы.
— Они мне отчасти помогали. Только я не знаю, от чего помогали.
«От меня, Кит. Это были таблетки от меня, твоего бессменного тренера, Бретта Фарва. Ума не приложу, что с тобой теперь делать. Ты вылетел из высшей лиги. Я так не играю»
— С ними я был спокойнее, — сказал Кит.
— Ты? — удивился Томми. — Спокойнее? Ты самый спокойный парень из всех, кого я видел.
— Для того, чтобы натворить что-нибудь неприемлемое, не нужно впадать в истерику. Таблетки помогали мне не натворить неприемлемое. Как тебе — твой психолог.
— К психологу я хожу из-за мамы, — возразил Томми. — Ей так легче. После того, как она выкинула все мои комиксы про Зеленого Фонаря, ей стало почти хорошо, а психолог был последним штрихом. Теперь она снова мной гордится. Снова рассказывает подружкам, каким талантливым я удался.
Кит наклонился, сорвал травинку и сунул ее в рот. Прижал губами, поразмыслил, глядя перед собой сузившимися серыми глазами.
— Я как-то слышал, — сказал он, — еще в Нью-Йорке… Моя мать разговаривала по телефону и рассказывала кому-то, как мы с ней ходили в магазин, и продавщица приняла меня за ее молодого любовника. Она тоже этим страшно гордилась.
— Попахивает инцестом, — сказал Томми.
— Он и есть.
Томми запрокинул голову, постарался заглянуть в лицо Киту.
— Я не в прямом смысле, — неохотно поправился Кит. — Я в том смысле, что она ни черта не соображает, и считает меня не пойми кем. Раньше я вытягивал ее и своего отца, а теперь мне плевать. Папаша куда-то исчез, а она постоянно обкуренная. Ей так веселее и проще. Дед пару раз упоминал ее прошлые ошибки, но я думал, что ошибки — это что-то вроде слишком короткой юбки, которую она нацепила на выпускной. Но теперь мне кажется, что дело обстояло намного хуже.
— Странно это, — сказал Томми. — Все перевернулось.
— Да, — ответил Кит. — По идее, заниматься такими вещами должен я. Я подросток. Я должен завывать гиеной и нести чушь, припрятав в кармане кусок гашиша, а ей полагается ругаться и спасать мою никчемную жизнь. А тут получилось наоборот, она ведет себя как малолетняя идиотка, а я не хочу с ней связываться, хотя иногда так и тянет раздолбать ее башку об стол. Если вернется папаша, все станет совсем плохо. Он каким-то образом ее сдерживал, потому что очевидно, что она ему такая досталась, а потом превратилась в приличную домохозяйку. Что-то такое он знал особенное, что ее вернуло на путь истинный. Я таких методов не знаю, но он точно взвалит на меня ответственность за все это. За то, что я похоронил эту чертову семью и не остановил мать вовремя.
Томми поразмыслил. Представил свою мать, держащую в пухлой руке косячок, и тут же отогнал противоестественное видение.
— Мне кажется, он обходился с ней так же, как и с тобой, — сказал Томми. — Просто держал в страхе.
— Возможно.
Кит стал отвечать неохотно, обнаружив, что слишком разоткровенничался.
— Что ты будешь делать, если он вернется? — поинтересовался Томми. — Ты же не согласишься уехать отсюда?
Кит пожал плечами, выбросил обкусанную травинку.
— Он вернется — так часто бывало и раньше. Если я попадал в больницу, он тут же исчезал, а потом писал письма и требовал, чтобы мы собирали шмотки и переезжали. Но на этот раз я с ним никуда не поеду, — твердо сказал он. — Сара больше не снабжает меня таблетками. Она сказала, что раз отца нет поблизости, то волноваться мне не о чем и незачем жрать всякую химию. Поэтому я могу сорваться, сделать с ним что-то… неприемлемое. Лучше ему не возвращаться.
Стрекоза, одетая в траурные черные крылья, взвилась над плечом Кита, поразмыслила, но садиться не стала и умчалась в заросли осоки.
Заросли раздвинулись, и показалась дружелюбная ушастая морда, с высунутым от жары языком. Рыжая перемазанная грязью собачка выпрыгнула из осоки и остановилась, неуверенно помахивая хвостиком.
— Привет, — сказал ей Томми. — Кит, смотри. Такса.
Ветром принесло слабый крик, и такса насторожилась, забила хвостом сильнее, но с места не двинулась.
— Тебя ищут, — сказал Томми. — Иди к хозяйке, псина. Кит, это щенок или целая собака?
— Щенок, — полуобернувшись, ответил Кит. — Туповатый щенок. За ним сейчас явятся.
За таксой явилась Стефани. На ней были простые синие джинсы и подвязанная клетчатая рубашка. Белые теннисные туфли промокли насквозь и покрылись черно-зелеными болотными разводами. Светлые волосы, подвязанные в хвостик, растрепались. Стефани тяжело дышала, в руке у нее болтался красный блестящий поводок.
Щенок подпрыгнул на месте, Стефани наклонилась и пристегнула поводок к ошейнику.
— Это Грейс, — сказала она.
— Привет, Грейс, — сказал Томми особым тоном, подражая приветствиям в группах анонимных неудачников. — Привет, Стефани.
Кит отвернулся.
— Привет, — растерянно сказала Стефани. — А почему вы тут, на болоте? Сегодня праздник.
— Открытие нового здания мэрии, — сказал Томми. — В пятнадцать ноль-ноль торжественное начало. Далее — музыка и танцы. Конкурс пирогов.
— Верно.
— Кит, ты испек пирог? — поинтересовался Томми.
— Ежевичный, — отозвался Кит.
— А я — тыквенный. Весь день у плиты. Ты не представляешь, Стефани, сколько трудов в него вложено. Мой новый фартук можно выкидывать на помойку. Но это будет… сенсация! А где твой пирог?
— Вы рехнулись от жары? — спросила Стефани, козырьком прикладывая ладонь ко лбу и пытаясь рассмотреть внимательнее и Томми, и Кита.
— О черт, эта эмансипация! — воскликнул Томми.
— Совсем распустились, — лениво откликнулся Кит.
— Среди нового поколения не так-то просто найти настоящую женщину, способную испечь хороший пирог. Им теперь не до этого… а в наше время…
— В наше время женщины знали свое место, — подтвердил Кит.
— Ага, — сказал Томми. — Что там пироги… женщины в наше время никогда не опускались до того, чтобы попросить молодого человека вытащить для них презервативы из автомата.
— Разврат.
— Я поняла, — сказала Стефани. — Ты… вы обиделись на то, что я подставила Кита перед Минди.
Она ослабила поводок, присела на траву.
— Я сама за это поплатилась, — призналась она. — Минди послала меня к черту, и теперь ее лучшая подружка — Карла-курочка-гриль. И ничего с этим не поделать. Глупо было выставлять ее шлюхой перед всей школой. Не знаю, о чем я думала.
— Я знаю, о чем ты думала, — сказал Томми, потягиваясь. — Ты думала о том, что подставить Минди, — приятная месть за вашу классную дружбу. А что ты сделала с презервативами? Надула из них шарики?
Стефани почесала собачку за ухом.
— Ты думаешь, мне не с кем их применить? — спросила она.
— Думаю, ты связалась с Максом.
— Откуда ты знаешь? — вспыхнула Стефани. — Кто тебе сказал?
— Я ангел на кончике иглы, — пояснил Томми, — это значит — ткнул пальцем в небо и попал в точку.
— Не лезь в мою жизнь, — высокомерно сказала Стефани, невольно подражая интонациям Минди. — Не забывай, я все про тебя знаю, и мои отношения с Максом хотя бы нормальные.
Томми хотел ответить, но пошатнулся и умолк, потому что из-под спины внезапно пропала опора. Кит поднялся почти бесшумно, медленно распрямился и обычной своей походкой подошел к Стефани. Он уже не хромал.
Стефани тоже встала. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и лицо Стефани, заслоненное тенью Кита, выражало смесь злобы и ехидства.
Под ногами обоих заметалась и залаяла Грейс.
— Кит, — настороженно позвал Томми.
Кит обернулся и отрицательно покачал головой, а потом снова повернулся к Стефани.
— Отправляйся на праздник, Стеф, — вполне дружелюбно сказал он. — Половина третьего, а тебе еще собачку отмывать.
Стефани гордо вскинула голову и слегка улыбнулась.
— Вас легко держать в узде, мальчики, — сказал она на прощание. — Не бойтесь, я никому не скажу, чем вы тут занимались. До поры до времени, конечно же…
И она ушла, волоча за собой таксу и пытаясь разобраться в возникшем сложном чувстве: с одной стороны она ощущала превосходство, несомненное превосходство, а с другой — страх. Ее пугала собственная поправка: «Ты обиделся» — «Вы обиделись». Кит Хогарт и Томми Митфорд. Два в одном. Они обижаются вместе и друг за друга.
— Кстати о пирогах, — сказал Кит, глядя ей вслед. — Моя мать не участвует ни в каких конкурсах, но сегодня утром что-то пекла. Есть хочешь?
Томми поднялся.
— Пошли, — сказал он.
Они выбрались другим путем — вдоль берега, почти у кромки воды, через упавшее в воду во время последней грозы дерево, по песчаному обрыву к подножию моста. Кит оставил машину у кинотеатра, на платной стоянке, и она нагрелась, словно духовка. Томми упал на переднее сиденье, подцепил ремень безопасности и защелкнул замок.
Кит наклонился и включил кондиционер. Тут же повеяло прохладой, смешанной с запахом заводского пластика.
Улицы повело, развернуло и погнало прочь. Кинотеатр остался позади, и Томми без всяких опасений, совершенно свободно положил руку на предплечье Кита и легонько сжал в знак благодарности. Кит слегка опустил голову, подтверждая, что понял и принял.
Миссис Хогарт действительно все утро занималась выпечкой. Она напустила полный дом горьковатого дыму, сквозь который пробивался аромат печенья с абрикосовым джемом, и с готовностью выставила тарелку со своим творением, и налила ледяного молока.