— А ну его, дурак он, твой Саса-Маса, — с неожиданной страстью отозвался Вика.
— Почему это вдруг? — Лёнчику стало обидно за школьного друга.
— А потому, — отрезал Вика — будто не желал больше добавлять ни слова. Но тут же и добавил: — Полный дурак! Жанка ему говорит: давай с тобой ходить, а он говорит, я с еврейкой ходить не буду. Какая она еврейка, если у нас матушка русская?!
«Ходить» — это значило встречаться вечерами и гулять по улицам парой. Два парня или две девушки — это не считалось; считалось, только если парень с девушкой. Если ты с кем-нибудь ходил, то ты в глазах всех словно бы взлетал на недосягаемую высоту, и все глядели на тебя снизу вверх с особым почтением. Лёнчик позавидовал Сасе-Масе. Он сам еще ни с кем не ходил. А кроме того, он почувствовал еще и странную, болезненную уязвленность. Он помнил, как Вика три года назад в лагере говорил, что он, Лёнчик, нравится Жанне.
— Дрыгаться с ней мог, — сказал он, тотчас встав на сторону Жанны, — а ходить — так нет.
— Ну, дрыгаться — это одно, — ответствовал Вика, — а ходить — другое. Чтобы ходить, нужно, чтоб нравилась. Чтобы представлять, будто вы пожениться можете.
Двери в зал распахнулись, все хлынули к вскрывшимся входным зевам, и Лёнчику с Викой, чтобы не оказаться на самых плохих местах, тоже пришлось тут же ввинтиться в толпу.
Фильм был так себе, американский сироп. Он играл на фортепьяно, стремился достичь больших высот, его любила девушка, но когда эти высоты ему засветили, у него на пути появилась другая, и он соблазнился, перестал при этом достаточно заниматься, сверзился со всех высот, что достиг, и стал той, другой, не нужен. Однако та, что любила, не оставила его, вдохновила, он понял, как она ему дорога, стал снова по-сумасшедшему заниматься и сыграл на концерте так, что слушатели пришли в ликование, а у любимой девушки глаза от счастья были полны слез.
— Ты дал! Отличный фильм, отличный фильм! — трепал Вику, когда выходили из зала на улицу, Лёнчик. — Америкашки же, вон «Комсомольская правда» пишет, они там только о прибыли думают, такой фильм, как «Летят журавли», они разве снять могут?
— Да, не говори, — повинно соглашался с ним Вика. — Я все ждал-ждал, может, что-то начнется, нет — фигня и фигня. А Жанка вчера матушке о нем рассказывала — заливалась, как соловей.
— Пойдем, оттаскаем ее за уши, — сказал Лёнчик. — Чтоб знала, как людей в заблуждение вводить.
После того, что рассказал перед сеансом Вика, ему хотелось ее увидеть, и он в любом случае собирался предложить Вике зайти к нему.
Когда шли к Вике двором его дома-пилы и проходили мимо решетчатой беседки в кустах акации, из беседки, возникнув над перилами и перевесившись вниз, их окликнул тот, крысолицый, что тогда заправлял Викиным избиением:
— Привет, пацаны!
— Привет, — бросил Лёнчик, не останавливаясь, но Вика затормозил.
— Привет, — выжидающе ответил он, и Лёнчик тоже вынужден был затормозить.
— В киношку ходили? — спросил крысолицый.
— В нее, — ответил Вика, с улыбкой, будто крысолицый спросил его о чем-то необыкновенно веселом. Но в том, как стоял перед крысолицым, было подобострастие.
— Интересная киношка? — осведомился крысолицый.
— Да-а… нет! — взмахнул руками Вика.
— Подкинь тогда денег на билет. — В улыбке крысолицего просквозило откровенно хищное и вороватое. — Надо тоже поглядеть. Личное мнение составить.
Вика, со своей застывшей улыбкой показного веселья, полез в карман.
В Лёнчике тотчас все так и вспыхнуло возмущением.
— Ты что?! — ступил он к Вике. — Ты опять? А ты что? — повернулся он к крысолицему. — Снова за свое?
Крысолицый в беседке, продолжая лежать на перилах, глянул на Лёнчика и циркнул сквозь зубы слюной на землю.
— Не лезь не в свое дело, — сказал он. — Водишься — и водись, к тебе кто-нибудь что имеет? Пока не имеют, не лезь, куда не просят. — Он взял деньги у Вики и, поднимаясь с перил, пряча полученные купюры в карман, вновь глянул на Лёнчика. — У нас с Викой-сикой свои отношения. Мы знаем. У вас с ним одни, у нас другие.
Теперь в голосе его была словно бы сытость. Такая ублаготворенность, добродушие. Лёнчик после того случая трехлетней давности время от времени сталкивался с ним в школе, и крысолицый всегда выказывал ему почтение, и несколько раз они даже переговорили, и Лёнчик познакомился с тем мордатым, напоминавшим Гаракулова, с которым крысолицый обычно проводил вместе перемены.
Беседка осталась за спиной, и Лёнчик обрушился на Вику:
— Ты что?! Да он же один! И значит, все время ему даешь, да?!
— Да-а, — протянул Вика, глядя в сторону от Лёнчика, — я сейчас не дам, а они меня потом… Если бы батя был!.. — вырвалось из него. — Батя мог… они бати боялись. Он как-то, когда мне нос разбили, раздухарился — «я это не оставлю, они будут знать!» Так и вышло. Вызвали их родителей куда надо — и папаши им потом по первое число навешали. Весь пятый класс за километр меня обходили.
— А куда это — «куда надо»? — заинтригованно спросил Лёнчик. Из всего сказанного Викой эти слова зацепили его сильнее всего. — В милицию?
— Какую милицию! — теперь Вика посмотрел на Лёнчика. В голосе его прозвучало пренебрежение. — Не понимаешь, что ли?
— Это что, туда, где за безопасность страны отвечают? — неуверенно проговорил Лёнчик после паузы.
— Туда, именно, — одобрил его догадку Вика. — У него знаешь там какие связи были?! — Вика чуть помолчал, будто решаясь, говорить ли о какой-то вещи, и решился: — Он что, просто так в Польшу уехал? Его бы никто просто так не выпустил. С матушкой, конечно, они по-настоящему разошлись, но она сама говорит, его туда со спецзаданием отправили.
Дыханием чего-то таинственного, непостижимого овеяло Лёнчика.
— А какое там спецзадание в Польше? — спросил он. — Она же наша. Социалистическая.
— Я знаю? — ответствовал Вика. — У социализма врагов везде полно. — Он пнул валявшийся на тропе камешек, тот пропулил воздух и упал вдалеке в заросли лебеды. — Жалко как, что батя с матушкой развелись! Хороший был батя. За ремень хватался, но не лупил меня им ни разу. Матушка бы не загуляла, так и не уехал бы никуда.
Лёнчик не нашелся, что ответить. Он не вполне понимал, что значит «загуляла». И понимал, и не понимал.
— Да, батя у тебя был что надо, — только и сказал он немного спустя.
Отец у Вики уехал в свою Польшу чуть больше года назад. Так получилось, Лёнчик его даже провожал: пришел к Вике, а там чемоданы, узлы, корзина, в каких с юга привозят фрукты. «Отдыхать, в отпуск, на Черное море?» — спросил он Викиного отца, стараясь смотреться взрослым, хотя количество багажа для поездки на отдых явно было избыточным. «В отпуск, пан, — ответил ему Викин отец, только море другое, Балтийское». — «Балтийское — холодное, покупаться не очень получится», — все с тем же знающим взрослым видом ответствовал Лёнчик. «Значит, будем просто ноги мочить», — словно бы с вызовом, непонятным в тот момент Лёнчику, бросил Викин отец. Внизу у подъезда его уже ждало, сверкая лаком, большое черное такси «ЗиМ», и когда он грузил чемоданы с узлами и такой южной корзиной в багажник, Вика объяснил Лёнчику, куда на самом деле уезжает отец и в какой отпуск.
— Ой, кто к нам! — встретила Лёнчика Жанна. — Тыщу лет, тыщу зим не заглядывал.
— Некогда было, — сказал Лёнчик наливая себя солидностью. — Экзамены сдавал, только вчера выпускной был.
— И как сдал? — осведомилась Жанна.
— «Отлично», — с удовольствием ответил ей Лёнчик.
— О-ой, «отлично», — протянула Жанна. — Все говорят «отлично», а в экзаменационную ведомость заглянешь — сплошные «удовлетворительно».
Она все так же держала себя с ним как старшая с младшим, самолюбие Лёнчика страдало, но он не знал, как заставить ее отказаться от взятого когда-то тона. Серые ее выпуклые глаза ярко блестели, как блестит вытекший из термометра шарик ртути, блестели глянцевой фотографией ее расчесанные на пробор темные, почти черные волосы, блестели непонятным азартом ее небольшие, четко очерченные, то и дело слегка приоткрывающиеся губы. Она была уже совсем взрослой, совсем как его собственная сестра, хотя и младше ее на целых два года, халат у нее на груди поднимался двумя вызывающими холмами. Лёнчик смотрел на нее и невольно пытался представить Жанну без халата. Он чувствовал внутри обиду, что он нравился ей тогда, когда они были маленькими, и у них не было того, что было у нее с Сасой-Масой. Теперь, знал он от того же Вики, который почему-то всегда все про это дело знал, девчонки уже не дают — чтобы не родить, — теперь они будут давать, только когда выйдут замуж, мужьям.
— Уши приготовила? — спросил он. — А то тут кое-кому от нас с Викой полагается.
— Ой, неужели? — так вся и горя в этом своем ярком азартном блеске, отозвалась Жанна. — Прямо испугалась. За что это «кое-кому» полагается?
— За «Рапсодию», за что. Кто нас с Викой на нее отправил?
— Ой, что б вы с Викой понимали. — Лицо у Жанны приобрело выражение мечтательной значительности. — Маленькие вы еще понимать.
— Кто это маленький?! — угрожающе вопросил Вика. — Лёнчик, что ли, маленький? Вы с ним одного года!
Заступиться за себя он не решился, а возраст Лёнчика, должно быть, показался ему убийственным аргументом. Но Жанну голыми руками было не взять.
— Одного-то одного, а на класс младше, — сказала Жанна. — Год рождения, чтоб ты знал, не главное. И будешь так нападать — не скажу про папу.
— Что ты не скажешь? — Вика сделал стойку.
— То не скажу. Где папа, не скажу.
— А что мне говорить, я так не знаю, что ли. — Вика пожал плечами.
— А вот где, где? — спросила Жанна.
— В Польше, где еще.
— А вот совсем и не в Польше, — победно произнесла Жанна.
— Где же тогда, если не в Польше? — усмехнулся Вика.
— Вот где! — Жанна шагнула к гардеробу, открыла створку и достала с полки конверт. Конверт весь был облеплен марками и в черных кругах многочисленных штемпелей, сразу видно — из-за границы. — Вот посмотри на обратный адрес, посмотри, — помахала она конвертом перед Викиным лицом, — откуда письмо?