— Ой, дядя Костя уже с работы пришел, смена закончилась, сейчас мама с Викой вернутся! — Жанну подбросило на постели, она соскочила с кровати, натянула на себя халат и принялась носиться по комнате, лихорадочно разыскивая свою одежду. — Вставай, вставай! — на бегу приказала она Лёнчику. — Одевайся! Скорее!
Первым появился Вика. Но появился он не меньше чем через четверть часа после возвращения соседа, и к его приходу Лёнчик с Жанной успели и одеться, и застелить постель, и проветрить комнату, и даже привести в порядок стол, так что стол встретил Вику блистающей невинной голизной и чистой клеенкой, насухо протертой тряпкой.
Вика, однако, проник в их тайну почти сразу. Распахнул дверь, увидел Лёнчика и, остолбенев на мгновение, бросился к нему, стал обнимать, выкрикивать слова поздравления, а когда наобнимались, накричались, посмотрел, отстранившись, на Лёнчика таким взглядом — Лёнчик понял: Вика их заподозрил. А там, еще чуть погодя, Вика и просек. Должно быть, по тому, как Лёнчик с Жанной держались друг с другом, как разговаривали, переглядывались. Жанна вышла из комнаты, отправившись на кухню ставить на огонь чайник, он проводил ее полным значения взглядом, хмыкнул и, повернувшись к Лёнчику, с вопросом во взгляде, звучно хлестнул сложенными вместе указательным и средним пальцами правой руки по большому пальцу левой — как плетью, что означало: отодрал? Лёнчик уклончиво пожал плечами. Он не был уверен, что Жанна хотела бы его признания.
— Да брось ты! — воскликнул Вика. — Что ты передо мной… отодрал и отодрал.
— Да уж ты, — смущенно пробормотал Лёнчик. Если бы то была не Викина сестра, он бы так не смущался. Наоборот.
— Не туфти, — сказал Вика. — Мне что, ее дело. А что с тобой — я только рад. А то и родственниками станем, а? — он подмигнул Лёнчику. — А? Что? Не против?
Дверь открылась, Жанна, без чайника в руках, вошла обратно в комнату, увидела их — и, как поняв, о чем у них шел разговор, вся окунувшись в свою лисью улыбку, объявила:
— Вик! А у нас с Лёнчиком роман. Подтверди, что не шучу, — посмотрела она на Лёнчика.
Лёнчик почувствовал облегчение, что не нужно таиться и шифроваться.
— Роман, — подтвердил он.
Появившейся еще четверть часа спустя Таисии Евгеньевне ничего не объявляли, но все как бы подразумевалось само собой, стол вновь стал заполняться тарелками, Вика исчез и немного погодя появился с двумя бутылками портвейна, к тарелкам на столе прибавились рюмки… вставали из-за стола — уже был глубокий вечер.
Вика с Жанной пошли провожать Лёнчика до дома. Жанна шла, взяв Лёнчика под руку, временами обхватывая ее обеими руками и словно повисая на ней, — в этом была и особая доверительная беззащитность, и некая хозяйскость: он как бы принадлежал ей, был ее. Вика шел рядом, засунув руки в карманы, покачиваясь после выпитого портвейна, молчал, а они с Жанной говорили и говорили. Вернее, она задавала вопросы, а он отвечал.
— И что ты теперь собираешься делать? — спрашивала она. — Пойдешь снова на завод работать?
— Наверно, — отвечал он. — Деньги же как-то надо зарабатывать.
— В институте своем будешь восстанавливаться?
— Не знаю, нет, наверно. Буду в следующем году в Литературный институт поступать.
— Это в Москве?
— В Москве.
— Еще поступишь ли. Не поступишь, а право на восстановление здесь потеряешь.
— Не потеряет, — неожиданно подал голос Вика. — Я этого не допущу.
Оказывается, шагая рядом, он не просто молчал, а внимательно слушал их разговор.
— Как это ты не допустишь? — удивился Лёнчик.
— Так, как, — Вика гоготнул. За три года, что не виделись, в нем появилась уверенная дерзкая сила, от того Вики, которого в детстве трепал крысолицый, не осталось и следа. — Я с кем корешусь, знаешь? Я их попрошу — они кому угодно приказать могут.
— Почему вдруг они для меня что-то делать будут?
— Это они не для тебя делать будут, для меня. Я для них тоже немало делаю. Таких тут сволочей помог выявить… А сейчас в стране, как Хруща сняли, столько разгребать надо! Хрущ столько стране навредил! Два года прошло, а до сих пор страну в нормальную колею вправить не могут.
— К отцу в Израиль обещают помочь съездить, — вставила в Викин рассказ свое слово Жанна.
— Так они, вроде, и три года назад обещали, — вспомнил Лёнчик разговор с Викой около военкомата при проводах в армию.
— Ну, три года! — отозвался Вика. — Это же Израиль, капстрана. Быстро такие дела не делаются.
— Но в институт, Лёнчик, обязательно нужно, — вернулась Жанна к оставленной теме. — Хоть в какой.
— В Литинститут, — ответил Лёнчик.
— Но он вообще-то в Москве, — со значением протянула Жанна.
— В Москве, — благостно согласился Лёнчик. Ему было так хорошо — он и понимал смысл, спрятанный в Жанниных словах, и не понимал. Утро с двойным посещением военкомата, встреча с Гаракуловым, потом встреча с мордатым в паспортном столе, известие о смерти Алексея Васильевича — все было в такой несустветной дали, казалось, произошло не сегодня, а Бог знает когда. Гражданская жизнь начиналась вот сейчас, и была вот такой: легкой, блаженной, не обремененной никакими тяготами, ничем не омрачаемой — сплошное счастье. — Что ж, что в Москве, — добавил он. — Два часа лету самолетом. Всего-то.
Директора издательства зовут Аркадий Борисович. У него небольшая бородка, похожая на мою, только без седины, он упитанно-округл, с озабоченно-любезным выражением лица, а в каждом его движении сквозит пронырливость, так и видишь, как он свободно протекает в любую замочную скважину, и без всякой смазки.
— Пожалуйста, пожалуйста, господин автор, всегда к вашим услугам! — приговаривает Аркадий Борисович, провожая меня до дверей своего кабинета. — Мы наших авторов любим, к нам приходят и по второму, и третьему разу, приходите и вы, ждем!
Он ласков со мной, как с глубоко и безнадежно больным, впрочем, не утруждая себя попыткой вспомнить мое имя. «Господином автором» — с такой глухой безымянностью — меня еще никто никогда в жизни не называл. Я уже жалею, что зашел к нему в кабинет. Не было в том никакой нужды. Получил свои двенадцать пачек, двести сорок экземпляров — и вали, зачем ты здесь кому-то еще нужен со своими словами благодарности. Тем более что на самом деле это они должны тебя благодарить — дал людям на себе заработать.
Мои двенадцать пачек — по двадцать книг в каждой, — сложенные аккуратным штабельком, уже готовно ждут меня в коридоре у дверей издательства, мне остается только перетаскать их, одну за другой, к своему корыту и забросить в багажник. Перед тем как закрыть багажник, я раскурочиваю одну из пачек, вытаскиваю из нее три книжки и уже с ними в руках отправляюсь к рулю. Две из них занимают свое законное место в сумке на заднем сиденье для встречи с гаишниками (слава Богу, больше не придется убеждать их, что человек с фото на задней странице обложки — это я и есть), а одну, вверх первой страницей обложки, я помещаю на приборную доску перед собой — время от времени поглядывать на нее. Не видеть своих стихов, изданными книжкой, шестнадцать лет — это срок. Ладно, Бог с ним, пусть за свой счет. Спасибо Балерунье. Шестнадцать лет — это ведь больше, чем четверть прожитой мной жизни!
Из издательства путь мой лежит в турагентство на Мясницкой. У, какой тучный урожай снимают с меня обитатели бывшей улицы мясников. Индивидуальный тур, с посещением Амазонки, национального парка Игуасу, Рио-де-Жанейро, Сан-Паулу, недельным отдыхом на курорте Ангра дос Рейш, и отели — не какие-нибудь, а пять и четыре звезды, ниже Балерунья не опустится, да одни билеты на самолет туда-обратно зашкаливают за пять тысяч американских условных единиц. Я выбрал из всей Латинской Америки Бразилию, потому что, во-первых, в Рио-де-Жанейро, хотел Остап Бендер, а какой же русский человек не хочет того, чего хотел герой Ильфа и Петрова? Во-вторых же, согласно проспектам, в Бразилию можно поехать практически чуть ли не в любое время года, во всяком случае, апрель-июнь в районе Рио-де-Жанейро и Сан-Паулу — самая туристическая пора, а всю Бразилию нам не объехать.
Едва я вхожу в агентство, около меня тотчас образуется завихрение из нескольких его работников, вернее, работниц — сотрудники агентства сплошь женского пола. Молодая пара, интересующаяся туром в Египет, оказывается брошена, и на нее никто больше не обращает внимания. Что она в сравнении с такой добычей, как я. Меня готовы ласкать и носить на руках, только что не облизывать. Как это непохоже на картину в издательстве. Полная противоположность. Хоть раздувайся от ощущения своей значимости до величины вола.
В конце концов меня предают в руки агентши, которая занимается моей поездкой непосредственно. Агентша выкладывает на стол передо мной наш договор с агентством — из-за которого я и приехал. Мы просматриваем с нею договор пункт за пунктом, мне опять не нравятся несколько формулировок, и агентша, не ерепенясь, начинает править их, сообразуясь с моими замечаниями. Отправляйся я в Турцию или Египет, она бы разорвала эти листы и велела мне катиться вместо зарубежных стран куда подальше. Но вести себя так с заказчиком индивидуального тура в Бразилию — исключено.
— Только давайте больше никаких неожиданностей. Что мы сейчас с вами сделали — чтобы тот же текст один к одному в следующий раз, — до некоторой степени все же раздуваясь в вола, требовательно говорю я, когда мы заканчиваем с правкой.
Выправленный договор должен вновь подписать директор, я должен буду вновь приехать, вновь прочитать и, если меня все устроит, поставить наконец и свою подпись. После чего — деньги на бочку. Откровенно говоря, можно было бы согласиться и с текстом этого договора, но тогда нужно и платить деньги, а у меня их еще нет. Я жду их со дня на день. Должно быть, наша встреча с Жёлудевым на празднестве то ли его друга, то ли патрона оказалась небесплодна, — Евгений Евграфович, когда я позвонил ему в очередной раз, так и рассыпался, сообщая мне о транше, мелким бесом: «Что вы, право, Леонид Михайлович, беспокоитесь! Не беспокойтесь, все в лучшем виде, уже перечислено, ждите!»