ечи шаль: приоткрытое окно впускало в комнату прохладную свежесть. Сидела на застеленной покрывалом постели, снова, как делала это время от времени, достала шкатулку с совиными перьями. Нравилось перебирать их, любоваться незатейливым рисунком и переходом цветов. Рене посматривал с непонятным выражением, но уголки губ подрагивали в едва заметной улыбке. Сам он сидел на полу, игнорируя мои просьбы пересесть в кресло. Я подняла голову, поудобнее перехватила пальцем маленькое, со светлым пушком, перо.
– Не отозвались?..
– Не сказал тебе сразу, – удручённо кивнул Рене. – Думал обо всём этом и решил, что раз всё дело в моей дурацкой гордыне и нежелании нормально извиниться… Они-то от меня не отказывались, не прогоняли.
– Ничего не поняла.
Сыч откинул со лба непослушные пряди.
– Я пытался связаться с матерью. У нас как… Случаи, подобные моему, настолько редки, что я, можно сказать, единственный за много лет бескрылый. Упавший, как называют потерявших крылья. В старые времена таких изгоняли, теперь нет, но жить с таким увечьем трудно. Меня и из дома-то не выселяли, я сам ушёл, едва смог подняться на ноги. Отец… просто смотрел, но видно было, что недоволен моим решением. Мать говорила, что на неё я могу рассчитывать всегда, при любых обстоятельствах, с крыльями или без, я всё равно остаюсь её сыном. Вальд играл во дворе, с ним я вообще не стал прощаться. Это младший брат. Знаю, что мама тоже искала толкового чародея для меня… И вот, глядя, как ты нить за нитью творишь свои картины, чтобы выручить хоть немного денег, а я вообще… разбойничаю и навожу ужас на всю округу, – он издал глухой короткий смешок. – Словом, я попробовал дотянуться сознанием до матери. С ней это прежде легче всего выходило. Это особая магия, мы умеем. Не знаю, как тебе описать… Я вижу это как тонкую серебристую нить, паутинку.
– Ты хотел обратиться к своим за помощью?
– Да. Этому дохлому воробью не под силу дальние расстояния, я сам не долечу. Но мать могла бы… приехать. Я подумал и понял, что время прекратить корчить из себя обиженного и непонятого, наладить отношения с семьёй. Поиски мага здесь могут затянуться на долгие месяцы, а там это могло произойти быстрее: у моей семьи, скажем так, большие возможности.
Я слушала, поражалась и тихонечко ликовала: сколько раз я говорила Рене об этом, но он упрямо отказывался писать домой, и вот наконец-то…Но…
– Не хватило магии дозваться? – тихо уточнила я.
Сама при этом вспоминала, есть ли у меня бумага, способная покрыть такое огромное расстояние. Письмом часто – проще. Нет, увы, у меня и обычная почтовая-то закончилась.
– Хватило, насколько я могу судить по ощущениям. Но с той стороны я наткнулся на стенку. Это выглядело так, будто человек закрыл своё сознание. Сознательно.
Я уставилась на Рене, а он с преувеличенным вниманием уставился на свои руки.
– А я много всего напридумывал. И что заберу тебя с собой, и…
– Что?!
– Что? – он вскинул голову отчаянно-дерзким жестом. – Ты ведь мечтала уйти от мужа, о свободе и домике на морском берегу. А я очень хочу найти средство от твоей болезни, верю, что очень высокие шансы у наших целителей. То есть, у тебя. Я хочу, чтобы ты жила, лиро.
Я смотрела на него во все глаза. Альнард?.. Об этом я вообще не думала, даже когда предлагала Рене послать весточку родным. Шанс исцелиться очень манил, конечно, но…
– Я ведь не стала бы полностью свободной, лирэн. Мой брак нерасторжим.
– Мне плевать! Там ты считалась бы свободной и могла жить, как сама захочешь.
Без денег и своего дома, да. Или его семья настолько великодушна, что приютила бы такую, как я? Сомневаюсь. Я покрутила в пальцах перо, чувствуя острую потребность глотнуть свежего воздуха, вырваться хоть ненадолго за пределы Бейгор-Хейла.
– Но твоя мама…не ответила? Ты считаешь, она отказалась от тебя, несмотря на все обещания? А остальные?
– С Вальдом такой фокус проходил нечасто, а в этот раз не вышел вовсе. Я не сумел его позвать.
Он не произносил это вслух, но я чувствовала разочарование и горечь, окутавшие его с головы до пят. Давно не маленький мальчик, но чувствовать себя ненужным безумно больно в любом возрасте.
– Я не верю, – сказала я, придвинувшись по покрывалу немного ближе к Рене. Положила ладонь на его плечо, легонько погладила. – Не верю, что тебя вычеркнули из семьи. Возможно, причина в другом.
– Возможно, – безразлично согласился птиц. – А тебе бы могло понравиться в Альнарде.
– Вероятно, – не стала спорить я.
Прямо сейчас мне бы могло понравиться где угодно, лишь бы вне замковых стен. Весной наш красивый парк преображался, но всё же это была искусственно созданная красота, а мне хотелось… настоящей, нетронутой природы, что ли? Пробежаться по покрывшемуся молодой мягкой травкой лугу, услышать звонкое журчание лесного ручья, пение птиц, почувствовать, как весенний ветер бьёт в лицо. Или пройтись самой, без надзора, по улочкам какого-нибудь милого уютного городка, вон хоть того же Дасса, заглянуть в чистенькие аккуратные дворики через невысокую изгородь, зная, что никакой Уэлт не тащится позади с мученическим выражением лица.
Вздохнув, я переместилась к краю постели, намереваясь встать и принести ещё чая. Скорее всего, он почти остыл, но я теперь умела подогревать напиток прямо в чашке, так что… Иногда чай и душистые травы в нём – лучший способ поднять настроение загрустившему другу. Крепко сжав пёрышко в руке, чтобы не унесло случайным порывом сквозняка, я сделала шаг. И, почему-то потеряв опору под ногами, упала в пустоту. Кажется, что-то выкрикнул Рене, а я, падая и падая, не понимала, почему всё не приближается пол, почему перед глазами темно, и судорожно выставила перед собой руки. Голос пропал, ни крика, ни вдоха; одна надежда, что Рене успеет поймать, прежде чем я рухну на каменный пол. Но рухнула я на что-то менее твёрдое, нежели камень, а ладоней коснулось нечто мягкое, нежное и прохладное. Трава. Вздрогнув, я открыла глаза.
***
Глава 13.1
Определённо трава. Молодая весенняя травка, тоненькая и нежная. Либо новый приступ игр разума и я перестала отличать иллюзии от яви. Я погладила маленькие, с палец, колкие травинки: ладонь защекотало. Ветер щенком крутился вокруг, дул в лицо, норовил распахнуть наброшенную на плечи шаль. Так реалистично. Или я всего лишь запуталась в оборках юбки и упала, ударившись головой и на самом деле лежу в своей комнате на полу, а над моим бессознательным телом суетится Рене, пытается привести в чувство?
Рене!
Я поднялась, огляделась, ощупала голову. Никаких шишек, только подколотые десятком шпилек волосы немного растрепались и заколка, которой я украсила высокий пышный узел, слабо держалась на прядях. Я прикрепила её покрепче, а сама всё крутила головой, озиралась со всё возрастающим изумлением.
Глаза недоверчиво смотрели на покрытой травкой лужок, поросшие низеньким кустарником холмы в стороне, извилистую линию речушки в отдалении – я видела её сизо-серебристым лезвием. Валуны, частично покрытые мхом, небрежно разбросанные исполинской рукой, не иначе как того самого уснувшего великана. И знакомые очертания Бейгорских гор, на расстоянии казавшиеся синими. Я поморгала и не удержалась, ущипнула себя, хотя видела окружающий пейзаж ясно и чётко, слишком хорошо различала и звуки природы, и запахи. Поморщилась от боли: перестаралась. На руке остался след, и я рассеянно потирала его пальцем, пока пыталась сообразить, что произошло. Немного помявшееся от чрезмерного сдавливания птичье пёрышко сунула в глубокий карман юбки.
Как бы меня сюда не переместило, но переместило одну, без альнардца. Вот оно, самое заветное, выстраданное, воплотившееся желание. Кажется, воплотившееся: непостижимым образом на меня свалилась свобода! Бейгор-Хейл достаточно далеко (всё относительно, если я верно сориентировалась, то к вечеру бодрым шагом могу дойти до замковых ворот), настроенную против меня защиту я каким-то образом обошла, Верген в неведении, я могу бежать! Вот так, как есть: в домашнем платье, домашних же туфлях, для тепла укутанная в связанную собственными руками шаль. И что делать дальше, я не представляла.
Я опустила ладонь в карман, коснулась пера и следом пальцы нащупали небольшой кругляш. Вытянула серебряную монету, невесело усмехнулась. Веринг, последняя добыча Рене, которую я не успела убрать в тайничок. Лучше чем ничего. И ничтожно мало для той, над чьей головой всё ещё висел топор палача, пусть лицо давно изменено, а настоящий цвет волос и глаз я и не помнила. Один веринг – это две-три ночи в скромной комнате придорожного трактира, с очень простым ужином и кувшином воды для умывания. Если повезёт, то хватит ещё на небольшой отрезок пути в дорожном экипаже на пять-шесть пассажиров. А потом придёт время принимать зелья, оставшиеся в шкафчике, на дверце которого иногда забавы ради катался маленький сыч. Дверца скрипела, я шугала расшалившуюся птицу, а та косила в мою сторону ярким жёлтым глазом и, казалось, посмеивалась.
Так, Дэри, спокойно, не надо паниковать!
Но куда дальше-то?! И, главное, где сейчас мой сыч?! Бросить Рене я не могла никак. Он придерживался непреложного правила: соблюдение тайны и осторожность. Не показываться людям на глаза, не шуметь, не покидать пределов моей спальни. Но, судя по всему, я исчезла из спальни вникуда прямо на его глазах, и станет ли он держаться за эти правила в такой ситуации, я не бралась предугадать. О последствиях столкновения вельвинда с кем-либо из слуг я боялась думать.
Я продолжала осматриваться, но мысли крутились одна сложнее другой. Если благоразумия Рене хватит, чтобы дождаться окончания человеческого периода, то птичкой он точно не станет сидеть в комнате, тем более при открытом окне. И в каком направлении он бросится на поиски? Вот такая моя свобода: в полном неверии происходящего и растерянности. В предыдущий свой побег я не терялась, а старалась как можно быстрее увеличить расстояние между собой и мужем, пересаживалась из одного транспортного средства в другое, ночевала в дороге, старалась поменьше останавливаться на постоялых дворах. Но тогда я была одна, и прихватила при побеге и деньги, и зелья – столько, сколько было в тот момент при себе.