– Вот же цэ-два-аш-пять-о-аш! Ежели б ведал про уран, ни в жисть бы на тот прииск не полез…
Однако где именно находится прииск, он так и не признался, ограничившись расплывчатым указанием «на севере, ближе к Чукотке». Видимо, невзирая на радиационную угрозу, поостерегся выдавать первым встречным координаты золотоносной россыпи, держа в уме возможность поработать там еще. Вадим в который раз убедился, что страсть к наживе – самый прилипчивый бес, она овладевает человеческой душой раз и навсегда.
– А чего это ты с золотом на Лабынкыр подался? – не церемонясь, вступила в разговор Генриетта. – Тут его и продать-то некому.
Забодяжный не смутился.
– Лабынкыр, говоришь? Эвона куда закинуло, триметилксантин… Я, вообще-то, к Магадану пробирался. Там у меня скупщик знакомый, выгодно берет… Да не глядите вы так! Кто в наше время золото государству сдает? Смехота… Шел, значит, к Магадану, сбился с дороги. В тундре все тропинки одинаковы, в особенности если их нет.
– А рана откуда? – вставил и свое слово Арбель.
– Рана – это, братцы, отдельная песня. Иду вчера впотьмах через лес. А на меня сзаду кто-то как сиганет!.. И когтями! Чуть скальп не содрал, падла… Я оборотился, из обреза выпалил. Он наутек. Я до озера дополз, чую, кровью истекаю. Как сумел, рану промыл, замотал чем пришлось. Ноги не держат, лихоманка бьет. Думаю, отлежусь денек-другой, а потом дальше двину. Золотишко на косе припрятал, а сам в укрывище. Всю ночь культяпки сводило, боялся, что подохну… Хорошо, вы подоспели.
– Повязка надо меняйт, – сказал Фризе тоном, не допускавшим возражений. – Может бить сепсис, гниль… Ихь хабэ бинт, вата, йод. Сделайт в зупер вид.
Он извлек из аптечки означенные медицинские причиндалы и приступил к перевязке. Сначала отодрал от раны облепленную кровавой коростой тряпку, для чего пришлось отстричь часть слипшихся волос. Федор Федорович терпел мучения стоически. На его затылке и ниже, на шее, обнаружились вспухшие борозды с рваными краями, Фризе обработал их йодом.
– Ничего себе лапища! – подивился Вадим. – И кто это был?
– Не заметил я! – протолкнул страдалец меж стиснутых зубов. – Тьма-тьмущая была. Когда стрельнул, вроде показалось, что тигр… но гарантии не дам.
– Тигры водятся в Приамурье, – припомнил энциклопедист Арбель. – Далековато… Хотя после двухголовых собак я уже ничему не удивляюсь.
– Двухголовые собаки? А что, и такие бывают, один-пропил-два-бутилен?
– Бывают…
Новичка, которого Фризе старательно перевязывал бинтом, переложенным клочками ваты, ознакомили с особенностями озера и прилегающей тундры. Недоверия он не выразил – может, потому что сам едва избежал смерти, подвергнувшись нападению зверя с неопределенными приметами.
– Чуднó у вас… Прямо как в иллюзионе.
Подкрепившись салом и выпив две кружки чаю с сахаром, Забодяжный признался, что его тянет в сон. На тундру уже опустилась ночь, пощипывал мороз. Убежища соорудить не успели, поэтому пришлось расположиться под открытым небом. Окружили костер еловыми и сосновыми ветками, на них и улеглись. Вадим перезарядил ружье, пистолет и сел дежурить.
За полночь, когда все уснули, к нему пододвинулась Генриетта, задышала над ухом:
– Что мы будем делать с этим Федором Федоровичем?
– А что с ним делать? Побудет с нами, подлечится. А после сам р-решит.
– Не нравится он мне. Говорит складно, а глаза бегают… И вот что. Золото на косе он спрятал еще до того, как на него зверь накинулся.
– Почему?
– Мы кровь только в лесу видели, а возле камня – ни капли. И подумай: как он мог без сил, весь подряпанный, такую махину своротить, а после на место поставить? Враки…
Наблюдательная! От внимания Вадима эти нестыковки тоже не ускользнули, но он предпочел держать их при себе.
– И ты пока тоже молчи, – попросил Генриетту. – Если он не тот, за кого себя выдает, мы его скоро р-разоблачим. Ты – милиционерша, Арбель в р-розыске р-работал, да и мы с Фризе не швейцарами служим. Четыре профессионала!
Они условились, примолкли, но Генриетта так и пригрелась у него под боком, не захотела отодвигаться. Он и не гнал. Зачем? Мировая девчонка. В ресторан с ней не пойдешь, засмеют, но в разведку – железно. На память пришла Аннеке. Как она там, в Москве? Поди, горюет. Слева, за ребрами, стало поднывать, и он подавил вздох. Затягивается командировочка, и развязку не предугадать. Одному Улу Тойону ведомо, отпустит ли путешественников якутская тундра или разделается с ними так же беспощадно, как с горемыкой Юргэном.
Встали рано. Продлить очарование сна помешал мороз, облекший к утру в узорчатый иней и стебли травы, и ворс на шапках, и древесную кору. Костер припекал только с одной стороны, а с другой немилосердно глодал холод.
– Руссише винтер! – жалился Фризе, пряча в рукава иззябшие руки. – Дас ист дубак… Кто не находит дом, тот околевайт.
– Это еще не зима, а р-ранняя осень, – внес поправку Вадим. – Но не поспоришь: холодрыга.
Зато Федор Федорович проснулся бодрячком. Рана беспокоила его гораздо меньше, он даже попросил Фризе снять бинт.
– Я дубленый, на мне все в два счета присыхает, аш-два-эс-о-четыре!
Но немец воспротивился, долдонил про «леталь микробен». Пришлось недохимику остаться с коконом на голове.
Завтрак состоял из трех сижков, пойманных Арбелем на утренней зорьке. Их зажарили в угольях прямо в чешуе, а после отламывали запашистые, обжигающие куски и ели, присыпая солью. Еда не препятствовала обсуждению текущей повестки дня.
Первым слово взял Фризе. Ему не терпелось поскорее пустить в ход сработанный родичем детектор и завершить обследование восточного побережья. Против выступили двое – Арбель и Забодяжный. Они настаивали на том, что проверка Лабынкыра на радиацию – никчемная трата времени.
– Я ее с прииска приволок! – кипятился Федор Федорович. – На кой ляд здесь искать?
– А страшилища? – пискнула Генриетта. – Если они не от радиации такими уродились, то отчего?..
Ее не услышали. В разгар перепалки Забодяжный едва не заехал своему лечащему врачу кулаком в шнобель. Распрю прекратил Вадим.
– Р-радиацию поищем позже. Морозы усиливаются, следующей ночью можем окочуриться. Поэтому в первую очередь нужно подумать о жилье. Но для начала выбрать место, где не застигла бы никакая вражья сила.
– Ты знаешь такое место? – взмахнула ресницами Генриетта.
– Помните избу Мышкина? Подойти к ней по суше затруднительно, а плеск весел я за пять верст услышу. Предлагаю перебазироваться туда.
– Но у него же изба махонькая… Мы все не поместимся! Волхвовал волхв в хлеву с волхвами.
– Ютиться у него мы не станем. На берегу р-рядом просторно, там и р-разместимся. Только для этого предстоит переправиться на западный берег.
– Опять кругаль давайт? – приуныл Фризе. – Туда-сюда, туда-сюда…
– Пешком не пойдем, поедем по воде.
– Ист эс ви?
– Сделаем плот. Переплывем напрямик, на берегу р-разберем его и поставим что-нибудь наподобие индейского вигвама.
Для реализации этой идеи вернулись на отмель, где Забодяжный зарыл свой золотой запас. Здесь ширина озера составляла около четырех километров – сущий пустяк, как выразился Арбель. За березняком высился сосновый лесок, стволы нужной толщины подобрали быстро. В распоряжении экспедиции имелись топоры, но не было ни молотков, ни гвоздей, поэтому плот скрепили при помощи разрезанного на полосы брезентового полотнища.
Пока товарищи обкатывали получившееся транспортное средство, Вадим прошелся в рощицу. По кровавой дорожке вышел туда, где когтистая зверюжина напала на Федора Федоровича. Орошенный красным ягель местами был выкорчеван, на рыхлой земле виднелись отпечатки лап. Не тигриных – медвежьих. Тремя годами ранее в Кольском Заполярье Вадим столкнулся с шатуном. Бр-р! Не пожелал бы повторения того рандеву.
Он уже собирался вернуться на берег, где его спутники готовились к отплытию, но боковым зрением зафиксировал взгорок, видневшийся за рядами берез, и пошел проверить. Земля была набросана кое-как, слипшимися комьями. Он разворошил ее отломанным от дерева суком и обнаружил то, чего совсем не ожидал увидеть.
…Отчалили после полудня. Конструкция вышла хлипкой, плохо скрепленные бревна разъезжались, и требовалось балансировать на них, чтобы не провалиться ногой в зазор. Мужчины – все четверо – стояли по краям и подгребали импровизированными веслами, выструганными из тонких сосенок. Площадь лопастей была невелика, поэтому продвигались крайне медленно. Генриетта порывалась поучаствовать в гребле, но ей велели сидеть в центре, дабы не нарушать равновесия.
Вадим испытывал неприятный мандраж. А ну как вынырнет из пучины какой-нибудь Левиафан почище акулы-налима и разнесет утлое суденышко в щепы?
С плота открывался превосходный обзор, и при других обстоятельствах любование красотами Лабынкыра доставило бы путешественникам истинное удовольствие. Видны были и островки, которые Вадим приметил еще в первый день. Он снова насчитал три, то есть исчезнувший клок земли тоже показался над водой. Явление выглядело совершенно необъяснимым.
Они преодолели больше половины дистанции, озеро не преподносило сюрпризов. Поднявшееся солнце прогрело воздух, иней стаял, сделалось тепло. Вадим, шевеля веслом, поглядывал на приближавшийся берег. Можно было различить скалы, но вместо домика Мышкина почему-то помигивала красноватая звездочка. Вадим приказал своим прекратить движение и расслышал гул и треск, как будто раздувается большой пожар.
– Гера, бинокль!
Так, сокращенно, Генриетту прозвали в отряде с легкой руки Арбеля. Она поначалу обижалась, но он довел до ее сведения, что Гера – это верховная богиня Олимпа, жена Зевса, покровительница брака и домашнего очага. Брак с очагом Генриетте приглянулись, она перестала дуться и на новое имя отзывалась с готовностью.
Вот и теперь с быстротой вышколенной служанки она протянула Вадиму бинокль. Он, расставив ноги на качавшемся плоту, поднес оптику к глазам. Изображение туманилось, он подкрутил настроечный винтик. Нет, дело не в настройке! Это валил дым от избы Мышкина. Она вся была охвачена огневыми всполохами, лизавшими ее от подножия до конька крыши. Людей на берегу Вадим не увидел, но их могла застить черная, с карминными прожилками, дымовая завеса.