Толуман покивал в такт безрадостным помыслам узника.
– Бежать не советую. Здесь настоящий лабиринт, а путеводной нити Ариадны у вас нет. Кроме того, я не один, мой почетный эскорт вы уже видели… даже если одолеете меня, все равно никуда не уйдете – они из вас дуршлаг сделают.
Правду глаголет, сукин кот! Арбель сник и отступил. Толуман улыбнулся краем рта, опустил пистолет и ногой вдвинул в комнатку плетеную корзину, наполненную съестным. Из нее выглядывали заморские банки, пачки с вафлями, а в придачу – бутылка белого вина.
– Это мне?
– Вам-вам! Ешьте. Завтра получите еще.
– С чего такая щедрость? Подкупить надумали? Я не продаюсь… уф!..
Чувство собственного достоинства требовало гордо отказаться от подачки, отфутболить корзину, чтоб вылетела прочь. Однако голод посоветовал повременить.
– Все, чего хочет от вас Повелитель, – чтобы вы поделились сведениями о ваших сопровождающих. Кто они, откуда пришли, как вы к ним присоседились? Цели, задачи, точный состав группы… А если подскажете, где они могут находиться в настоящую минуту, то за свое будущее не беспокойтесь. Повелитель ценит тех, кто оказывает ему услуги.
Арбель уцепился за одну из услышанных фраз.
– Как это «где они сейчас»? Разве ваши эскортеры не заперли их в пещере?
– Мои эскортеры – сущие остолопы. Дурачье безмозглое… – сокрушенно обозвался Толуман. – Их провести – как у ребенка конфету отобрать. Доложили, что пещера взорвана, но не верится мне, будто мы вот так просто от непрошеных гостей отделались.
– Почему не верится?
– Откуда-то с берегов дымом тянет… Они здесь, живехоньки! Дал приказ прочесать все побережье, но это ж сколько времени уйдет! Поспособствуете?
Арбель брезгливо сплюнул.
– Не надейтесь! Ни слова не скажу… уф!.. И подношение свое забирайте. – Он отодвинул носком ботинка корзину, в которой бутылка дзенькнула о банку, и встал в позу гордеца, готового к самопожертвованию.
На разукрашенном обличье Толумана отразилось сожаление.
– Напрасно. Добровольным содействием упростили бы себе жизнь, а так…
– А так – что? На дыбу меня вздернете или будете по-современному электрическим током пытать?
– По моему разумению, это было бы целесообразно, но Повелитель – гуманист. Он с вами так не поступит. Раскрою вам секретец… – Толуман помешкал, будто вопрошая себя, говорить или нет, но все-таки признал: – Очень ему ваша шея понравилась.
– При чем тут моя шея? – Арбель решил, что ослышался. – Ничего в ней нет выдающегося… уф!..
– Заблуждаетесь. Шея у вас исключительная. Бесподобная шея… Словом, кушайте, пейте, отдыхайте. Время еще есть…
Оставив невольника раздумывать над новой головоломкой, Толуман захлопнул дверь и запер ее на засов.
Раздвинув ракитовые лозы, Вадим зорко отслеживал все передвижения подплывших к берегу неприятелей. Балагуря по-якутски, они готовились к высадке, лавировали среди торчавших из воды рифов, выискивая безопасное место, чтобы причалить. Толумана меж ними не было, командовал всеми одноглазый жердяй с повязкой, делавшей его похожим на флибустьера из романов Стивенсона.
– Харбаа онно! Сэрэнэн онгор! – покрикивал он на несообразительных гребцов. – Толтуйа суох!
– Ругается! – выдохнул позади Вадима Федор Федорович. – Говорит, чтоб осторожнее правили…
Передний челнок, удачно проскочив препятствия, пристал к берегу. Одноглазый выпрыгнул из него и отбежал к ветле, чтобы дать место другим.
Вадим, покуда сидел в тальнике, не обдумывал наперед, как поступить. Решение пришло само – безрассудное, дерзкое, – и он принял его, не рассуждая. Вырвавшись из кустов, он скакнул к стоявшему спиной одноглазому, обхватил его левой рукой, а правой вдавил «дерринджер» в ложбинку у него под ухом и прорычал, мешая немногие выученные якутские слова с русскими:
– Тур! Не двигайся! Скажи им, чтобы вернулись в лодки… Тэнун! Онгочо! Понял?
Флибустьер задрыгался, но Вадим живо утихомирил его, повертев дулом «дерринджера», как сверлом. Забодяжный, молодчина, не сплоховал – подбежав, обшмонал заложника, обогатился двумя гранатами и берданкой. О выходке Вадима он высказался так:
– Ну ты и хват, язви тя Авогадро!
Обошелся, однако, без рекламаций. Он выпалил над головами застывших балбесов, большей частью уже вылезших на сушу, и проорал во всю глотку:
– Марш назад, вам сказано! Туора мантан! Ша, бараны безрогие!
Одноглазый с запозданием тоже заквакал и загнал сподручников в челны.
– А теперь ружья! – распоряжался Федор Федорович, размахивая гранатой. – Ружья на берег! Саа кытыл! Ну!
Неужто получилось осуществить невероятное – обезоружить и полонить охрану Толумана? Если б еще и он сам был с ними…
Одноглазый вдруг изогнулся и шибанул Вадима локтем под вздох. Угодил метко – сбил дыхалку и на миг обездвижил. Этого ему хватило, чтобы вырваться и вцепиться в «дерринджер». Запястье Вадима выкрутилось, но пистолета он не отдал.
В лодках поднялся гам, взвились стволы берданок. Забодяжному ничего не оставалось, кроме как запустить в них гранату. Она рванула, сдетонировал погруженный в лодчонки боезапас. Десяток взрывов слился воедино, вверх и в стороны разметало щепки деревянных каркасов, охвостья просмоленных шкур, переломанные весла, изувеченных людей…
Флибустьер, оставшись в одночасье без воинства, прекратил борьбу с Вадимом и припустил к лесу. Расстегнутый полушубок на нем хлопал, как крылья подбитой птицы. Вадим, едва отойдя от боли в чреве, выцелил убегавшего и нажал на собачку. Одноглазый не отдалился еще на достаточное расстояние, и это стоило ему жизни – пуля продырявила черепную кость и застряла где-то в сером веществе, которое у него, безусловно, наличествовало, пусть и в малом объеме.
– Красавец! – не поскупился на дифирамб Федор Федорович. – Снайпер… Где обучился – на фронте?
– Да… С пятнадцатого года воевал.
– То-то я гляжу, выучка у тебя боевая… А хлопалка откуда? Любава снабдила?
– Да ну тебя в баню! – Вадим спрятал «дерринджер» под шинель. Один патрон израсходован, второй еще ждет своего часа. И есть предчувствие, что этот час наступит.
Забодяжный, не выпуская берданки, ходил между разбросанными по прибрежью обломками.
– Вот сульфат метиловый! Ни один гаврик не уцелел…
– Зачем он тебе?
– А бункер? Про второй вход так ничего и не знаем… Прижали бы как следует, он бы нам все и выложил.
Вода в озере, покрытая щепой и рваниной, вспенилась, и из нее показалась голова с вылезшими из орбит моргалами. То был чудом выживший гребец, он колготился, рассеивая вокруг брызги, и тянул на тончайшей ноте:
– А-а-а!
– На ловца и звереныш! – повеселел Федор Федорович. – А ну, старик, подруливай сюда! Ты-то нам и нужен… – Он сложил ладони матюгальником и прокричал: – Манна! Тургэнник!
Насколько помнил Вадим, это означало «сюда» и «побыстрее». Бултыхавшийся якут увидел наставленное на него дуло берданки и догадался, что выбора нет, придется подчиниться. Весь израненный, он кое-как поплыл к берегу, от которого был отброшен взрывной волной метров на десять. Но фортуна сегодня отказалась ему служить: над озером вырос клиновидный плавник, рассекавший воду с невиданной скоростью. Он молниеносно приблизился к пловцу, после чего резко ушел вглубь, а вместо него вздыбилась адского вида пасть, усеянная сотней зубов.
Забодяжный вхолостую щелкнул разряженной берданкой, Вадим потянулся к «дерринджеру», но было поздно. Лабынкырский титан схватил беднягу челюстями, хрустко сжал их. В небо взлетел разрывающий уши вопль, который оборвался после того, как несчастный был перекушен пополам и утянут на дно. Вода запузырилась, по ней пошли кровавые круги… это означало финал быстротечной драмы.
Забодяжный в сердцах хватил берданкой о землю.
– Карбонат ацетилсалициловый! Сколько ж мерзости тут водится…
Вадима зазнобило при мысли о том, что их с Федором Федоровичем могла постичь та же участь, когда они беспечно ныряли в двух шагах отсюда, проводя разведку. И как Эджена не боится!
Забодяжный тщательно обыскал труп одноглазого, выгреб из его карманов патроны – их набралось не больше десятка. Он сжал их в горсти, подошел к Вадиму.
– Сколько у тебя зарядов в «дерринджере»?
– Один…
– Боекомплект у нас, честно признаться, невеликий… Я рассчитывал на большее. И, что обиднее, покончили мы только с мелкой сошкой, а главари так и гуляют. Короче, вот какой альдегид… Хочешь – злись на меня, хочешь – нет, но если нам кто и даст подсказку, то это твоя сеньорита. Еще раз повторяю: подход к ней нужен элегантный…
Вадим услыхал за тальником плеск, а потом и вжиканье застежки. Эджена… легка на помине.
– Уберись! – зашипел он на разведчика, и тот упятился за скалу.
Тунгуска не вышла, а выпорхнула, встрепанная, простоволосая, шапчонку свою она мяла в руках и выглядела взбудораженной до крайности.
– Что тут быть? Большой агды… гром… много кровь… Кого убить?
– Плохих людей убить, – ответил Вадим. – Тех, что были с Толуманом. Мы их взорвали вместе с лодками.
– А Толуман?
– Его с ними не было. Ты знаешь, где он?
– Нет… – У нее, по-видимому, отлегло от сердца, она откинула назад завитки волос, надела шапку и прижалась к Вадиму. – Иникин… ты живой… Я бояться за тебя!
– А я за тебя! – Он обнял ее с таким пылом, с каким позволял себе обнимать только Аннеке. – В озере столько всякой погани, а ты каждый день плаваешь…
Чуть не сознался, что разведал, куда именно она плавает! Нет, язык лучше придержать. Эджена не из тех, кто не придает значения случайно произнесенным словам.
– Я знать, как с ними обращаться. Ты думать, все они – чулугды? Они бывать разные… добрые… А если нападать, у меня всегда есть нож.
Вадим с нежностью приник к ее губам. Она как будто размякла в его объятиях, сейчас с нею можно было делать все, что заблагорассудится.
– Я знаю, что ты смелая. Но, пожалуйста, не играй с огнем…