Опьяненный страстью, он позабыл, что она с ее нетвердым знанием русского языка может не вникнуть в смысл чужеродных фразеологизмов.
– Играть? Я не кунакан… не маленький ребенок, чтобы делать глупость. Я не зажигать огонь где попало.
– Это иносказательно… – заспешил Вадим, щекоча дыханием мочку ее уха. – Это значит, что смелость иногда может навлечь на тебя несчастье. А я этого очень не хочу.
Сейчас он хотел знамо чего. И все, кроме погоды, располагало к тому, чтобы утолить обуревавшее его желание. Он поднял Эджену на руки и прошагал с нею в тальник, откуда она появилась. За естественной завесой было как-то комфортнее. Федор Федорович, вне сомнений, околачивался поблизости и не преминул бы выступить в качестве тайного зрителя, чтобы убедиться: подход к прелестнице найден.
Промерзшие кусты торчали пиками и напоминали стражников, взявшихся оберегать покой влюбленных. Вадим поставил Эджену на ноги, притянул к себе, сдернул с нее фартучек, но перед платьем спасовал. Национальная одежда – это почти всегда уравнение со множеством неизвестных. Как ее надеть, а наипаче снять – для освоения оной премудрости не худо бы специальные курсы организовать. Попадется такая вот девушка-луковка, и стоишь перед ней как пень, не знаешь, с чего начать. А она не то что не поможет, еще и жмется, невинность блюдет, хотя видно по ней, что жаждет того же, о чем и ты уже измечтался…
Вадим наудачу дернул первую подвернувшуюся штрипку, сорвав ненароком две или три бисеринки. Не угадал, платье не только не распустилось, но еще теснее облекло стан Эджены. Кляня на все корки тунгусских портных, он стал, как в лихорадке, шарить руками по ее бокам в надежде, что ларчик все же откроется без каторжных усилий и без порчи имущества.
Но Эджена не позволила ему проникнуть в тайну каверзного убранства – шлепнула по рукам, как шкодливого мальчишку, призвала к порядку:
– Э-ми! Чагэро… Отойди!
У Вадима опустились руки. Как он, с его-то мужской искушенностью, мог так опростоволоситься! Девчонка не кокетничала, не выставляла себя недотрогой ради того, чтобы он еще сильнее ее захотел. В ее голоске звенела сталь. Не веря в свою промашку, он пролопотал, сбиваясь:
– Не хочешь? Почему?.. Я тебе противен?
Вадим заглянул в ее глаза – хрустальные омуты, что отражают самые сокровенные движения человеческой души и никогда не врут.
Не врали они и теперь. Эджена, как и он, очень хотела переступить заповедную черту, которая заставляет мужчину и женщину скрывать подлинные чувства и соблюдать установленные веками условности и приличия. За той чертой уже не нужно было играть в безразличие и сдерживать рвущийся наружу телесный зов.
– Что тебе мешает? – подступил он к ней. – Кого ты боишься? Признайся!
Она не отвечала, но это не было молчание затворившейся в раковине улитки. Эджена взвешивала: созрел ли он, чтобы узнать истину. Наконец она вымолвила:
– Ты хотеть тэде? Хотеть правда?
– Да! Есть человек, который имеет над тобой власть. Я прав? Он установил запреты, которые тебе страшно нарушить… Кто он? Я хочу его увидеть!
Вадим был уверен, что она снова уйдет от прямого ответа, спрячется в себе, но она сказала:
– Ты хотеть его видеть? Идем… я показать.
Вадим не сразу поверил в свое везение. Как? Эджена столько времени запиралась и вдруг пошла на попятную?
– Ты серьезно? Тогда веди!
Она разгладила помятое платье, надела сорванный фартук и пошла по берегу. Вадим сначала шел сзади, потом нагнал ее, поравнялся. Руку держал под шинелью, на рукоятке «дерринджера». Предстоящая встреча с владыкой заклятых мест – это вам не посиделки в кабаке.
Он подумывал о том, чтобы позвать за компанию Забодяжного, а заодно и Генриетту с Фризе. Четверо – это уже сила. Но, помыслив так, устыдился своего слабодушия. Если бы Эджена пригласила всех скопом, так бы и сказала. Однако она доверилась только ему, и никому другому. Это доверие следует оправдать с надлежащим достоинством.
Полукруг скал остался позади, Эджена держала путь к северной части Лабынкыра. Здесь Вадим еще не бывал и оглядывал местность со всем вниманием, примечая ориентиры. Они одолели, по приблизительным прикидкам, километра полтора, после чего Эджена сделала крутой вираж и углубилась в тундру. По спине Вадима опять пробежал холодок – припомнились растерзанный Юргэн, двухголовый пес, грузная поступь незримого Тифона в чаще…
Эджена, не проявляя беспокойства, сбежала по мерзлому песчанику в конусообразную впадинку, поднялась на косогор, продралась сквозь барьер колючек и, остановившись, подозвала Вадима:
– Смотри. Это он.
– Где?
– Хэргиски. Глаза вниз. Видеть?
И что же? У ног Вадима лежала врытая в землю известняковая плита, на которой были процарапаны два слова по-русски: «Совершенствуй несовершенное». Плиту окаймляли воткнутые стебельками по периметру и увядшие много месяцев назад цветы: колоски люпина, стрельчатые солнышки девясила, кисточки донника. Поодаль, на свежевыпавшем снегу, виднелись оттиски лап большого медведя. Топтыгин расхаживал здесь не больше часа тому назад, не нашел поживы и удалился.
– Что это? Люк? Как его открыть?
– Его не открывать. Это бунирук. Могила. В ней хоронить человек, который спасти мне жизнь.
Час от часу не легче! Вадим настраивался на свидание с кем угодно, но только не с мертвецом.
– И это его ты боишься? Он же умер!
– Я не бояться, я выполнять наказ. Он не хотеть, чтобы я говорить другим. Но ты… – Эджена заалела. – Ты будешь знать все. Ты аяпчу… хороший. Честный. Ты не сделать зла.
Вадим вовсе не считал себя таким уж хорошим и честным, но он и впрямь хотел знать все. Пока же в голове был сплошной кавардак.
– Как его звали?
– В нашем стойбище его звать Никора. Он прийти с юксэн… – Она не подобрала подходящего эквивалента и показала рукой в направлении запада. – Оттуда. Лечить люди. В наше стойбище быть идакан… главный шаман. Он хотеть прогнать Никора, но тот вправить ему нога, когда идакан повредиться на охота. Идакан разрешить ему жить с нами.
Никогда еще Вадим не слышал, чтобы Эджена говорила так многословно, точно вознаграждая себя за дни безмолвствования.
– Мне быть мало лет. Егин. – Она показала на пальцах девять. – Очень болеть. Плохо дышать, харкать кровь. Никора меня вылечить. Никто не верить, что я жить, но он сделать аямама… по-вашему чудо. Тогда мои родители отдать меня Никора…
– Как это отдать? – поразился Вадим. – Ты что, вещь?
– Наша семья быть бедная. Дети много… дян-дюр. – Она вытянула все десять пальцев, а потом еще два. – Половина умереть от голод. Я не хотеть умирать и попроситься к Никора. Он меня взять, я готовить ему еда, стирать одежда. Он меня не обижать.
– Если вы жили в стойбище, то как оказались здесь, вдали от всех?
– Старый идакан утонуть в река, а новый выгнать Никора и его помощники…
– У Никоры были помощники?
– Двое. Они прийти вместе с ним.
Вадим хотел порасспросить о них, но Эджена как заведенная монотонно тянула рассказ дальше. Он счел за благо не перебивать.
– Мы уйти туда, где никто не мешать. Никора изучать животные, делать… не знаю, как сказать, чтобы ты понять… – Она обвела руками простор вокруг себя. – Ты видеть бэйне… зеври, рыбы… которые не походить на обычных. Это все сделать Никора.
Мозговой кавардак превратился в тарарам, бедлам и раскардаш. Но так показалось лишь в первую минуту. Сбросив оцепенение, Вадим сообразил, что все как раз логично: то, что не могла сотворить радиационная мутация, сотворил гениальный хирург при помощи ланцета и прочих приспособлений. Но неверие все же не отпускало.
– Р-разве такое возможно?
– Никора говорить, что он делать такое еще до войны, когда жить и работать за граница… Все возможно, если до человек дотронуться амака. – И Эджена благоговейно возвела очи горе. – Я не лекарь, не знать, как он это делать…
– И после операций он отпускал этих… – Вадим замешкался, подбирая подходящее определение. – …особей на свободу? Чтобы они плавали в Лабынкыре и бегали вокруг?
– Он не мочь держать их подолгу. Нет место и нечем кормить. Выпускать – лучше всего. Они охранять озеро, отпугивать хунтэды… чужих.
Вадим отломил ветку ольхи, счистил с плиты снежный налет. Под надписью открылся простенький рисунок, изображавший летящую чайку.
– Когда он умер?
– Аннани амаски. – Эджена загнула четыре пальца и вытянутым большим показала себе за спину. – Прошлый год. Мышкин сказать, что у него остановиться миян… – Она положила руку на свою левую грудь.
– Сердце?
– Да… Умереть быстро, не страдать. Но я… – ее голосок задрожал, – …мне его не хватать…
Вадим был далек от того, чтобы разделить ее скорбь. Неизвестный ему экспериментатор почил и, стало быть, не представлял опасности. А вот его помощники, похоже, здравствовали, и имя одного из них Эджена уже назвала. То, что Артемий Афанасьевич имел прямое отношение к происходящему на Лабынкыре, было настолько очевидным, что Вадим не стал заострять внимание на этом факте. Вторая догадка не казалась такой же бесспорной, поэтому он решил ее проверить:
– Кто еще помогал твоему Никоре? Толуман? Вместе со зверьем стерег подступы к озеру?
– На самом деле его звать не так. Он придумать себе имя для екэ, которых набирать в стража. Они следить за берег Лабынкыр, чтобы никто не приходить без разрешения.
– И между делом р-раскапывали вечную мерзлоту, искали бивни мамонтов. Никора и его сподвижники не могли существовать в отрыве от людского общества, у них были налажены каналы, по которым они получали все необходимое: препараты для операций, одежду, кое-какие продукты из тех, что нельзя добыть в тундре. А р-расплачивались, как я полагаю, мамонтовой костью… и не только. Ты знаешь, что у них есть снабженцы, которые нелегально моют золото на приисках и, хуже того, занимаются грабежами?..
– Улэк! – вскричала Эджена в негодовании. – Никора не грабить… он лечить, заниматься работа…