Будь все дело только в ученых познаниях, Спасов не удалился бы в леса и не оттачивал бы свое умение, укрывшись в земной коре. Что он задумывал здесь, соседствуя с Гефестом? Вынашивал планы по изменению мира, заселению его сверхчеловеками и сверхживотными? Спросить бы, да поздно. Смерть остановила безумца. Однако уцелели его верные сателлиты, и они продолжают начатое. Он натаскал их, оставил им – а как же! – свои выкладки, инструкции, лабораторные журналы. Можно лишь гадать, до чего доведет человечество их деятельность, если ее не прекратить. Еще и незадачливый Арбель станет их послушным орудием…
Три, два, один… «Чего валандаешься, как глиста в клозете?» – загремел в голове шаляпинский бас Макара Чубатюка. Спасибо, Макар, подбодрил! А и верно – чего волынку тянуть? Арбелю там, глядишь, уже хобот пришивают или жабры пересаживают, как Эджене, а его спаситель тут бодягу насчет мирового переустройства развел. Нашел времечко!
Вадим подобрался, напряг руку с «дерринджером» и скомандовал Эджене, как на поле боя:
– В укрытие! За мной – ни шагу!
Налег на дверную ручку и ураганом ворвался в операционную.
Увидел он приблизительно то, что и ожидал. Залитый электрическим светом зальчик (на аккумуляторы с генераторами тоже не поскупились), посередине – белый стол, на нем – Арбель, без очков, в рубашке, прикрытый до пупка простыней, распятый и привязанный за руки и за ноги кожаными шлейками. Мычит по-телячьи, подергивается, но как-то неактивно, а на лице у него – ветошка, от которой на всю операционную едко разит хлороформом. По обе стороны стола – люди в белых халатах: Мышкин и Толуман. Мышкин прижимает ветошку с наркозом к носу Арбеля и свободной рукой прилаживает еще одну стяжку, чтобы зафиксировать ему голову. Толуман-Герц – непохожий на себя прежнего, без шаманских хламид и боевого раскраса – ножницами разрезает на подопытном рубашку, начиная с воротника.
Дверь была пригнана плотно, в операционную не проникали извне ни звуки, ни дым, поэтому явление Вадима оказалось для инквизиторов неожиданным и обескураживающим.
– Стоять! – прокричал он зычно. – Брось ножницы! – Это Толуману. А потом персонально Мышкину: – Тряпку с него убери и лямки сними. Живо, мразь!
Артемий Афанасьевич безропотно исполнил приказание – отбросил смердящую ветошку в угол и развязал, повозившись, шлейки. Лик Арбеля имел зеленоватый оттенок. Служащий наркомпочтеля уже надышался хлороформа и не совсем адекватно воспринимал окружающее.
– Слезай и иди сюда, – велел ему Вадим, но Арбель ответил козьим «ме-е-е» и с места не сдвинулся.
– Дайте ему минут пять, – посоветовал Толуман-Герц невыразительным тоном эксперта на консилиуме. – Пускай оклемается.
Пять минут – это много, когда перед тобой два плечистых мужика, вокруг которых на столиках, застеленных вафельными полотенцами и салфетками, разложены скальпели, иглы, буравчики и еще масса остро заточенных хреновин.
– Кто еще с вами? – спросил Вадим отрывисто. – В других помещениях люди есть?
– Нет, – ответила вошедшая в операционную Эджена. – Эти амаргу… последние.
Кто ее просил влезать! Сказано же было: укройся и сиди молча. А она еще и поперед него выдвинулась, отсвечивает своей глянцевитой одежкой, делающей ее похожей на инопланетянку из фантастических фильмов.
– Отойди! – прошипел ей Вадим, но она не послушалась.
Ему было ох как непросто держать под прицелом двух противников – ствол «дерринджера» вилял из стороны в сторону, нацеливаясь то на Мышкина, то на Толумана. А они еще и расступились, канальи, расстояние между ними увеличилось, и держать обоих в поле зрения стало сложнее.
Арбель, Арбель, вставай же, черт тебя дери! В пистолете всего один патрон. Если эта парочка решится на контратаку, исход будет непредсказуем…
Надо бы заговорить их, чтобы отвлечь от надежд на сопротивление. Но мысли застопорились, он, как ни силился, не мог ничего придумать.
Внезапно подал голос Мышкин:
– Милостивый государь, я вам не рекомендую нас убивать.
– Это почему же?
– Во-первых, вы, наверное, захотите получить доступ к разработкам Повели… господина Спасова. У нас хранятся его записи, но они сделаны посредством шифра, и раскодировать их без нас вы не сумеете. Во-вторых, мы и сами кое-что значим. Технологии, разработанные в этих стенах, не имеют аналогов в мире. На их основе можно создать новое учение в медицине, основать исследовательский институт, обеспечить прорыв на многие годы вперед… Правда, Игнатий Анатольевич? – Толуман-Герц кивнул. – И в-третьих, – тут Артемий Афанасьевич взглянул на Эджену, – ваша русалочка без нас умрет. Ей необходима поддерживающая терапия, иначе начнется отторжение жабр…
– Это так? – Вадим скосился на девушку, она поникла.
– Мне давать айчивун… лекарства, колоть уколы…
– Чтобы вы понимали, – Мышкин подкрепил свою речь экспрессивной жестикуляцией, – превращение однодышащих в двоякодышащих мы с Игнатием Анатольевичем практиковали еще до знакомства с профессором Спасовым. Жили в Царском Селе, это было самое начало девятисотых. Игнатий Анатольевич проводил операции по вживлению органов, я ему помогал. Отработали методику на крысах и свиньях, потом попался доброволец – молодой солдат по фамилии Воропаев. Его комиссовали из армии в связи с неизлечимым легочным недугом. Жить ему отмерили от силы месяц-полтора. Примерно то же, что и с Эдженой… Когда предложили ему операцию, он согласился моментально. Во-первых, ему нечего было терять. Во-вторых, мы пообещали пожизненное материальное обеспечение. В-третьих…
– Да что вы рассусоливаете, Артемий Афанасьевич! – пророкотал Толуман-Герц. – Видно же, что товарищ в медицине ни бельмеса не смыслит. Вы для него – не штучный специалист, а враг народа. Он таких, как мы с вами, не одну сотню в тираж списал. А вы – «во-первых, во-вторых…».
Вот же паскуда! У Вадима задергались скулы – нервный тик. Теперь «дерринджер» смотрел исключительно в переносицу отставного шамана. Если доведется выстрелить, то в него.
А Мышкин, прерванный неучтивым коллегой, досадливо кхекнул и продолжил как ни в чем не бывало:
– Таким образом, будучи живыми, мы принесем Отечеству куда больше пользы, нежели находясь в состоянии неодушевленной материи. Взвесьте все «за» и «против» и убедитесь, что я нисколько не лукавлю.
Про Отечество запел, мокрица клистирная! Патриот, едят тебя сороконожки… Не надо быть телепатом, чтобы уразуметь, для кого вы тут старались с вашим Повелителем. Оборудование и продовольствие закупали у японцев, немцев и прочих потенциальных агрессоров, которые еще со времен интервенции точат зубы на молодую Советскую республику. Они поставляли сюда все первосортное, а взамен получали золото и награбленные бандитами ценности. И открытия свои вы собирались продать им же – за хорошую цену в долларах и иенах. Так что приберегите свои излияния насчет любви к Отчизне для легковерных дураков. В Москве на Лубянской площади из вас всю правду-матку вытрясут, вот увидите…
Арбель понемногу отходил от наркозной одури. Он сел, зашарил по карманам в поисках очков. Найдя, водрузил на нос и, щурясь, оглядел операционную. Давай, дорогой, подымайся! Недосужно нам с тобой прохлаждаться.
– Что с Воропаевым стало? – обозначил Вадим интерес, чтобы расставить все точки над «и» и выиграть еще минуту.
– Вышней волею помре, – прогундосил Артемий Афанасьевич, копируя церковного пономаря. – По первости все шло идеально, нам даже из фондов военного министерства средства выделили для продолжения экспериментов. Засекретили, отвели в Царском Селе уголок для испытаний. Хотели, чтобы мы целое подразделение подводных бойцов создали. Не кто иной, как император Николай приезжал на нашего питомца посмотреть. Воропаев чудеса демонстрировал: часами по дну пруда ползал, макеты мин устанавливал, из гарпунного ружья по карасям стрелял. Но не уследили мы за ним, не вкололи вовремя нужный раствор. Началось отторжение… короче говоря, потеряли мы его, а потом и господдержку. Разочаровались в нас господа-министры, а царь-батюшка самолично резолюцию наложил: в финансировании отказать, проект закрыть. Но не так денег жалко, как человека… Вы же не хотите, чтобы то же самое с вашей конкубиной произошло?
А чего это он так развеселился? Ерничает, комика из себя строит, словечки вставляет пошловатые…
А вот чего. Держа под прицелом Толумана, Вадим перевел взгляд на велеречивого Мышкина. Делать так нельзя было ни в коем случае. Оставленный без присмотра Игнатий Анатольевич хапнул со столика скальпель и вонзил его Арбелю в межреберье. Одномоментно Артемий Афанасьевич сунул правую руку в карман, выхватил оттуда пистолет и, не метя, стрельнул по Вадиму. Все было проделано с такой синхронностью, будто они сумели сговориться и отрепетировать порядок действий.
Вадима спасла быстрота реакции. Он нырнул влево, и пуля пролетела мимо. В тот же миг «дерринджер» пыхнул маленьким дракончиком и выжег на лбу Толумана-Герца черную отметину. Экс-шаман всплеснул руками и опрокинулся на стеклянную этажерку, заставленную пузырьками и мензурками. Они с радостным перезвоном посыпались с полок – словно затренькали разом дюжины три валдайских бубенцов под дугой.
Он еще не успел коснуться пола, а Вадима уже охватила досада. Бестолочь! Валить надо было не Толумана, а Мышкина. Тот, вооруженный пистолетом, еще дважды нажал на спуск, и это означало неминуемую смерть для смельчака, посмевшего вторгнуться в святая святых.
Но что такое? Перед Вадимом метнулась тень и загородила его собой. Это Эджена подставилась под пули и приняла их обе – во всяком случае, ее тело в резиновой обертке дважды содрогнулось от прямых попаданий. Вадим поймал ее, падавшую навзничь, левой рукой, а правой бросил опустевший «дерринджер» в мясистую сопатку Мышкина. Артемий Афанасьевич увернулся, но его нога поехала по скользкому полу. Проткнутый скальпелем Арбель, покачавшись, свалился с операционного стола и подкатился под доктора-убийцу. Мышкин выронил пистолет, чудом устоял и, увидев напротив себя переполняемого ненавистью Вадима с расстрелянной Эдженой на руках, кинулся к двери. Он дернул ее и выкатился в коридор.