– Не ломайт посуда! Это есть общий имущество!
– Да иди ты… тевтон рукозадый! Тебя не спросили…
Вадим урезонил обоих:
– Чего завелись? Угомонитесь – и спать. Завтра вставать р-рано…
Идея накрыть Мышкина в водолазном колоколе его не прельстила. Не было никакой гарантии, что доктор прячется именно там. Разве найдешь сравнительно небольшой аппарат на просторах Лабынкыра? Да и как доберешься, если он, допустим, торчит посреди озера…
Проснулись с первыми рассветными проблесками. По-прежнему стояла оттепель, мороз не донимал, подступающая сибирская зима напомнила о себе лишь слабым предутренним снежочком. Вадим принял решение выступить к озеру, не тратя времени на завтрак, тем более что и есть было нечего – продукты, принесенные Эдженой, закончились еще накануне.
Арбеля намеревались с собой не брать ввиду слабости здоровья и легкости оставшихся при нем одеяний, но он пошел на принцип, изъявив горячее желание быть со всеми. Арбель отодрал от близстоящей березы две полосы коры и примотал к ногам – получилась обувь. Он готов был щеголять в одной сорочке, но Забодяжный пожалел его – отдал свою шинель, сопроводив дар угловатой прибауткой:
– У тебя лоб толоконный, а у меня болт закаленный.
Вадим пожалел о сапогах, снятых в подземелье, и по примеру Арбеля смастерил себе снегоступы. Шинели для него не нашлось (не обирать же вечно мерзнущего немца!), он довольствовался гимнастеркой, благо плюсовая температура позволяла обойтись и так.
Начало выдалось многообещающим – стальное яйцо с развернутыми в разные стороны перископами и открытым люком болталось у скалы. Перепрыгивая с камня на камень, Вадим подобрался к нему и спустился внутрь. Особо не осторожничал, ибо все указывало на то, что Мышкина в колоколе нет. Негодяй-доктор не поленился и даже приборы расколошматил. Все, что досталось Вадиму, – бухта прочного каната. Она пригодилась, чтобы привязать аппарат к ветле. Не бросать же его, в самом деле! Если предстоит зимовка, то влагостойкий и не продуваемый ветрами корпус можно пустить на сооружение какого-никакого крова.
В хозяйственные думы вплелся возглас Забодяжного:
– А следок наисвежайший… Гляньте!
На пороше были хорошо различимы отпечатки унтов. Они вели от берега в тундру.
– С полчаса назад прошел, не раньше… уф!.. – со знанием дела заключил Арбель.
– Считайте, что он у нас в руках. – Забодяжный закинул берданку за спину. – Веди… всемирный следопыт!
И Арбель повел. Давал о себе знать опыт работы в уголовке – писатель-почтовик, посверкивая очочками, шел по следам, как натренированная легавая.
– Наш доктор не такой уж выносливый… уф!.. Видите? Шаги мельчают, это значит, что он устал. Вот здесь остановился, поставил на землю ящик, перекурил… Пошел дальше…
Вадим дивился: неужели Мышкин всерьез надумал пройти сто верст по тундре? Или у него поблизости прикормленный олень, которого можно использовать в качестве транспортного средства?
– Давай, давай! – подгонял Арбеля Забодяжный. – Кто первым увидит этого змея подколодного, кричите: «Пли!» У меня уже все приготовлено! – Он на бегу потрясал берданкой, готовый выстрелить в любой момент.
Открытое береговое пространство осталось позади. В тундре снег во многих местах был прострочен зверьми, и Арбель сбавил темп, – он стал все ниже наклоняться, слепошаро вглядываясь под ноги и придерживая очки.
Вадим обогнал его.
– Александр Р-романович, теперь я поведу.
– Вы его видите?
– Слышу. Впереди, в перелеске, трюхает…
Соблюдать тишину не было резона, и все закричали, заулюлюкали, как полевщики на охоте.
– Без надобности не стреляй, – упредил Вадим раздухарившегося Забодяжного. – Лучше взять его живым.
– Это уж как выйдет, ацетон метаноловый…
Лесок поредел, и вдруг Фризе разразился воплем:
– Хальт! Туда не ходиль! Там болот…
Они остановились на краю присыпанной снеговым пухом луговины, которая являлась не чем иным, как зыбучей падью, где немец на днях едва не потонул. Ее кенгуриными прыжками пересекал Артемий Афанасьевич, держа на голове, как индусский носильщик, свой багаж. Скакать он старался по возможности плавно, боясь растрясти содержимое ящика, которым, очевидно, крайне дорожил.
– Стой, дурила! – крикнул ему Забодяжный. – Утопнешь!
Мышкин не оглянулся. Бег он замедлил, но это больше от усталости – выволакивать унты из топкого торфяника стоило немалых усилий. Он, конечно же, бежал не наугад, а знал тропку через зыбун и надеялся поскорее вклиниться в стоявший плетнем сосняк.
Счет шел на секунды.
– Александр Р-романович, вы остаетесь здесь. Кричите, гоните его…
– Что кричать?
– Что угодно, хоть «лови-хватай»… Фризе и я обходим болото справа и слева.
– А я? – выставился Забодяжный.
– Ты единственный из нас, кто вооружен. Встретишь его на той стороне. Хватит времени, чтобы добежать?
– Хватит! Он через елань, как черепаха, ползет, а я посуху мигом буду…
Обложили Артемия Афанасьевича со всех боков. Он сведал это, когда, не добежав до спасительного сосняка, нарвался на выстрел из берданки. Забодяжный не пожалел патрона и нарочно промахнулся, дав Мышкину понять, что облава устроена не с целью уничтожения.
Доктор поставил ящик рядом с собой и вытащил из кармана дохи американский кольт. К побегу он подготовился основательно, однако сейчас его положение было незавидным. Свист и клич «ату его, ату» раздавались отовсюду, он не знал, сколько у него врагов, чем они вооружены и где именно засели. Вечнозеленый и никогда не редеющий покров хвойного леса шевелился то тут, то там, и невозможно было определить, это ветер, налетающий порывами, или перемещаются от дерева к дереву многочисленные ратники. Мышкин произвел пару выстрелов по кустам, да только зря потратил заряды.
Он столбенел совершенно незащищенный, видимый каждому из тех, кто занял позиции вокруг болота. Будучи неглупым, он оценил свои шансы как ничтожные и решил перевести противостояние из боевой фазы в переговорную. Он опустил кольт и проговорил громко:
– Вы хотите, чтобы я сдался?
– Именно, – ответил Вадим слева.
Артемий Афанасьевич повернул голову на голос, но увидел лишь заслон из распушившихся сосен.
– Если я сдамся, вы меня расстреляете. Может, сойдемся на других условиях?
– Какой ест фаш условий? – Это уже Фризе, справа.
Мышкин дернулся туда и опять никого не увидел. Полная дезориентация, не без удовольствия подумал Вадим. Что и требовалось.
– Мои условия… Во-первых, сохранение жизни. Во-вторых, свобода. Рубить тайгу и копать котлованы – это, знаете, не по мне. В-третьих, переезд в европейскую часть страны и работа по специальности. Насиделся я уже на северах, сибирский климат для меня вреден…
– Не многовато ли, доктор? – Это опять Вадим слева. – Р-раскатали губу… А ананасов с шампанским вам не подать?
Артемий Афанасьевич поубавил гонор и заговорил скромнее, с заискиванием:
– Согласен, вы сейчас хозяева положения, но, во-первых, в моем лице государство получит выдающегося специалиста, а во-вторых…
– А во-вторых, оно получит методики вашего Повелителя. По ним можно будет скрещивать бульдогов с носорогами и штамповать людей-амфибий? – Это Арбель, сзади.
– Не только. – Мышкин погладил верхнюю кромку ящика. – Я отдам нечто более ценное.
– Это что же? – Забодяжный раздвинул ветви дулом берданки. – Если золото, то лучше сразу в болото вывали. Я этого добра и без тебя насобираю.
– Не золото. В обмен на мои условия я хочу предложить вам такое, чего ни у кого нет и не будет.
Непросто разговаривать с невидимками. Артемий Афанасьевич устал вертеть головой и обращался теперь к Забодяжному, который располагался перед ним.
– И что у тебя там? – нетерпеливо подстегнул его Федор. – Показывай!
Мышкин повозился с ящиком и откинул переднюю грань. Никто, кроме Забодяжного, не мог видеть, что внутри. Вадим, снедаемый любопытством, стал прокрадываться по краю болотины, стараясь двигаться быстро, но при этом не шуметь и не высовываться из-за лесной ширмы. Судя по звукам, то же самое предприняли и Фризе с Арбелем.
А Забодяжный повел себя странно и неразумно. Он перестал прятаться и вышел из укрытия, держа берданку за ремень. Его нижняя челюсть отвисла, как будто ему показали что-то фантасмагорическое, превзошедшее своей необычностью все, чему он стал свидетелем на Лабынкыре.
– Что это у тебя?.. – промямлил он. – Откуда?..
Артемий Афанасьевич почувствовал свое превосходство, поднял ящик и, загородившись им, пошел прямо на противника. Он делал это уверенно и скоро, а Забодяжный словно врос в землю, еще и берданку выронил. Да что с ним такое?!
Вадим заторопился, уже без осторожности принялся ломать кустарник, чтобы побыстрее прийти на подмогу сомлевшему Федору, но опоздал. Мышкин, ступив на твердое место, поставил ящик и отошел на шаг. Забодяжный, как под гипнозом, нагнулся, протянул руки. Он напоминал одержимого адепта, который в трансе молится своему фетишу. Это длилось недолго – Артемий Афанасьевич трижды выстрелил ему в темя из кольта и бросился в лес. Сосновые заросли поглотили его раньше, чем Вадим успел подбежать.
Диво, но Забодяжный с раскроенным пулями черепом был еще жив. Он лежал на боку и вышептывал синюшными губами:
– Отец… отец…
Вадим прилип взглядом к ящику, в котором на никелированной подставке покоилась человеческая голова. Одна, без тела. От ее иссеченного горла отходила гофрированная трубка, подсоединенная к прозрачному сосуду с голубоватой жидкостью. Трубки потоньше были вставлены в ноздри, а к вискам крепились тканевые заплатки с медными проводками, тянувшимися к плоской коробочке.
Голова жила! Она не могла говорить, но моргала, шевелила бровями, ее щеки подергивались.
– Отец… – еще раз прошептал Забодяжный и умер.
Теперь уже Вадим стоял как загипнотизированный, не в состоянии оторваться от созерцания отрезанной головы. Мысли забуксовали, но он все же заметил сходство этого анемичного воскового лица с Федором. Сопоставив с только что услышанным, он пришел к выводу: в ящике – все, что осталось от гениального профессора Спасова.