Я погладила заросшую щетиной щеку, потянулась к спокойно расслабленному во сне лицу. Поцеловала уголок губ, на которых тут же расползлась довольная улыбка.
– Доброе утро, – хрипло шепнул Нирс, сгребая меня в крепкие объятья. Он перекатился на меня, устраиваясь точно между моих бедер. Я обняла его за шею, притягивая к себе для поцелуя.
– Доброе утро, – ответила я с судорожным вздохом, выгибаясь от острого удовольствия, потому что мой мужчина медленно двинулся, наполняя меня собой. Уровень наслаждения моментально взлетело до небес, словно тело даже ночью отдыхало, уже готовое к нему.
Из повозки мы вылезли несколько позже весьма помятые, уставшие, на чуть дрожащих ногах, но абсолютно счастливые. Позавтракали вчерашними овощами и хлебом, да выпили чая.
Марку на меня не смотрел. Он хмурился, буравил взглядом дрова в костре, и изо всех сил делал вид, что нас с Нирсом не существует.
Вся община знала, чем мы занимались всю ночь. Мужчины выражали Нирсу свое уважение, как проявившему подобающую мужскую мощь и выдержку. А я в эти моменты краснела, потому что следом похвалы доставались и мне, потому как сумела такое желание в мужчине пробудить. Девушки воспринимали все несколько спокойнее. Только парочка хмурилась, поглядывая на Нирса. Хотели бы быть на моем месте, как я догадалась. Они и накануне вечером смотрели на него. Я не переживала по их поводу. В своем любимом я была уверена. Потому я послала им пару уничтожающих взглядов. Одна из дакаток тут же отошла. Вторая – Данка – ответила мне тем же. Смотрела на меня, гордо вскинув рыжую голову и взгляд отводить явно не собиралась. Настырная.
Я чувствовала себя настолько сильной и счастливой, что эта девица казалась мне лишь пчелой, кружащейся над моим яблочным пирогом. Пожужжит и отстанет.
После завтрака благодушно настроенный Нирс и молчаливо-мрачный Марку ушли в город вызволять нашего коня. Я осталась в дакатском лагере, с удовольствием постигая быт этого народа.
Оказалось, они называют свою общину Дакат-рунай. Само слово «дакат» в переводе на общий равнинный язык значит «солнечное пламя». Приставка «рунай» – путь, путник. Во главе каждого Дакат-рунай стоит свой даро. Солнечный муж.
Их дети с рождения говорят на двух языках. Когда рождается дочь, ее называют «передающая солнце» или «дара». Рождение девочки в народе всегда сопровождается большим праздником и отмечается с размахом.
А на Великой равнине наоборот. Сын – великая радость, продолжатель рода, защитник. Дочь – ну что ж, пусть будет. Сыновей холят, обучают, берегут. Девочки – разменные монетки. Чем больше наделаешь, тем удобнее заключать выгодные союзы.
У дакатов, определенно, лучше.
Интересно, а как принято в клане у Нирса? Я ничего не знала ни о нем, ни о его народе. А ведь мне предстоит вскоре жить с ними на одно земле. С твердой уверенностью расспросить Нирса о его доме, я крутилась по дакат-рунаю. Помогала женщинам, играла с детьми. С радостью я влипала в любую суматоху, в любое движение.
В Черной обители будни скучны и серы. Будь сдержана в чувствах. Не кричи, не поднимай шума. По коридорам ходи тихо. Ты же стайра. Будешь наводить вокруг себя бурю страстей, мертвые тебя учуют. Те, которые не хотят упокоения. Те, которые застряли между мирами. И они все придут к тебе. И сойдешь с ума от их голосов. И завладеют они твоей силой и будут использовать тебя как якорь, чтоб зацепиться за этот мир сильнее, чтоб завершить то, что они не успели при жизни. Сил у них много, желаний – тоже. А вот совести и человечности больше нет. Потому что души больше нет. Только разум. Только дух.
Потому в стенах Черной обители стоит вечна тишина. Там учат замораживать свои чувства. Обесценивать их, отрекаться от них, смирять стремления души и ждать. Чего? Я никогда не могла понять. Своей смерти что ли? Так и прожить всю жизнь с серостью в чувствах? Я была не согласна. Я не настоящая стайра, а даже если бы была ею, все равно не смогла бы так. И тогда было бы еще хуже, потому что обезумевшая проводница в мир мертвых способна наделать много бед.
Нирс и Марку вернулись довольно скоро. Следом за моим мужчиной не спеша шел, покачивая крупной головой с белой «звездой» на лбу, наш каурый конь.
Дакаты встретили мужчин и скакуна ликованием. Лошадей кочевой народ тоже очень уважал. Коней не бросали. Их холили, их лечили, если те заболевали. Охромевшие лошади не взнуздывались. И лишь в крайних случаях, если вернуть здоровье и полноценную жизнь коню не получалось, дакаты умерщвляли животное. Съесть лошадь считалось почетным. Это значило – перенять ее силу. Конину ели всем дакат-рунаем. Ушедший из жизни конь причислялся к народу дакатов.
Я подошла к вернувшемуся к нам скакуну, и он узнал меня. Радостно всхрапнул и ткнулся бархатным носом мне в руку.
Конь был поручен моим заботам, а Нирс снова ушел из дакат-руная. На этот раз на охоту. Я осталась его ждать.
Поглаживая шею жеребца, я напевала себе под нос дакатскую песню, мотив которой засел в моей голове еще со вчерашнего вечера.
– Э! Моя Кару! – Марку встал рядом, теребя конскую гриву.
– Марку, – я ему обрадовалась. Конечно, я не виновата, что не смогла ответить на его чувства, но все равно было не по себе от того, что он отгородился.
– Ты решила остаться с ним? – он взял меня за руку и развернул лицом к себе
– Да, Марку. Прости. Не могу я пойти с тобой.
На его лице промелькнула серой тенью боль и тут же исчезла, словно унесенная ветром.
– Знай, моя Кару, я всегда буду ждать тебя. Если тебе надоест твой муж и тебе захочется настоящих чувств, найди Марку.
– Хорошо, я непременно подумаю.
– А если ты будешь счастлива, знай, где-то под этим же самым солнцем счастлив будет за тебя и твой Марку.
– Спасибо, – я улыбнулась ему.
– Пусть солнце осветит твою жизнь, моя Кару, – пожелал напоследок Марку и оставил меня.
Нирс пришел вечером, сгибаясь под тяжестью туши оленя. Среди дакатов охотники редки и мясо у кочевого народа бывает не часто, а потому появление охотника с добычей вызвало шквал восторга. Добытого оленя тут же уволокли разделывать и готовить к запеканию.
Вечер получился чудесный. Еще лучше, чем вчерашний. Туша оленя превратилась в роскошный ужин. Мясо потушили в огромном котле. Весь дакат-рунай благословлял славного охотника. Мы с Нирсом сидели, обнявшись на подстилке и пели песнь дакатов уже как пара, глядя друг другу в глаза.
Позже мужчины принялись рассказывать, как они выводили из города коня. Они повторили старый фокус с повозкой. Нирс лег на крышу, и городская стража не догадалась обыскать дакатскую телегу потщательнее.
– Вот, ишаки глупые, э! – смеялся даро. – Стражники, называется. Вот, я приду завтра в город, приведу весь свой дакат-рунай, и даже тогда – не заметят!
– Боги, храните лентяев, – повторил Нирс фразу, сказанную, когда мы только входили в город.
Нирс и Марку рассказывали, как они обхитрили охрану города. Смеялись веселым выходкам лазутчиков дакаты. А Данка смотрела с медовой страстью в карих глазах на Нирса. При взгляде на меня на ее лице появлялось задумчиво-холодное выражение. Враждебно.
Однако, я забыла о ней, как только мы с Нирсом снова оказались вдвоем в повозке.
На утро дакат-рунай свернул лагерь и тронулся в путь. Кочевники шли зимовать в южную оконечность Долины мимо белого леса. Нирс сказал, что это по пути в его клан. Мне казалось, что идти с дакатами неплохая идея. Погоня давно отстала, а дорога в большой компании более безопасна.
Я радовалась тому, что теперь у нас была возможность ехать в повозке, а не верхом. Наш свободный от ноши конь довольный трусил рядом с повозкой. Решено было менять его в упряжи с дакатской лошадью каждый день. Завтра ему придется немного напрячься, но тащить полупустую телегу проще, чем двоих седоков на своей спине. Так что, можно сказать, повезло каурому.
Дакат-рунай бодро двигался по дороге, напевая свои любимые песни. Повозкой, в которой мы сидели, правил Анку – тот самый дакат, который вывез нас из Маравика. Я прислонилась спиной к дверному косяку, свесив ноги за порог. Осеннее солнце пригревало последними теплыми лучами мое лицо, и я прикрыла глаза. Анку пел. Голос у него был не такой красивый, как у Марку. С небольшой хрипотцой и не такой звучный, но слушать его было приятно.
– Нирс, – позвала я.
– М-м-м! – отозвался мужчина. Он сидел внутри повозки и наводил порядок в своих сумках.
– А какой он, твой клан?
– Это лучшее место в мире, – сказал Нирс, усаживаясь рядом со мной.
Я улыбнулась. Наверное, каждый человек говорит так о своей родине.
– Не веришь? Вот приедем, сама увидишь, – он притянул меня к себе, и я уютно устроилась в его объятьях.
– Расскажи, – попросила я. – Хочу помечтать.
– Там течет самая красивая река. Мы зовем ее Ару-Чи. Золотая река. Она извилистая и стремительная. Наш клан, Ару-Кечи, стоит на ней. А вокруг горы.
– Горы?
– Да. Мы – горный народ.
Ну, что ж. Замечательно. Горы, так горы. Никогда не слышала о клане под названием Ару-Кечи. Но я и в горах никогда не была. Только изображения их видела. Очень красиво. Интересно, каково это, когда земля поднимается выше тебя.
– А с гор вокруг скатываются водопады и пополняют воды Ару-Чи. А летом в августе с водопадов в нашу долину сползает туман. Белый, чистый. И воздух словно сладкий от влаги и ароматов трав.
В голове рисовалась удивительная картинка. Нирс рассказывал так, что даже у меня, никогда не видевшей этого места, защемило в груди от тоски по нему. Мой любимый говорил об отце, о матери. О своем детстве. Вспоминал о детских проказах вместе с братьями. Поведал мне историю с Найрани. Как один из мужчин их клана украл ее с равнины накануне ее свадьбы. Как Нирс боролся за ее благосклонность с двумя другими соперниками. Как она выбрала того, кто похитил ее, приняв решение не возвращаться больше на Равнину. А Нирс, Найрани, ее муж и третий охотник стали в итоге хорошими друзьями.