– Как же Вас мыши не трогают? – спросила я осторожно.
– А у меня стоит магическая защита, вот они и не могут сюда сунуться. Лесу тоже не нравится. Он даже кусты свои отсюда все убрал. А мне и хорошо. Не трогают. Живу спокойно. А вы, бедолаги. Такую толпу мышей собрали. Ух, чудовища! – погрозила бабка кулаком зверям на опушке леса. Зверомыши на деревьях взбесились. Они пытались прыгать, чтоб достать до наглой бабки. Старуха поманила нас в дом. – Да, вы проходите! Проходите! Гостями у меня будете.
Она проковыляла по стареньким ступенькам крыльца и застыла в двери, с удивлением обернувшись на нас.
– Ну, что же вы? Входите. Боитесь меня что ли? Хе-хе-хе! Не стоит. Я, конечно, не совсем обычная старуха, но людьми не питаюсь.
– Спасибо за приглашение, но мы, наверное, лучше здесь посидим, – Нирс пристально смотрел на старуху. Я догадывалась, о чем он думал. Мы потеряли обоих лошадей. Холодная ноябрьская ночь почти наступила, а мы не выехали за пределы Белого леса. И не понятно было, как вообще это сделать, учитывая, что на опушке леса нас поджидала толпа зверомышей. Никто не стал бы, пребывая в здравом рассудке, ночевать здесь без крова и защиты. Мы не знали эту старуху. Кто она, как живет? Но выбор у нас в любом случае был небольшой.
– Ты чувствуешь магию? – спросила я Нирса.
– Да, – ответил он. – Магия есть. Охранная. Какое-то отпугивающее заклинание.
– Это матушка моя сотворила, – пояснила бабка с гордостью. – Еще когда жива была. Ее уж годков двадцать как нет на свете, а заговор ее еще работает. Мы же тут семьей жили.
– Сильной, должно быть, ведьмой была Ваша мама, – осторожно высказал предположение Нирс, оглядываясь и прислушиваясь. Он поднялся на крыльцо, заглянул в окошко, и видимо, не увидел там ничего страшного.
– Очень. Вот она умела творить настоящие чудеса, – кивнула старуха и призналась досадливо. – Не то, что я. Я так, только пламя в камине зажигать взглядом могу.
– А может быть, Вы подскажете нам, как выйти из леса так, чтоб он нас не тронул. Мы ему почему-то не нравимся больше. – пояснила я.
– Эх, так просто вы не выйдете. Пойдемте в дом, я сварю вам охранное зелье. Оно не сможет так же хорошо отпугнуть тварей, как заклинание моей матушки. У него срок коротковат, – скривилась старуха, сетуя на собственную бесталанность. – Но, думаю, от мышей оторваться вам времени хватит.
– А что мы должны будем Вам взамен, – задал Нирс главный и назревший у нас обоих вопрос.
– Подбросите старой женщине монетку, или две, – подмигнула мне старуха. – Да, чаю со мной выпейте. Я тут чуть не спятила одна. Так поговорить с кем-то охота была.
– Хорошо, – согласился Нирс. – Мы пока тут посидим, если Вы не возражаете.
Он устроился на ступеньках.
– Какие вы недоверчивые, – покачала головой старуха, нисколько не обидевшись на нас за отказ. – Ну, сидите, если хотите.
Она скрылась в доме. Вскоре дым из дымохода пошел более широким столбом. В окошко мы видели край комнаты. Там возле висящего в очаге котла колдовала старушка. Она что-то подбрасывала в варево, помешивала.
Через какое-то время пожилая женщина оказалась перед нами. В ее руках блестел глазурованными бочками маленький бутылек.
– Вот возьмите. Он готов, – старушка сложила пузырек Нирсу в руки.
– Откуда нам знать, что внутри действительно охранное зелье? – Нирс все еще не доверял.
– Смотрите, – пожала плечами старуха. Она откупорила крышечку и, обмакнув палец в его содержимое, быстро потыкала им себя по телу, нанося зелье. Затем бабка направилась к скоплению пепельно-серых тварей, вошла в серую гущу, шлепнула ладонью по светлому носу самой крупной из мышей. Старуха хулиганила еще некоторое время, пока мы не поверили. Зелье действительно отпугивало зверомышей.
Когда она вернулась, Нирс заплатил ей за зелье двумя серебряными монетками
– Спасибо, – поблагодарила я. – Может лучше нам прямо сейчас тронуться?
– Я бы подождала, – пожала плечиками старуха. – Сидите хоть на крыльце. Я возражать не стану. А надоест, заходите ко мне. Вкусный чай пить будем.
С этими словами бабка скрылась в доме.
С темного неба крупными хлопьями падал белый снег. Он не спеша укрывал старенькое крыльцо, оседал на покосившихся перилах, застревал в волосах Нирса. Ночь выдалась безлунная и довольно темная, если не считать квадратик света, нарисованный на стылой земле старухиным окном. Время от времени отодвигалась белая шторка и морщинистое любопытное лицо выглядывало на улицу.
Бабка казалась гораздо менее опасной, нежели Белый лес ночью со всеми его тварями. Мы сидели на ступеньке, прижавшись друг к другу как два нахохлившихся воробья, и смотрели на стаю зверомышей, расположившуюся на опушке леса. Где-то там бродят по лесу наши кони. К их седлам привязаны наши сумки. А в них все. Подстилка, еда. Даже огниво. Все там осталось. Да, и вообще. Может и лошадей уже нет. Возможно, их уже задрали неведомые нам твари, а вещи наши разбросаны по лесу. А есть хотелось все сильнее. На пустой желудок холод ощущался намного острее.
– Может зайдем, – предложила я. – Хоть погреемся немного.
– Не нравится мне все это, – пробурчал Нирс.
– Что? По-моему, милая старушка.
– Милая… Кто ее знает. Вдруг у нее железные вставные зубы в кармане. Вдруг там ловушка.
– Но ты ведь сам сказал, что там только охранная магия.
– Я могу не чувствовать всего.
Скрипнула старенькая деревянная дверь, и в образовавшуюся щель высунулась кудлатая бабкина голова. Словно угадала, что мы говорили о ней.
– Вы там еще не окоченели, детки? – осведомилась старуха, и, не дожидаясь ответа, вышла к нам. – Вот, возьмите.
Она протянула нам толстое суконное одеяло, свернутое в несколько раз. Нирс протянул руку и с сомнением взял его. Я потрогала краешек. На вид и на ощупь обычное одеяло. Ничего странного. Красно-зеленый крупный узор, зеленая тесьма по краешку. Мы расправили одеяло и спрятались под ним как под палаткой.
– Спасибо, – я закуталась в теплое, уютно пахнущее выпечкой, одеяло поплотнее и поблагодарила старушку. Она смотрела на нас как на неразумных детей – со смесью веселья и умиления.
– На здоровье, дорогие.
Она снова скрылась в доме, чтоб вскоре появиться и поставить на крылечко рядом с нами довольно толстую доску, на которой стояли три пустые железные кружки, пузатый заварочник и блюдо с вареной в кожуре картошкой.
– Простите, ребятки. Сметанки к картошке предложить не могу. Корова моя пала на днях. Болела долго она. Выходить не смогла, пеструю мою, – старушка поставила большой горячий чайник на крыльцо и утерла рукавом слезу в уголке глаза. – Вот, теперь хлев пустой.
– А где-же хлев-то? – спросила я.
– Да, вон там позади дома пристроен. Отсюда и не видно его, – бабка заглянула за дверь и достала толстую плоскую подушечку, на которой и устроилась рядом с нами. – Ну, раз вы заходить стесняетесь, так хоть я с вами посижу здесь. Уж больно поговорить с людьми хочется.
– А Вы что же, одна живете? – спросила я, все еще не решаясь взять что-то с подноса.
– Одна, милая, – кивнула бабка, разливая чай по трем кружкам. – Сахара у меня тоже нету. Кончился, а на Равнину съездить да купить не кому. Хорошо хоть картошки в погребе много, а то зимой туго было бы.
Старушка трещала без умолку. Видимо, и в самом деле намолчалась за долгое время. Она сыпала соль на белую дымящуюся паром мякоть картофелины и набивала полный рот. Долго жевала беззубыми челюстями, запивала чаем и снова говорила.
Мы тоже отважились попробовать угощение. Обычная на вкус картошка. Ничего странного, как и в одеяле, в ней не обнаружилось. Зато она приятно наполнила нывший от голода желудок. А горячий чай позволил немного согреться ногам.
Бабулька рассказывала, как ее родители сбежали с равнины в Белый лес, спасаясь от казни за незаконный брак. Мать ее была колдуньей, а отец – из оборотней. Он не послушался вожака и бросил свою стаю. Двое сыновей старухи улетели отсюда за лучшей жизнью, да так и не вернулись домой. Что с ними, и где они, она не знала.
Постепенно наши посиделки перешли в единственную крохотную комнату в старом домике. Нирс, конечно, не успокоился, пока не обнюхал каждый уголок домика. Но он не нашел ничего странного, и я тоже немного расслабилась.
Простая комнатка была уютной. В домике было чисто. Тканые половики лежали на дощатом полу. На стене напротив окна висели два потускневших от времени детских портрета. На одном – совсем крохотный малыш. Наверное, ему едва исполнился годик. На втором – уже подросший мальчишка шести или семи лет. Были еще несколько портретов, изображавших женщину в разном возрасте. В каждом рисунке она была прекрасна. Неизвестный художник изображал ее с любовью и трепетом. Видимо, такой была наша бабуля в молодости. Красивая. Черноволосая, кудрявая. Взгляд огненный. В нем бушевали чувства. Яркая, веселая, с задорной улыбкой и гордо вскинутой изящной головкой. Как же сильно она изменилась. На стене были и другие изображения. Статный мужчина в дорогом камзоле. Муж? Отец? Судя по одежде, все-таки отец. Такая мода должна была быть как раз в те годы.
– Это Данатис рисовал. Муж мой, – пояснила бабка. – Вот ловкие у него были руки. Такую красоту во мне видел, какой я сама в себе отродясь не знала.
Она посмотрела на портреты. Прозрачные от старости глаза подернулись дымкой тоски. Но бабка быстро встряхнулась и на лице снова заиграла радушная улыбка.
Большой прямоугольный стол в центре был покрыт скатертью и вязаными салфеточками. Бабуля расстаралась красиво оформить его, когда мы вошли в домик. Две лавки с плотными подстилками, чтоб теплее было сидеть. На одну из них мы с Нирсом все еще неуверенно присели. В дальнем углу за шторкой стояла большая кровать, накрытая покрывалом, очень похожим на то, которым мы укрывались, сидя на крыльце. В другом углу стоял огромный резной сундук для вещей. Большая явно давно не крашеная печь мерно гудела пламенем в своем горниле и была, однако, чисто выскоблена. В подпечнике ждали своей очереди белые поленья. На перекрыше была оборудована лежанка.