Меня положили на какую-то подстилку. Я видела над собой серое ноябрьское небо, затянутое облаками. Пошел снег. Мелкий, колкий. Я не чувствовала его холода, не замечала, как он жалил кожу. Только то, как больно от него глазам, которые не хотят больше смотреть на этот мир. Без Нирса мне любоваться его красотами не хотелось.
Мне все еще не верилось. Разум отрицал все, что случилось. Память лихорадочно перебирала ужасные картинки последнего боя. Удар по голове, как дернулось и осело от него тело Нирса, рука с занесенным оружием и моментально промокшая от крови серо-зеленая одежда. Очень-очень много крови.
Я перекатилась на бок и сжалась в комок, пытаясь прогнать страшное видение. Кто-то присел рядом и погладил меня по голове. Кажется, Гарт.
– Попей, девочка, – к моему лицу поднесли флягу с водой.
У меня не было сил поднять руку, как и ответить, что мне не хочется. Тогда он опустился рядом со мной, приподнял мою голову и влил глоток воды мне в рот. Я резко глотнула и закашлялась.
– Тише, тише, – он погладил меня по волосам, и я снова заплакала, цепляясь за его руку, в поисках хоть какой-то поддержки.
Почему-то вспомнилась Данка. Может это все-таки ее проклятье догнало нас. Может Нирс не правильно понял и решил, что можно обойти условия договора. А на самом деле нельзя было. Вот все и повторилось. В голове неслись мысли о том, что это я виновата, что можно было остаться у веретенников и подождать. Сколько? Месяц, два? Год? Осесть там на всю жизнь? Всегда прятаться? Это было не в характере Нирса. Он хотел домой. Туда, где его корни, где его жизнь. Теперь от него остались только воспоминания и две маленькие горошинки. Наши дети. Его продолжение.
Мысль о них встряхнула. Я сползла с подстилки и поднялась на дрожащие ноги.
– Куда? – вскочил Гарт и подхватил меня под руку, иначе я непременно упала бы снова.
– Я должна… увидеть, – раздалось хрипение вместо моего голоса. Я прижала ладонь к шее, морщась от боли.
Он промолчал. Просто повел меня к краю холма. Я шла за ним, едва удерживаясь на подгибающихся ногах. Мне открылось чудовищное зрелище. Битва закончилась. Под холмами все было усеяно телами людей. Выжившие ходили между ними. Искали живых. Время от времени кого-то поднимали с земли и уносили. Тех, кому повезло и у кого еще был шанс выжить.
– Мы победили, – сказал Гарт. – Башни наши. Южане отступили. Пока. Их войско разбито почти полностью.
Я не слушала его рассказ. Мне было неважно, какие выгоды в будущем получат жители после этого. Я видела то, что сейчас. Смерть. Много смерти. У войны некрасивое лицо. Страшное, жестокое. Она смотрит глазами женщин, похоронивших своих мужчин, изнасилованных вражескими воинами, замученных мародерами в разрушенных городах и деревнях. Она забирает любимых, забирает жизнь. Никакие торговые блага не стоят слез жен и детей, которые не дождутся своих мужей и отцов домой. Мои дети тоже вырастут без отца. Они будут знать его только из моих рассказов.
Мужчины, наделенные властью, любят играть в войну. Они втягивают в нее всех, кто вокруг них. Может я наивна и глупа, но я не понимала, зачем вообще нужны были эти троллевы башни. Почему нельзя просто договориться и сплавлять грузы по реке? Почему нужно было обязательно делить ценой крови то, в чем не было жизненной необходимости? Кто придумал, что без этого не может быть процветания?
По склону холма поднимались четверо воинов Фарда. Они несли за углы одеяло, в котором лежало тело. Его несли мне. Мое сердце екнуло и зашлось в бешенном ритме. Мужчины опустили одеяло к моим ногам.
Он был красив даже в смерти. Глаза цвета гречишного меда смотрели в пустоту. Из них ушла жизнь. В них угас его огонь. Мои ноги подкосились, и я осела на колени. Душа застыла в немом крике. Это в самом деле он. Мой любимый. Мой свет. Светлые волосы, испачканные в грязи и крови. Чуть приоткрытые такие любимые улыбчивые губы. Застывшее словно маска лицо.
– Госпожа, – окликнул кто-то, но его тут же одернули.
– Идем…
И они ушли. Оставили меня с Нирсом наедине.
Я коснулась его щеки. Холодная. Прямо как снег. Аккуратно приподняв его голову, я уложила ее себе на колени. Убирала льдинки из его волос, стряхивала песчинки и жухлые травинки, застрявшие в платиновых прядях. Гладила расслабившийся лоб, целовала холодные губы и качала его как ребенка в объятьях. Я плакала. Рыдала снова. Звала своего любимого осевшим сорванным голосом, скрипевшим в горле как немазаная телега ржавыми осями. Сердце жгла боль настолько острая, что было дышать тоже было больно. Но я должна. Ради двух малышей.
Погребальный костер, который сложили во дворе отвоеванной крепости, занимался высоко. Его пламя пожирало тела погибших воинов, освобождало их души, чтоб они могли упокоиться с миром. Оранжевое зарево исполняло на стенах последний танец для мертвых.
Тело Нирса тоже устроили на ложе из бревен и хвороста. Кто-то дал мне в руки горящий факел. Я смотрела на него так, словно это была змея.
– Сделай это для него ты, – Фард встал рядом со мной. – Любой из нас хотел бы, чтоб его последний огонь зажгла любимая женщина.
Из моих глаз снова полились слезы. Я не хотела. Не могла представить себе, как поднесу огонь к его лицу, как пламя тронет своими горячими языками его одежду, волосы… Мне все казалось, что ему будет больно и жарко. Часть меня никак не хотела принимать то, что в этом некогда сильном, а теперь неподвижном остывшем теле больше нет моего любимого. А разум торговался со мной. Умолял не поджигать древесное ложе. А что, если я ошиблась? Может быть он не умер, а просто без сознания? А щеки у него холодные, потому что он просто замерз. Хотелось проверить еще раз. Прикоснуться, потормошить за плечо и ждать, что его веки дрогнут и он откроет глаза. И я тронула его за плечо. Еще раз. В последний раз погладила по щеке, разгладила платок, прикрывающий жуткую рану на его шее, поправила волосы, чтоб лежали покрасивее. И с усилием воли сунула факел в кучу хвороста под телом Нирса. Огонь занялся быстро. Начал с угла и быстро поглотил все древесное ложе, скрыл рыжим жарким пологом силуэт моего любимого.
В этот момент кто-то позади меня запел. Мужчина пел о том, как воин, достойный благословения Ворона уходит в огонь. Голос не обладал музыкальностью. Ему было, конечно, далеко до таланта Марку. Но сила и скорбь, наполнявшие мелодию были искренними и глубокими. Хвалебную песнь павшему герою подхватывали все новые голоса. Они все пели ему. Нирса провожали как своего.
Я не могла шевельнуться. От близости жара пламени горело лицо, а я стояла перед костром и не могла поднять рук, чтоб вытереть слезы. Только смотрела… Кусала до крови губы и смотрела, как исчезает образ Нирса в пучине огня.
Меня обняли огромные руки. Фард прижал меня к себе, и я повисла в его объятьях словно безвольная тряпка. Он утешал, говорил что-то. Но мне не становилось легче. Рядом с ним я особенно остро чувствовала пустоту в собственной душе. Там теперь дыра. Там что-то умерло вместе с Нирсом и сгорело вместе с его телом.
– Ты не передумала? – спросил Фард.
Я покачала головой и еще раз проверила, на месте ли все вещи Нирса и надежно ли привязана сумка с ними к седлу.
Я была благодарна Фарду за то, что он не стал меня держать, не попрекнул данным ему словом. Из уважения к Нирсу, который помог ему в войне и выполнил свою часть сделки, северянин выделил мне двоих проводников и приказал проводить меня в Карвик, где, я надеялась, соплеменники Нирса все еще ждали его. Я не хотела оставаться здесь. Не за чем и не с кем. Родить детей в военном лагере? Нет уж. Я с самого начала не хотела быть некромантом. Я чувствовала, что должна была пойти и найти соплеменников Нирса. Нужно было отдать им его вещи и рассказать о том, что случилось. Чтоб его не считали пропавшим без вести, а рассказывали бы, как храбро он сражался в свой последний бой. Если я не найду Горных Охотников, то вернусь к веретенникам. Я была бы счастлива снова видеть Тавелония и мастеров.
– Если вдруг окажется, что его друзья ушли, возвращайся. Здесь тебе всегда найдется место. Я позабочусь о тебе в память о нем.
– Спасибо, – я выдавила из себя тусклую улыбку.
– Ты не вернешься.
– Нет.
Я плакала всю ночь. Спала урывками, видела во сне Нирса и снова плакала. Глаза опухли от слез и их тяжело было держать открытыми. Казалось, что в них мне сыпанули пригоршню песка. Наверное, это ужасно смотрелось со стороны, но мне было все равно как я выгляжу.
Фард отдавал последние распоряжения. Защитить, сохранить, проводить куда скажут.
Наконец, мы тронулись в путь.
До Карвика было не очень далеко, но пара дней пути показалась мне вечностью. Мой разум словно занемел. Я ехала рядом с моими провожатыми молча. Они разговаривали о чем-то, делились смешными историями, балагурили. Пытались хоть как-то замаскировать свое замешательство. Им было неловко рядом со мной, напоминавшей привидение. Мне было лень хоть как-то отвечать им и поддерживать общение.
В ту ночь я впервые за все время путешествия по Равнине спала на настоящей кровати, если не считать время, проведенное у веретенников. Было непривычно, что теперь не нужно убегать, прятаться, скрываться на конюшне, спать на земле, есть сушеное мясо и черствый хлеб. В таверне на постоялом дворе нас накормили тушеными бобами с бараниной. Мужчины умяли по две порции, а я лишь попробовала. Не смогла запихнуть в себя больше, чем пару ложек и то только ради детей.
В комнате одной было одиноко. Тишина давила на виски. Чужие незнакомые запахи, которые запасливо хранил постоялый двор, угнетали. Не в силах заснуть, я вышла на балкон. Он был такой крохотный, что на нем едва ли мог бы поместиться один человек. Маленький пятачок у порога с простенькими перилами. Но даже этого балкона хватило, чтоб немного подышать свежим воздухом.
Я стояла, подняв голову к небу. Снежинки крупными хлопьями спускались из-под облаков и щекотали мое лицо. А мне представлялось, что это поцелуи Нирса. Я так скучала по нему. И мысль о том, что мне теперь всю жизнь придется прожить без него, навевала желание повыть волком на эту луну, которая выглядывала из-за рваных и мятых туч холодная и безразличная ко всему. Стало еще хуже. Не зная, куда себя деть, я вернулась в комнату. Взгляд упал на сумки с вещами Нирса. Недолго думая, я стянула обе и устроилась с ними прямо на кровати. Прикасаться к его вещам, конечно, не то же самое, что к нему. Но лежа на его меховой подстилке я ощущала его запах. Положив руку на свой живот, я думала о двух малютках, растущих там. Нирс навсегда останется частью их. Очерчивая пальцем тисненый рисунок на ножнах, я словно опять чувствовала его рядом. Словно он и не умирал.