Самолет набирал высоту. Где-то далеко в стороне остался океан. Подошел Хатыгов, предложил:
– Водички хотите?
Явно предлагал мир, хотя и выглядел хмурым. Причину его недовольства Морозов понимал очень хорошо. Пустышку вытянули, операция сорвалась. Вины Хатыгова в этом нет, но он все равно переживал. Не привык так – чтоб впустую.
Все-таки он, Морозов, зря на них взъелся. Конечно, хочется, чтобы все было аккуратно и красиво, и душу чтоб не ранило. Но так не бывает. Кто-то должен грязную работу выполнять. Грязную и кровавую. Эти люди делают то, чему обучены. Только и всего.
Так уговаривал себя Морозов. Рябов – убийца. Одинокий волк. Чужую кровь проливает, не задумываясь. И церемониться с ним излишне. Когда Морозов думал, все у него получалось более-менее гладко и выстраивалось в достаточно стройную схему. Но потом он вспомнил распластавшуюся на песке обезумевшую женщину, и все его умозаключения рассыпались.
37
Бородин позвонил ранним утром.
– Не разбудил? – поинтересовался учтиво. – Как ваша поездка?
Вежливость свою демонстрировал. Морозов его щадить не стал:
– Мерзкая поездка. Подставили вы меня.
Сказал и замолчал, чтобы собеседник почувствовал неприязнь в полной мере.
– Что-то не так? – осведомился после паузы Бородин.
А Морозов вдруг обнаружил, что ему и ответить-то нечего. Какие претензии к Бородину? Вот так, сразу, и не сформулируешь.
– Устал я очень, – сказал доктор, давая задний ход.
– Его ищут, – вдруг произнес Бородин, и доктор понял, что речь идет о Рябове.
– Могут и не найти.
– Почему?
– Его ведь как Рябова ищут.
– Ну конечно.
– А он может вовсе и не Рябовым оказаться, а Митяевым. Кириллом Митяевым.
– Да-да, – вспомнил Бородин. – У него же документы поддельные.
– Не документы у него поддельные, – вырвалось у Морозова. – Это совсем другой человек. Не Рябов, Поймите.
Возникла пауза.
– Я ничего не понимаю, – признался Бородин.
– Тут и понимать нечего, – ответил Морозов, досадуя на себя за несдержанность. Уже жалел, что сказал лишнее.
– У меня такое впечатление, что вы знаете больше, чем сказали мне в прошлый раз, – голос Бородина звучал настойчиво.
– Вы заблуждаетесь.
– Я хочу с вами встретиться.
– Зачем?
– Поговорить.
– У меня нет времени на это.
– Хорошо, давайте поговорим во время сеанса.
Все-таки он Морозова подцепил.
– Сегодня мы с вами встречаемся?
– Во сколько? – спросил доктор обреченно.
– Чем быстрее, тем лучше.
– Я не могу, – попытался увильнуть Морозов. – Устал. Вообще не выйду сегодня на работу.
– Я приеду к вам домой.
Отделаться не удастся. Морозов, не таясь, вздохнул:
– Приезжайте ко мне в клинику. Сегодня в двенадцать.
Ровно в двенадцать в его кабинете появился дюжий парень. У парня были квадратные плечи, цепкий взгляд и пиджак, в который он был облачен, несмотря на жаркую погоду. Наверное, это был один из охранников Бородина, так подумал Морозов и не ошибся.
– Андрей Алексеевич сказал, что не может приехать, и велел привезти вас в офис, – сказал парень, тренированно, за одну секунду, осмотрев кабинет. – Просил его извинить.
Про извинения вспомнил в последнюю очередь, это было для него не важно. Главное – доставить доктора по назначению.
У бородинского офиса было пустынно – ни одной машины на стоянке. Вдоль здания прогуливались «квадратные» ребята – братья-близнецы этого парня, который доставил Морозова к офису. Такие же парни были и в коридорах, и в приемной перед кабинетом Бородина. Морозову показалось, что здесь будто что-то витает в воздухе, какое-то напряжение разлито, и вдруг понял, почему Бородин сам к нему не приехал – боится покинуть стены своей крепости, здесь он себя увереннее чувствует.
Против ожиданий, Бородин оказался не очень-то и уныл, а даже будто весел. Он был один в кабинете, поднялся из кресла, завидев Морозова. Поздоровался если не сердечно, то дружелюбно. В его глазах Морозов хотел прочесть хоть что-либо, но не смог.
– Извините, – сказал Бородин. – Не имел возможности к вам приехать. Не рекомендовали.
– Кто?
– Охрана.
Бородин взмахом руки показал куда-то за окно, и только сейчас Морозов обратил внимание на то, что окно плотно закрыто жалюзи.
– Оцепили все здание, из-под дверей убрали все машины. Ждем-с.
– Чего именно?
– Покушения, – излишне спокойно сказал Бородин. – Рябов в Москве.
– Уже точно установлено?
– Нет. Но никто уже не сомневается, что он здесь.
– Есть предположения, кто будет следующей жертвой?
– Есть, – все так же спокойно сказал Бородин. – Я.
Морозов резко поднял голову. Только теперь он понял, что скрывается за кажущимся спокойствием Бородина. Страх.
– Вы уверены? – спросил доктор.
Хотел заставить собеседника усомниться, подтолкнуть к мысли, что тот ошибается, но Бородин повел плечом, давая понять, что он-то знает точно и разубеждать его – пустое дело. Вот почему он так этим Рябовым-Митяевым заинтересовался. Для него это жизненно важно. Если вычислят Рябова, если успеют – он, Бородин, будет жить.
– Расскажите мне о нем.
– А? – Морозов сделал вид, что не понял, о чем идет речь.
– О Рябове этом расскажите. Все, что знаете.
И в глаза заглянул просительно. Под этим взглядом Морозов сник. Столько в глазах было тоски и знания о близком своем конце, сколько бывает только у приговоренных к смерти. И в его, Морозова, власти отменить смертный приговор. Когда ехал сюда в сопровождении мрачно-молчаливого бородинского охранника, твердо решил ничего не рассказывать из того, что знал, но вся твердость исчезла, едва Бородин заглянул ему в глаза. В том взгляде были обреченность и мольба.
– Этот человек – не Рябов, – осторожно сказал Морозов, подступаясь к разговору.
– Это не настоящая его фамилия?
– Я думаю, что не настоящая.
Морозов опустился в кресло и задумчиво смотрел в сторону окна, туда, где жалюзи закрывали весь мир.
– Вы часто вспоминаете свое прошлое?
– Я? – растерялся от неожиданного вопроса Бородин. – Не то чтобы очень часто…
– Но бывает.
– Бывает, – согласился Бородин.
– И детство свое вспоминаете, и то, как учились в институте. Вспоминаете, как ездили отдыхать к морю. Как родился ваш ребенок. В этих воспоминаниях – вся ваша жизнь. Вы, Бородин Андрей Алексеевич, эту жизнь прожили и помните ее. Какие-то эпизоды, которые складываются в достаточно полную картину. Картина жизни.
Морозов обернулся наконец и посмотрел на собеседника.
– А что, если у вас эту память отнять? Стереть ее? Чтобы совсем ничего не было.
– Амнезия? – нахмурился Бородин. – Потеря памяти?
– Что-то вроде того. А если эту пустоту заполнить новыми воспоминаниями? Представляете? Утром вы пробуждаетесь и знаете, что вы – не вы, а астронавт Армстронг. Вы высаживались на Луну и отлично помните, как готовились к полету. А до того учились в колледже. А еще раньше жили со своими родителями в небольшом городке. И все-все из той прежней жизни помните – как ваш дом выглядел и как звали вашего соседа. Все помните, до мелочей. Оболочка-тело – осталась вашей, но вы – уже не вы. Совсем другой человек, который прожил другую жизнь, отличную от вашей. Другая память, другие привычки, другой характер. А?
Морозов не спускал с собеседника заинтересованного, но несколько печального взгляда.
– Я не совсем понимаю, – признался Бородин.
– Рябов – это Фантом. Человек, которого никогда не было. Он придуманный. Понимаете? Вся его жизнь придумана. Его детство, его родители, его привязанности и привычки – все это сочинено, написано на бумаге, утверждено кем-то, о ком я ничего не знаю, и только потом вложено в него.
– В кого?
– В Рябова…
Морозов вдруг замотал головой и поправился:
– Не в Рябова, конечно. В этого человека, который стал в итоге Рябовым. Я с ним работал. И я эту память для него конструировал. Складывал эпизод за эпизодом, как кубики. И когда мозаика сложилась, я в него эту память вложил. И он стал Рябовым. Это как с металлом. Вы добавляете туда какие-то компоненты и получаете сплав, обладающий определенными характеристиками. Теми, которые вам нужны. И если жизнь, все эти эпизоды, о которых я говорил, собрать из строго определенных компонентов, вы получите характер, который вам необходим в данном случае. Рябов должен был оказаться усидчивым, послушным, без каких-либо комплексов, в меру жестким. И он таким получился.
– А прежде? Кем он был?
– Не знаю. До меня им занимались другие люди. Я могу только догадываться. И его имя, настоящее имя, могу назвать только предположительно.
– Интересно было бы узнать.
– Его зовут Кирилл Митяев. И он действительно метеоролог.
– Вы уверены?
– Не на все сто. Но вероятность велика. Я разговаривал с женщиной там, на острове. Расспрашивал ее об этом человеке. Кирилл и Рябов – это разные люди. И те, кто готовил Рябова, сделали очень хороший выбор. Они взяли человека, который нигде никогда не мелькал. Подготовили его к акции. А после акции – она сорвалась, но могла ведь и состояться – он снова превращался в метеоролога Митяева. Он не помнит ничего, что было, что он натворил. Более того – ему вкладывают новые кубики памяти, и он знает, что бродил по улицам, смотрел премьеру в Большом, толкался в переполненном троллейбусе в то самое время, когда произошло убийство. Наша жизнь – это наша память, Андрей Алексеевич. Можно дать новую память – и тем самым дать новую жизнь.
Бородин смотрел очень внимательно, но значение этого взгляда Морозов долго не мог постичь и вдруг в какой-то миг понял – Бородин не верит. Ни единому слову не верит. И едва доктор это понял, Бородин сказал медленно и осторожно:
– Значит, вы не знаете прошлого этого человека?
– Нет.
– Некоторое время занимались им, а потом отошли от дел. Так?
– Так.
– И что там дальше было с Рябовым – не знаете.