– П-с-с!
Двое ближайших к нему бойцов подскочили к двери, встали с обеих сторон, один из них нажал ручку двери и толкнул ее. Она открылась легко и бесшумно. Сидевший за столом человек взглянул недоуменно и даже привстал, а Хатыгов уже был рядом, и их разделял только стол.
– Фамилия? – спросил Хатыгов.
– Даруев.
Тогда Хатыгов ударил Даруева стволом автомата в живот, прямо через разделяющий их стол и будто попал в какую-то кнопку, потому что Даруев мгновенно обмяк и отключился.
– В машину его!
Даруева понесли по коридору, где никто так и не вышел ни из одной из многочисленных дверей.
За воротами «пансионата» фургон остановился. Охранявший «дачников» боец выбежал из караулки. В одной руке он держал свой автомат, в другой – два «калашниковых» незадачливых стражей ворот.
– Как они? – спросил Хатыгов.
– Очухаются не раньше чем через час.
Хатыгов удовлетворенно кивнул и показал рукой себе за спину – садись в фургон, мол, уезжаем.
48
Морозова привезли в старинный особняк. Сопровождающий ввел его в дом и исчез, оставив Морозова стоять посреди большого, в зеркалах, зала, в углах которого высились вазы из натурального камня. Что-то подобное Морозов видел в Эрмитаже, и только он об этом подумал – открылись узорчатые двери в противоположном конце зала и появился Виталий Борисович.
– Нам так неожиданно понадобилась ваша помощь, что пришлось действовать крайне спешно.
Приблизился, пожал руку и увлек за собой в глубину дома. Прошли через анфиладу комнат, где не было ни одной живой души, и только смотрели с развешанных по стенам картин какие-то князья и графы, как определил для себя Морозов, и вдруг перед очередной дверью Виталий Борисович остановился.
– Вы ведь работали с Рябовым?
– Да.
– Хорошо его знаете как человека? Привычки, характер.
– Конечно.
Виталий Борисович кивнул.
– Мы здесь беседуем с одним человеком. Вы поприсутствуйте при разговоре, послушайте.
– И это все?
– Пока все.
Виталий Борисович открыл дверь. Морозов переступил порог и остановился. Он увидел небольшую, но аккуратно обставленную комнату, человека, сидящего у окна, но не он привлек внимание Морозова, потому что справа на диване сидела женщина, она повернула голову, когда Морозов вошел, и он ее мгновенно узнал – Анна. Та самая, которую он видел на острове. У нее под глазами были темные круги, и вообще она выглядела неважно. Морозов в растерянности обернулся к Виталию Борисовичу, а тот, будто и не заметил этого растерянного взгляда, деловито показал на кресло: «Садитесь!» – сам сел за хороший, старинной работы, стол.
– Так, продолжим, – предложил Виталий Борисович, обращаясь к Анне. – На чем мы с вами остановились?
Женщина промолчала. Морозову показалось, что она испугана.
– Ах, да! – будто бы вспомнил Виталий Борисович. – Говорили о Кирилле Митяеве, и я вас спросил, хороший ли он был специалист.
– Да.
– Кто снимал с приборов показания, которые затем передавались в Москву?
– Кирилл.
– Значит, он умел это делать? Был профессионалом?
– Да. – Анна отвечала односложно и как будто с усилием.
– У вас никогда не возникало ощущение, что выполняемая Митяевым работа – это не совсем его родное? Что он умеет делать еще что-то, кроме наблюдения за природой?
Анна взглянула непонимающе.
– Ну представьте на минуточку, что человек сменил род занятий, – засмеялся Виталий Борисович, и его смех прозвучал очень неестественно. – Вы можете представить Кирилла в другой ипостаси? Ну, предположим – спортсмен. Он мог быть спортсменом? Не так, чтобы зарядку делать по утрам, а чтобы рекорды устанавливал, за чемпионское звание бороться.
Анна подумала и отрицательно качнула головой.
– Почему же? – удивился Виталий Борисович. – В нем роста два метра, мышцы лучше, чем у Шварценеггера.
– Характер, – тихо сказала Анна.
– А что – «характер»?
– Спортсмен должен быть бойцом. Видеть цель и стремиться к ней.
– А он – не такой?
– Нет. Совершенно.
И опять Виталий Борисович засмеялся. Он этим смехом, наверное, хотел подчеркнуть непринужденный характер их беседы, но это никого не могло обмануть.
– Я вас слушаю – и не узнаю Митяева, – сказал он. – Мне он другим казался. Ну, ладно, хоть вы мне расскажите, какой он.
Анна медленным жестом усталого человека провела по лицу рукой.
– Он очень мягкий, – сказала. – И даже, наверное, бесхребетный. Знаете такое определение? У него жизнь была нелегкая, а вот не сломался, не очерствел. Беззащитный какой-то.
– Он замкнутый человек?
– Нет. Очень непосредственный. К таким обычно люди тянутся. Женщины таких любят.
– За что? – улыбнулся почти игриво Виталий Борисович. – Уж не за бесхребетность ли, как вы говорите?
– За то, что, находясь с ним рядом, не испытываешь чувства опасности, – ответила Анна серьезно. – Женщины любят тех мужчин, рядом с которыми спокойно. Вот с ним спокойно.
– Потому что он сильный?
– Потому что добрый.
Виталий Борисович бросил быстрый взгляд на Морозова. Доктор едва заметно качнул головой.
– А мне говорили – он жесткий, – сказал Виталий Борисович. Он опять обращался к Анне: – Не жестокий, а жесткий. Вы понимаете разницу?
– Нет в нем жесткости.
– Он кричит по ночам?
– Что? – недоуменно воскликнула Анна.
– Он кричит по ночам? – спокойно повторил вопрос Виталии Борисович. – Какие-то слова, фразы – что вы помните?
– Я… Я не знаю… Откуда же мне знать?
– Разве вы с ним не сблизились? У нас с вами разговор очень серьезный, поэтому отвечайте на вопросы конкретно.
Он действительно был сейчас очень серьезен. Анна закусила губу и молча смотрела на собеседника.
– Он должен беспокойно спать, – сказал Виталий Борисович, внимательно рассматривая кончики своих пальцев. – Кричать во сне. А?
И поднял глаза. Анна плакала. Слезы текли по ее щекам, как русла ручейков. Виталий Борисович поморщился:
– Ну вот, опять. Мы ведь с вами договорились, Аня, что этого больше не будет.
Значит, она уже плакала, понял Морозов. Раньше, еще до его приезда.
– Он не виноват ни в чем! – воскликнула Анна, и это был не крик, а стон. – Оставьте его! Не трогайте!
– Ну никто же его не трогает, – сказал Виталий Борисович мягко, но эта мягкость никого не могла обмануть.
Анна разрыдалась, не в силах сдержаться:
– Он никому не сделал ничего плохого! Это ошибка какая-то! Я умоляю вас – не трогайте его!
Виталий Борисович сидел с каменным выражением лица. Его напарник отвернулся к окну. Оба не проронили ни слова, и казалось, здесь нет никого, кроме рыдающей и кажущейся безумной женщины. Это продолжалось пять или десять минут, потом Анна стала захлебываться, плач стих, и только тогда Виталий Борисович пошевелился и негромко сказал:
– К чему эта истерика, Аня? Он что – так дорог вам?
– Да! – сказала она и подняла полные безумия глаза. – Да! Да!
– Вы любите его?
Она не ответила на вопрос и вдруг заговорила, ее речь была, как шепот – горячий и едва различимый:
– Я ехала туда и ни на что не надеялась. Не знаю даже, зачем поехала. И когда его увидела в первый раз – даже ничего не шевельнулось в душе. Я не могла ни радоваться, ни печалиться. Просто жила…
– В вашей жизни что-то произошло?
– Произошло? – переспросила Анна, подняла глаза, и из них на собеседника выплеснулась боль. – Я сына потеряла.
– Извините, – сказал Виталий Борисович. – Я не знал.
– Я сына потеряла, – повторила Анна и прикрыла лицо рукой, отчего ее голос стал звучать совсем глухо. – А с ребенком умирает душа. Моя душа умерла.
Морозов скрипнул зубами. Он уже с трудом сдерживал себя.
– Я не думала, что смогу вернуться к жизни. А он меня вернул…
– Митяев? – быстро, спросил Виталий Борисович.
– Да, Кирилл. Вернул к жизни. Подарил Жизнь. Вам этого не понять.
– Ну почему же, – сказал Виталий Борисович, и его слова показались Морозову неискренними.
Телефон на столе зазвонил, но никто не поднял трубку, потому Анна вдруг сказала негромко:
– У меня ребенок будет. От него.
Телефон звонил, а Виталий Борисович все не снимал трубку, смотрел на Анну задумчиво и, как казалось Морозову, с проявившимся вдруг состраданием. Наконец обернулся к аппарату, протянул руку, будто сбрасывая с себя оцепенение:
– Алло? Да, я. Есть? Хорошо, ты жди меня на двадцатом километре, а то я там дальше дорогу не знаю.
Положил трубку, обернулся к Морозову.
– Мне понадобится ваша помощь.
Морозов еще ничего не успел сказать, а Виталий Борисович уже поднялся из-за стола и шагнул к двери. Анна, как понял Морозов, оставалась здесь. И молчаливый у окна – тоже.
Доктор нагнал Виталия Борисовича в одной из комнат, через которые тот стремительно шагал, заговорил, стараясь сохранять спокойствие:
– Поймите, Митяев – это не Рябов. Вы же видите. Я еще там, на острове, подумал, что не могла ведь она ошибиться…
– Анна?
– Да, Анна. Женщина чувствует сердцем, ее обмануть практически невозможно. И если Анна рисует такой портрет…
Виталий Борисович резко остановился.
– Что вы от меня хотите?
– Чтобы вы глупостей не наделали.
– Каких?
– С Кириллом этим. Сотрите в нем Рябова, заберите у него злую память – и пусть он живет. Пусть будут счастливы – он и Анна, и ребенок их, еще не родившийся.
– Вы сами в это верите? В то, что такая трансформация возможна? Вот был убийца – и вдруг стал паинькой.
– Все было наоборот.
– Как это – наоборот?
– Он сначала был паинькой. А уж потом из него сделали убийцу. Так сделайте его прежним.
Виталий Борисович махнул рукой, давая понять, что нисколько не согласен с Морозовым, и пошел вперед.
– Одумайтесь! – сказал Морозов, поспешая следом. – Все это у вас – от безнаказанности. Вы человеческими судьбами играете, как…
– Так ведь и вы Рябовым занимались, – обронил через плечо Виталий Борисович. – На живом человеке эксперименты ставили, можно сказать.