– А это кто, я не знаю? – встрял Даня.
– Дитя! – высокомерно сказала ему Ирка, не замечая, что сама себе противоречит. – Кого ты вообще знаешь? А я, представь, еще помню Розу Рымбаеву и Кола Бельды!
– Про них я тоже не слышал, – не стушевался Даня.
– Сик транзит… Что там транзит, Лен, я забыла?
– Глориа мунди, – подсказала я ей и объяснила напарнику: – Ты знаешь песню, Кола Бельды – это «мы поедем, мы помчимся на оленях утром ранним и отчаянно ворвемся прямо в снежную зарю… Эгей!».
– Эгей, – согласился Данила и сморщил нос так, что тот сделался цвета морковки, поскольку просветы между бесчисленными веснушками почти пропали. – Вот только как это – сначала, утром, мы поедем, а уже потом ворвемся в зарю? Заря – это свечение неба перед восходом и после заката солнца, собственно, утро с нее и начинается. То есть либо мы поедем и помчимся еще ночью, либо врываться будем уже в закат…
– А? Видала? – я победно посмотрела на Ирку. – Логик!
– Не худший представитель молодого поколения, – снисходительно согласилась подруга. – Так вот, о старости. Вы знаете, что Всемирная организация здравоохранения и ООН в качестве верхнего предела молодости установили сорок пять лет?
– Так мы с тобой совсем недалеко ушли от этого возраста! – обрадовалась я.
– А я о чем тебе говорю? Не смей называть себя старой теткой, имей уважение к ООН и ВОЗ.
– Кстати, сын Антиповца и родители его жены – практически ровесники, им по сорок – сорок пять, – припомнила я в тему.
– Молодежь еще! – отозвалась Ирка. – Успеют еще красиво пожить на унаследованные от покойного капиталы.
Мы ехали к матери Валентины Антиповец, Людмиле Витальевне Гришиной. Эта приятная дама на удивление легко согласилась пообщаться со съемочной группой в рамках журналистского расследования.
Признаться, меня это несколько удивило. Мне представлялось, что мать погибшей девушки будет убита горем и уж точно не захочет говорить на камеру.
Я перестала удивляться, когда увидела Людмилу Витальевну. Та была хороша, свежа, ухожена и не выглядела расстроенной. Хотя старательно хмурила аккуратно нарисованные в тату-салоне брови и опускала уголки губ мышиными хвостиками.
– Здравствуйте, здравствуйте, проходите, проходите… Такое горе, такое горе… Тапочки вот тут, под табуреточкой… Чай, кофе? Я пирог испекла, – хозяйка встретила нас на пороге и, заботливо оделив всех домашней обувью, препроводила в гостиную.
При упоминании пирога Даня вопросительно посмотрел на меня. Я покачала головой: мы все же не с дружеским визитом пришли, воздержимся.
– Просто поговорим, если позволите, – ответила я Людмиле Витальевне.
– Да разве я могу не позволить? Такое горе, страшная трагедия, они умерли вместе, в один день, – хозяйка вздохнула, жестом пригласила гостей располагаться на длинном кожаном диване, сама села на стул, который был помещен на середину комнаты заранее и очень грамотно: чтобы сидящая на нем персона предстала в наилучшем свете.
Мы с Даней снова переглянулись, а Ирка, в телевизионной кухне не разбирающаяся, ничего не заметила, скромненько забилась в уголок дивана и уже оттуда с интересом оглядывала комнату.
Обстановка в гостиной была не из ИКЕА, а от итальянских мастеров. Чувствовалось, что Гришины не бедствуют.
Оператор захлопотал, устанавливая штатив, на него – камеру, настраивая видоискатель.
Людмила Витальевна легкими касаниями поправила безупречную прическу и замерла на стуле, покойно сложив на коленях белые руки со свежим маникюром.
Забыв удерживать гримасу страдания, она тихонько улыбалась – как Джоконда. Видно было, что печалиться Людмила Витальевна не привыкла, ее губы сами собой загибались крючочками вверх.
Счастливая женщина, вполне довольная жизнью.
Как-то не вязалось это с поводом для нынешнего интервью.
Даня помог матери погибшей девушки закрепить петличку, включил камеру.
– Это ужасная трагедия! – не дожидаясь моего вопроса, заговорила Людмила Витальевна. Уголки ее губ снова вывернулись, опустившись. – Валерий и Валя были очень красивой парой: она такая легкая, хрупкая, а он – статный, видный мужчина. Наша девочка была за ним, как за каменной стеной.
За закрытой дверью в другую комнату мягко бухнуло – как будто кто-то рухнул на кровать или пнул диванную подушку. Людмила Витальевна коротко стрельнула глазами на звук и повысила голос:
– Конечно, у Валерия были недоброжелатели, даже враги…
– Кто именно? – спросила я.
Гришина развела руками:
– Ну, откуда же мне знать? Зять никого в свои дела не посвящал. Но вы же понимаете, у него крупный бизнес, корни которого уходят в те самые девяностые… – она многозначительно помолчала. Вздохнула: – Бедная, бедная наша девочка… А я ведь говорила ей: Валюша, богатство – это не главное, долгой счастливой жизни оно не гарантирует, наоборот, большие деньги – это серьезный риск. Я, конечно, все понимаю: прелестной юной девушке хотелось красивой жизни, как в кино – с бриллиантами, дорогими нарядами и машинами, яхтами, островами…
– Так Валентина вышла за Валерия из-за денег? – прямо спросила я.
Поняв, что Людмила Витальевна несильно печалится, я решила с ней не церемониться.
– Деньги сыграли свою роль, несомненно. Но и сам Валера Вале нравился, он был такой… импозантный, – ухоженными ручками Гришина нарисовала в воздухе что-то затейливое. – И очень, очень любил нашу девочку. Просто обожал ее! Подарками засыпал, даже машину эту подарил, будь она неладна, – тут Людмила Витальевна тихо всхлипнула и вытащила из кармашка заранее приготовленный платочек.
В соседней комнате снова что-то грохнуло.
– Я надеюсь, что виновные в этом страшном преступлении будут найдены! – метнув в закрытую дверь короткий обеспокоенный взгляд, громко заявила Гришина и обессиленно поникла на стуле, красиво прикрывая лицо правой рукой с платочком.
Левой она в то же время сделала резкую отмашку, давая понять оператору, что запись нужно прекратить.
Красный огонек на камере погас.
– Я слишком мало сказала, да? – открыв лицо, виновато улыбнулась Людмила Витальевна. – Но вы должны понимать, это все так тяжело…
В соседней комнате что-то разбилось.
– Простите, на этом придется закончить, я больше никак не могу…
Гришина встала, давая понять, что продолжения разговора не будет.
Пришлось попрощаться и удалиться. Ирка, правда, еще пожелала попить и сходить в туалет, но с удовлетворением этих противоположных потребностей не задержалась. А выйдя на лестницу, немедленно нашептала мне:
– Ни котика, ни собачки у них не имеется, я посмотрела – на кухне нет миски, в клозете – кошачьего туалета. Так кто же шумел за закрытой дверью?
– Младший ребенок, – предположила я. И тоже продемонстрировала похвальную наблюдательность и навыки дедуктивного мышления: – В прихожке стояли модные молодежные кроссовки. Белый цвет, унисекс, тридцать восьмой номер, на широкую ногу. А у Людмилы Гришиной лапка узкая и максимум тридцать шестого размера.
– А кто у них еще, сын или дочь?
– Девочка, шестнадцать лет, зовут Анна, – я заглянула в список, присланный мне следователем.
За разговором мы спустились по лестнице и вышли из подъезда, но не успели сойти с крыльца, остановленные негромким окликом:
– Эй, журналисты! Псс, идите сюда!
Из подъезда выглянула озабоченная пухлощекая физиономия. Девичья, судя по длинной челке, выкрашенной в розовый и голубой.
– Аня? – предположила я.
Щеки согласно колыхнулись, физиономия спряталась, дверь открылась шире, явно приглашая нас войти. Мы вернулись в подъезд.
– Это вам сейчас мамулек сольный номер исполняла? – спросила девочка и, не дождавшись ответа, кивнула на Даню: – Он пусть уйдет, я только с вами говорить буду.
– Подожди нас у машины, – попросила я напарника.
Тот, молодец, не стал спорить, безропотно вышел, еще и дверь за собой аккуратно прикрыл.
Я, Ирка и девочка остались в полутемном подъезде втроем.
– Я Аня Гришина, Валькина сестра, – сказала девочка и шумно шмыгнула носом.
Несмотря на то, что в чертах ее лица угадывалось отчетливое сходство с Людмилой Витальевной, дочь не демонстрировала и доли красоты и ухоженности матушки. Ей бы схуднуть кило на пятнадцать, прыщи вывести, сменить нелепую прическу и наряд…
На Ане были широкие укороченные брюки с бахромистым краем, толстовка на три размера больше и – да, те самые шикарные кроссовки. То есть, пожелай девчонка выглядеть иначе, родители бы нашли возможность профинансировать ее преображение.
– Там мамулек вам наплела, вы ей не верьте, – угрюмо сказала Аня, переводя взгляд с меня на Ирку и обратно. Решила, видно, что моя крупногабаритная подруга ей симпатичнее, и выбрала собеседницей ее. – Валеру своего Валька не любила. Терпеть его не могла!
– Зачем же замуж вышла? – спросила Ирка.
– Затем! – девочка топнула ногой. – Она своему Ваньке отомстить хотела! Узнала, что он и с Варькой тусил.
– Давай подробнее, – попросила Ирка.
– А че подробнее-то? Валька встречалась с Ванькой. Думала, что у них любовь. Даже обещала дождаться его из армии, – Аня вздохнула. – А Ванька оказался козленочком. Он и с Валькой, и с Варькой крутил, это сестра уже после узнала, когда Ваньку призвали. Варька сама ей рассказала, шалава. А тут Валера объявился, начал за Валькой красиво ухаживать, она и вышла за него. Тем более что мамулек ее и так, и сяк уговаривала – мол, стерпится, слюбится, как сыр в масле покатаешься, и вообще старый муж – это прекрасно, скоро станешь богатой вдовой.
Мы с Иркой переглянулись.
– А мамулек… Мама ваша, она какой интерес в этом браке имела?
– Ой, ну какой? Спешила от Вальки избавиться, – девочка дернула носом, толстые щеки заколыхались. – Она ж ей неродная была, вы не знали? У нас только папка общий, а мамулек Вальке мачехой приходилась. Ну и отношения у них всегда были такие… Не очень, в общем. А Валера этот… блин, он хотел, чтобы мы все его по имени называли, как будто он парень молодой! А он же старый, бэ-э… – Аня изобразила рвотный позыв. – Но он, Валера, очень быстро просек, что мамулек на его стороне, и задабривал ее так, что я б на месте папки еще подумала, за кем он там ухаживает. Браслет ей золотой подарил и сумку «Гуччи», лишь бы мамулек Вальке в уши пела то, что надо!